— Это рай только на первый взгляд, донья Инес. В этом пышущем жаром мире, болотистом и алчном, полном ядовитых гадов, все портится в мгновение ока, особенно человеческие души. Джунгли превращают людей в негодяев и убийц.

— Те, кто идет туда из одной корысти, уже испорчены, падре. Джунгли лишь обнажают сущность людей, — возразил Даниэль Бельалькасар, который лихорадочно записывал слова монаха в свою тетрадь, потому что сам намеревался совершить путешествие по Ориноко.

В ту первую нашу ночь на суше капитан Мануэль Мартин и некоторые другие моряки отправились спать на корабль, чтобы охранять груз. Так, по крайней мере, они сказали, но мне кажется, что на самом деле они просто боялись змей и других ползучих гадов джунглей. Остальные, по горло сытые теснотой корабельных кают, предпочли разместиться в деревне. Утомленная Констанса сразу же заснула в гамаке, который нам позволил занять падре, под грязной тканью, служившей пологом от москитов, а я чувствовала, что мне предстоит провести несколько бессонных часов. Ночь была очень темная, и во тьме чувствовалось какое-то таинственное присутствие: воздух был наполнен звуками и запахами. Все это пугало. Мне представлялось, что меня окружают те существа, о которых рассказывал отец Грегорио: огромные насекомые, ядовитые змеи, которые убивают на расстоянии, невиданные и страшные хищники. Но пуще всех этих природных ужасов я боялась пьяных людей. Мне было не сомкнуть глаз.

Прошло два или три бесконечных часа, и я наконец начала дремать. Вдруг я услышала какое-то движение вблизи хижины. Сначала я подумала, что это какое-то животное, но тут же вспомнила, что Себастьян Ромеро остался на суше, и заключила, что именно этого человека, оказавшего вне власти капитана Мартина, мне стоило сейчас опасаться. И я не ошиблась. Если бы я спала, Ромеро, наверное, удалось бы исполнить свое намерение, но, на его несчастье, я поджидала его с арабским кинжалом в руке, маленьким и острым, как игла, — я купила его в Кадисе. Лачуга освещалась только отблеском догорающих в очаге углей, на которых жарили тапира. Но дверной проем ничем закрыт не был, так что глаза у меня привыкли к полутьме. Ромеро вполз на четвереньках, принюхиваясь, как собака, и приблизился к гамаку, где я должна была лежать вместе с Констансой. Он уже протянул руку, чтобы отдернуть москитный полог, но застыл в таком положении, почувствовав острие кинжала у себя на шее, за ухом.

— Я смотрю, ты не учишься на ошибках, подлец, — тихо сказала я, не повышая голоса, чтобы никого не разбудить.

— Чтоб тебя черти взяли, шлюха! Игралась со мной три месяца, а теперь притворяешься, что не хочешь того же, что и я! — злобно прошипел моряк.

Констанса проснулась и закричала от страха. На ее крики сбежались отец Грегорио, Даниэль Бельалькасар и еще несколько человек, спавших неподалеку. Кто-то зажег факел, и Ромеро грубо вытолкали из нашей скромной обители. Отец Грегорио распорядился привязать его к дереву, пока из его головы не выветрится туман пальмовой настойки. Но и привязанным Ромеро долго выкрикивал угрозы и проклятия, пока наконец на рассвете не затих от усталости, и мы, все остальные, тоже смогли заснуть.

Несколько дней спустя, загрузив на борт свежей воды, тропических фруктов и солонины, капитан Мануэль Мартин повел корабль по направлению к Картахене, которая уже тогда была портом исключительной важности, потому что именно оттуда отправлялись в Испанию корабли, груженные сокровищами Нового Света. Воды Карибского моря были голубые и прозрачные, как в бассейнах мавританских дворцов. Воздух полнился дурманящими запахами цветов, фруктов и пота. Стена, выложенная из неотесанных камней, соединенных смесью извести с бычьей кровью, сверкала под беспощадными лучами солнца. Сотни индейцев, нагих и в кандалах, подгоняемые ударами кнута надсмотрщиков, тащили огромные камни. Эта стена и крепость защищали испанский флот от пиратов и других врагов империи. На волнах покачивались несколько кораблей, бросивших якорь в бухте: некоторые из них были военные, некоторые — торговые, было даже одно судно, привезшее из Африки рабов для продажи на ярмарке. Этот корабль отличался от всех других тем, что от него исходил удушливый запах человеческого ничтожества и зла.

По сравнению с любым городом в старой доброй Испании Картахена была сущей деревней, но в ней уже были церковь, прямые улицы, дома с белеными стенами, добротные особняки администрации, товарные склады, рынок и таверны. Над городом на холме возвышалась крепость, еще не достроенная, но уже ощетинившаяся пушками, направленными в сторону бухты. Население было разношерстное. Мне показались очень красивыми тамошние женщины, решительные и в открытых платьях, особенно мулатки. Я решила остаться в этом городе на некоторое время, потому что выяснила, что мой муж был там чуть больше чем за год до моего приезда. В одной лавке даже хранился узел с одеждой Хуана, которую он оставил в залог, пообещав заплатить долг по возвращении.

В единственной гостинице в Картахене не принимали женщин без сопровождения, но капитан Мануэль Мартин, знакомый с множеством людей, подыскал нам жилье, которое можно было снять. Найденное пристанище состояло из одной просторной, но почти пустой комнаты с дверью, выходившей на улицу, и узеньким окном. Из мебели там были только потрепанная кровать, стол и скамейка, на которой мы с племянницей разложили свои пожитки. Не мешкая, я стала предлагать местным швейные услуги и искать общественную пекарню, чтобы печь пирожки, потому что сбережения мои таяли гораздо быстрее, чем я предполагала.

Едва мы расположились в новом жилище, как к нам с визитом явился Даниэль Бельалькасар. Комната у нас еще была заставлена тюками, так что он со шляпой в руке присел на край кровати. У нас нечего было предложить ему, кроме воды, которой он выпил один за другим два стакана. Пот лил с него градом. Долгое время гость молчал, с преувеличенным интересом рассматривая утоптанный земляной пол, а мы ждали, что будет дальше, столь же смущенные, как и он.

— Донья Инес, я пришел, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение и просить руки вашей племянницы, — выпалил он наконец.

От удивления я потеряла дар речи. Я никогда не замечала между ними ничего, что бы указывало на романтические отношения, и на секунду подумала, что Бельалькасар от жары лишился рассудка, но выражение восторга на лице Констансы заставило меня опомниться.

— Но девочке всего пятнадцать лет! — воскликнула я в ужасе.

— Здесь девушки выходят замуж рано, сударыня.

— У Констансы нет приданого.

— Это не важно. Я никогда не поддерживал этот обычай. Даже если бы у Констансы было королевское приданое, я бы не взял его.

— Моя племянница хочет стать монахиней!

— Раньше хотела, сударыня. Теперь нет, — пробормотал Бельалькасар, а Констанса подтвердила это ясным и звонким голосом.

Я объяснила им, что не в моей власти разрешать племяннице выходить замуж, тем более — за безвестного искателя приключений, человека, у которого даже нет дома и который проводит жизнь, записывая всякие глупости в тетрадку, и к тому же в два раза старше Констансы. На что он намеревается содержать ее? Может, он хочет, чтобы она вместе с ним путешествовала по Ориноко и рисовала портреты каннибалов? Констанса, красная от стыда, прервала мою речь, чтобы сообщить, что противиться уже поздно, потому что на самом деле перед лицом Господа они уже муж и жена, хотя перед людским законом — еще нет. Так я узнала, что на корабле, пока я по ночам пекла пирожки, эти двое в кровати Бельалькасара занимались тем, чего им обоим очень хотелось. Я уже замахнулась, чтобы отвесить Констансе парочку вполне заслуженных пощечин, но Бельалькасар удержал мою руку.

На следующий день они сочетались браком в церкви Картахены. Свидетелями на свадьбе были я и капитан Мануэль Мартин. Обвенчавшись, новобрачные поселились в гостинице и начали приготовления к путешествию по джунглям, чего я и опасалась.