В первую же ночь, которую я провела одна в съемной комнате, произошло одно крайне неприятное событие, которого, может быть, я могла бы избежать, если бы была более осмотрительна.
Из страха перед тараканами, которые вылезают в темноте, большую часть ночи я держала зажженной одну свечу, хотя, строго говоря, такая роскошь мне была не по карману, ведь свечи стоили очень дорого. Я лежала на кровати, едва прикрытая тонкой рубашкой, задыхаясь от жары и не в силах заснуть, и размышляла о судьбе своей племянницы, как вдруг услышала удар в дверь. На двери был засов, но я забыла задвинуть его. После второго удара ногой с двери слетел крючок, и на пороге появилась фигура Себастьяна Ромеро. Я успела вскочить, но матрос толкнул меня, повалил обратно на кровать и, изрыгая проклятья, накинулся на меня. Я стала отбиваться ногами и царапаться, но тут на меня обрушился мощный удар, от которого у меня перехватило дыхание и на несколько мгновений пропало зрение. Придя в себя, я обнаружила себя полностью обездвиженной: матрос лежал на мне, придавив всем своим весом, и бормотал похабности, брызжа слюной мне в лицо. Я чувствовала его смрадное дыхание, чувствовала, как его пальцы впились в мое тело, как его колени пытаются раздвинуть мне ноги, как его окаменевший детородный орган уперся мне в живот. Боль от удара и паника затуманили мне рассудок. Я закричала, но он одной рукой зажал мне рот, так что мне стало нечем дышать, а другой пытался управиться с моей рубашкой и со своими штанами, что было совсем не просто, потому что я извивалась, как змея. Чтобы заставить меня замолчать, он влепил мне увесистую пощечину и принялся стаскивать с меня одежду двумя руками. Тут я отчетливо поняла, что силой мне от него не освободиться. Мгновение я размышляла над возможностью покориться в надежде, что унижение будет недолгим, но злоба ослепляла меня, и к тому же я не была уверена, что даже после этого он оставит меня в покое: он мог бы и убить меня, чтобы я не донесла на него. У меня был полный рот крови, но я умудрилась попросить его быть со мной аккуратней, чтобы мы оба могли насладиться процессом, сказала, что спешить некуда, что я хочу дать ему то, чего он жаждет. Я не помню всех подробностей той ночи. Наверное, я гладила его по голове, шепча все те непристойности, которые я слышала в кровати от Хуана де Малаги, и это как будто бы успокоило его ярость, потому что он отпустил меня и встал на ноги, чтобы снять штаны, которые уже были спущены до колен. В это время я нащупала под подушкой кинжал, который всегда держала рядом, и крепко сжала его в правой руке, пряча ее у себя под боком. Когда Ромеро снова навалился на меня, я позволила ему пристроиться, обвила ногами его тело, а левой рукой обняла за шею. Он испустил довольное хрюканье, думая, что я наконец решилась покориться, и вознамерился воспользоваться всеми преимуществами ситуации. Тут я подняла кинжал, схватила его двумя руками, прикинула, в какое место его лучше воткнуть, чтобы ранить его как можно серьезнее, и, собрав все силы в смертельном объятии, вонзила кинжал в тело Ромеро по самую рукоять. Проткнуть ножом мускулистую спину мужчины, да еще в таком положении, совсем не просто, но страх помог мне: на карту была поставлена жизнь — либо его, либо моя. Я испугалась, что промахнулась, потому что в первый момент Ромеро не дрогнул ни мускулом, как будто не почувствовал укола лезвием, но через мгновение он глухо завыл и скатился на пол, упав между сложенных там тюков. Он попытался подняться на ноги, но так и остался на коленях, с выражением удивления, которое тут же превратилось в ужас. Он закинул руки назад в отчаянной попытке вытащить кинжал из раны. Мои знания о человеческом теле, которые я почерпнула, ухаживая за ранеными в больнице у монашек, сослужили мне добрую службу и на сей раз: удар оказался смертельным. Матрос продолжал корчиться на полу, а я смотрела на него, сидя на кровати, готовая, если он начнет кричать, броситься на него и заткнуть ему рот чем придется. Но он не кричал: изо рта у него вырывались только противное бульканье и розоватая пена. Спустя некоторое время, показавшееся мне вечностью, он затрясся как одержимый, изрыгнул поток крови и немного погодя упал на пол и затих. Я еще долго сидела неподвижно, пока немного не успокоилась и не смогла начать трезво мыслить. Затем я убедилась, что он больше никогда не будет двигаться. В тусклом свете единственной свечи было видно, что кровь впиталась в землю пола.
Остаток ночи я провела рядом с телом Себастьяна Ромеро, сначала молясь Пресвятой Деве, чтобы она простила мне этот тяжкий грех, а потом размышляя, как мне поступить, чтобы избежать последствий. Я не знала законов этого города, но если они были те же, что и в Пласенсии, то меня посадили бы в тюрьму и держали бы там до тех пор, пока мне не удастся доказать, что я действовала в целях самозащиты, а это очень непростая задача, ведь подозрения судей всегда падают на женщин. У меня не было никаких иллюзий: я понимала, что нас, женщин, частенько обвиняют в пороках и грехах мужчин. Какое мнение составил бы суд о молодой одинокой женщине? Они бы сказали, что это я заманила невинного моряка к себе в дом, а потом убила его, чтобы ограбить.
На рассвете я накрыла труп одеялом, оделась и отправилась в порт, где еще стоял на якоре корабль капитана Мартина. Капитан выслушал мою историю до конца, не перебивая, жуя табак и задумчиво почесывая лоб.
— Судя по всему, этим делом придется заняться мне, донья Инес, — твердо сказал он, когда я закончила свой рассказ.
Он пришел в мое скромное жилище в компании с моряком, которому доверял, и они вместе унесли тело Ромеро, завернув его в кусок парусины. Я не знаю точно, что они сделали с ним, но думаю, что привязали к нему камень и бросили в море, а там уж рыбы позаботились о дальнейшей судьбе его останков.
Мануэль Мартин посоветовал мне скорее уехать из Картахены, потому что тайна, подобная этой, не может оставаться тайной бесконечно долго. Поэтому через несколько дней я простилась с племянницей и ее мужем и отправилась в компании двух других путешественников в город Панаму. Несколько индейцев несли наш багаж и вели нас через горы, леса и реки.
Панамский перешеек — это узкая полоска земли, отделяющая наш европейский океан от Южного моря, которое еще называют Тихим океаном. В ширину этот перешеек меньше двадцати лиг, но там отвесные горы, густые джунгли, ядовитые источники, гнилые болота и зараженный зловонием и лихорадкой воздух. Там полно воинственных индейцев, водоплавающих и сухопутных ящеров и змей, но пейзажи там потрясающие, а птицы — неземной красоты. Нас постоянно сопровождали крики обезьян, этих любопытных и дерзких зверушек, которые спускались с деревьев, пытаясь утащить у нас что-нибудь из провизии.
Джунгли — это лесная чаща, сумрачная и таящая угрозу. Мои спутники шли с оружием в руках и не спускали глаз с индейцев, которые могли предать нас при малейшем недосмотре, как предостерегал нас отец Грегорио. Он же предупредил, что в джунглях водятся крокодилы, которые утаскивают своих жертв на дно рек; красные муравьи, которые нападают миллионами, проникают через все отверстия в тело и пожирают человека изнутри в считаные минуты; жабы, от ядовитой слюны которых можно ослепнуть. Я старалась не думать ни о чем из этого, потому что иначе бы я окаменела от страха. Как говорил Даниэль Бельалькасар, не стоит заранее страдать от несчастий, которые, быть может, вовсе не произойдут.
Первую часть пути мы проделали на весельной лодке, в которой гребли восемь индейцев. Я была рада, что со мной нет племянницы, потому что гребцы были почти нагие, и должна признаться, что, хотя вокруг открывались величественные виды, мой взгляд частенько падал туда, куда бы мне смотреть не следовало.
Остаток пути мы проделали верхом на мулах. С последней горной вершины нам открылись бирюзовое море и туманные очертания города Панамы, задыхающегося в жаркой испарине.
Глава вторая
Америка
