В битве при Лас-Салинасе мой муж сражался на стороне победителей. Тогда на его долю выпало исполнить странную миссию, ставшую последней в его жизни. Эрнандо Писарро приказал ему поменяться с ним костюмами. Хуан облачился в оранжевый бархатный костюм, изящные доспехи, серебряный шлем с забралом, украшенный белым плюмажем, и узорчатый плащ, отличавшие его покровителя, который затерялся среди пехотинцев, одевшись простым солдатом. Наверное, Эрнандо Писарро выбрал моего мужа из-за роста: Хуан был такой же высокий, как и он. Писарро предполагал, что во время битвы его будут искать враги, как и случилось на самом деле.

Человек в экстравагантном наряде быстро привлек внимание капитанов из войска Альмагро, они пробились к нему, ожесточенно работая шпагами, и убили безвестного Хуана де Малагу, спутав его с братом губернатора. Так Эрнандо Писарро спас свою жизнь, но его имя навсегда было запятнано званием труса. Его прежние военные подвиги в одночасье были перечеркнуты, и ничто уже не могло вернуть ему былой славы. Постыдный трюк был воспринят как плевок в лицо всеми испанцами — и врагами, и друзьями. Такого ему простить не могли.

Поспешно был придуман план защиты этого Писарро от злых языков, но тщетно: рассказ о совершенной им низости шепотом передавался из уст в уста в тавернах и дружеских кружках. Все знали об этом поступке Эрнандо и обсуждали его. Именно поэтому мне удалось выяснить подробности, хотя я так и не узнала, где покоится прах моего мужа. С тех самых пор меня мучает подозрение, что Хуан не был погребен по-христиански и оттого его душа бродит неприкаянная в поисках утешения.

Хуан де Малага следовал за мной весь долгий путь в Чили, был рядом при основании Сантьяго, поддерживал мою руку, когда я рубила головы индейским вождям, и смеялся надо мной, когда я плакала от ярости и любви к Вальдивии. Даже сейчас, сорок лет спустя, он иногда мне является. Правда, теперь меня подводят глаза, и я часто путаю его с другими призраками прошлого.

У меня большой дом в Сантьяго: он вместе со внутренними дворами, конюшней и садом занимает целый квартал; стены тут из необожженного кирпича, очень толстые, потолки — высокие, на дубовых балках. В доме много закутков, где могут затаиться блуждающие души, бесы или Смерть. Она, кстати, вовсе не похожа на пугало в плаще с капюшоном и с пустыми глазницами, как рассказывают священники, чтобы держать нас в страхе. Смерть — высокая женщина, в теле, с пышной грудью, с руками, всегда готовыми к радушным объятиям, — эдакий ангел материнства.

Я теряюсь в этом огромном доме. Уже несколько месяцев, как я совсем не сплю: мне не хватает теплой руки Родриго на животе. По ночам, когда все слуги уходят и остаются только стражники и дежурные горничные, которые не спят на случай, если мне понадобится помощь, я брожу по дому с лампой в руке, осматриваю большие комнаты с беленными известью стенами и голубыми потолками, поправляю картины и цветы в вазах, заглядываю в птичьи клетки. На самом деле я выслеживаю Смерть. Несколько раз я подходила к ней так близко, что ощущала благоухание ее свежевыстиранной одежды, но она игрива и ловка — мне не прикоснуться к ней, она всегда ускользает и прячется в толпе духов, обитающих в доме. Среди этих духов и бедняга Хуан, который последовал за мной на край света, бренча своими непогребенными костями и шелестя лохмотьями окровавленной парчи.

В Куско всякие следы моего первого мужа затерялись. Его тело, облаченное в пышный наряд Эрнандо Писарро, явно было первым, которое солдаты-победители унесли с поля боя, до того как индейцы сошли с гор и набросились на останки павших. Без сомнения, они удивились, увидев, что в доспехи и серебряный шлем был одет не их командир, а какой-то неизвестный солдат, и, я полагаю, они неохотно повиновались приказу скрыть произошедшее, потому что трусость — последнее, что готов простить испанец. Но все же приказ был выполнен так хорошо, что все следы пребывания Хуана в этом мире были полностью стерты.

Когда стало известно о том, что вдова Хуана де Малаги расспрашивает о нем, со мной захотел познакомиться сам губернатор, маркиз Франсиско Писарро. Для него был построен дворец в Сьюдад-де-лос-Рейес, откуда он, окруженный роскошью, управлял империей коварно и жестко. Но в тот момент губернатор находился с визитом в Куско. Он принял меня в зале, украшенной перуанскими коврами из прекрасной шерсти и резной мебелью. Столешница большого стола в центре, спинки стульев, бокалы, канделябры и плевательницы были из чистого серебра: в Перу серебра было больше, чем железа. Несколько вельмож, мрачные как стервятники, сбившись стайками по углам, перешептывались и с важным видом шелестели какими-то бумагами. На Писарро был облегающий дублет черного бархата с прорезями на рукавах, белое жабо, толстая золотая цепь на шее, туфли с золотыми же пряжками и накидка из куньего меха на плечах. Это был мужчина шестидесяти с лишком лет, надменный, с зеленоватой кожей, седоватой бородой, глубоко посаженными, смотревшими подозрительным взглядом глазами и неприятным фальцетом.

Писарро в кратких словах выразил соболезнования по поводу кончины моего мужа, не упоминая даже его имени, и тут же, сделав неожиданный жест, протянул мне кошель с деньгами, чтобы я не бедствовала, «пока не представится возможность отправиться обратно в Испанию» — так он выразился. В это самое мгновение я, повинуясь внезапному порыву, приняла решение, о котором за всю жизнь ни разу не пожалела.

— Простите, ваше сиятельство, но я не намерена возвращаться в Испанию, — заявила я.

Страшная тень едва заметно пробежала по лицу губернатора. Он подошел к окну и долго стоял там, созерцая город, раскинувшийся у его ног. Я подумала, что он забыл обо мне, и уже начала потихоньку отступать к дверям, но вдруг он, не оборачиваясь, снова обратился ко мне:

— Как, вы сказали, ваше имя, сударыня?

— Инес Суарес, сеньор губернатор.

— И как же вы полагаете зарабатывать на жизнь?

— Честно, ваше сиятельство.

— И скромно, надеюсь. Скромность, особенно женская, здесь в большой цене. Городская управа предоставит вам дом. Доброго дня и удачи.

На этом аудиенция была окончена. Я поняла, что, если я хочу остаться в Куско, лучше перестать задавать вопросы. Хуан де Малага, без сомнения, был мертв, а я — свободна. Я с уверенностью могу сказать, что тот день стал началом моей жизни; все предыдущие годы были лишь разминкой перед тем, что ждало меня впереди.

Потерпи немного, Исабель: вот увидишь, скоро мой беспорядочный рассказ дойдет до того момента, когда наши судьбы с Педро де Вальдивией пересекутся и начнется та история, которую я хочу тебе поведать. До тех пор я была всего лишь безвестной белошвейкой из Пласенсии, чья жизнь ничем не отличалась от жизни сотен и сотен других работящих женщин, которые жили до меня и будут жить после. С Педро де Вальдивией я пережила сказочную историю любви и с ним вместе завоевала целое королевство. И хотя я боготворила твоего отца, Родриго де Кирогу, с которым прожила тридцать лет, рассказывать о моей жизни стоит только для того, чтобы поведать о завоевании Чили, а этот подвиг я совершила вместе с Педро де Вальдивией.

Я поселилась в Куско, в доме, который мне предоставила городская управа по личному распоряжению губернатора маркиза Франсиско Писарро. Дом был скромный, но вполне приличный: с тремя комнатами и внутренним двориком, в центре города, со стенами, увитыми жимолостью. Кроме того, мне дали в услужение трех индианок — двух молоденьких девушек и одну женщину в возрасте, которая приняла христианское имя Каталина и позже стала моей лучшей подругой.

Я решила снова приняться за шитье: это очень ценилось среди испанцев, которые изо всех сил старались продлить век той скудной одежды, что привезли из Испании. Еще я лечила солдат, покалеченных и тяжело раненных на войне, в основном в битве при Лас-Салинасе. Врач-немец, который в одном со мной караване приехал из Сьюдад-де-лос-Рейес в Куско, часто просил меня помочь в самых сложных случаях, и я приходила вместе с Каталиной, которая знала разные снадобья и заговоры.