Судили три женщины…
Кто был тут не первый раз, выходили из комнаты, где вершился суд, изумленные.
На вопрос: «Сколько вломили?» – только махали рукой:
– Под завязку.
– Что-то они сегодня… не в настроении, что ли, – сидели, толковали.
– Они в понедельник всегда так, – сказал один мрачный.
– Куринков! – вызвали.
– Эгей? – подскочил ювелир. – Иду.
Он вошел в большую комнату и, слегка поклонившись, вежливо сказал:
– Здравствуйте.
– Садитесь, – велели ему.
Куринков скромненько присел на краешек скамьи с высокой спинкой, устремил взор на судей – весь внимание.
– Вчера, восемнадцатого июня, вы, будучи в нетрезвом состоянии, надели не принадлежащую вам военную форму…
– Пошутил! – воскликнул ювелир. И хотел даже посмеяться, но у него вышло коротко и ненатурально. – Я вообще шутник большой. Бывает, соберемся у нас в мастерской – чего я только ни выделываю! Я в ювелирной мастерской работаю. Я вот вижу у вас колечко… – Ювелир хотел встать и поближе посмотреть кольцо на руке одной из женщин.
– Сидеть, – сказал ему старшина.
– Господи, чего тут такого? – негромко сказал ювелир. – Просто смотрю: неважно сделано…
– Вы признаете факт шантажа и запугивания с вашей стороны?
– Только не шантаж! – вскочил ювелир и даже протянул руку к судье. – Только не… это… не надо разных слов. Шутка – да, юмореска…
– Вы угрожали Трухалеву Илье Георгиевичу арестом?
– Ну, шутка, шутка!.. – Ювелир прижал руку к сердцу: – Ну, Трухалев шуток не понимает, но вы-то!..
– Сядьте, – опять сказал ему старшина…
Ювелир сел… И вдруг ему стало противно, что он трусит, юлит и суетится. Он как-то сразу устал и успокоился.
– Угрожал, – сказал он спокойно.
– Вы сознаете, что это… неумно по крайней мере? Что за мысль вам пришла – пойти арестовывать? Почему?
– Не знаю, – сказал ювелир. – Мне не нравится этот Трухалев. Вообще, чего тут много говорить? Давайте мне пятнадцать суток… и разойдемся, как в море корабли. – Ювелир смело посмотрел на старшину и даже подмигнул ему. Что на него такое нашло, непонятно. – Чего тут долго-то?
Женщина-судья серьезно смотрела на него.
– Только не надо, – сказал ювелир.
– Что «не надо»?
– Не надо меня пугать строгим взором. Прошу дать мне пятнадцать суток. Я все понимаю, всю карикуляцию.
– Почему вы решили, что именно пятнадцать?
– Вы же всем сегодня по пятнадцать даете.
Женщины тут же, не сходя с места, негромко посовещались, и судья объявила:
– Пятнадцать суток.
– О’кей! – сказал ювелир. И вышел в коридор к другим.
– Сколько вломили? – спросили.
– Пятнадцать, – сказал ювелир.
В эту минуту ему было все равно, даже хорошо, что пятнадцать, а то перед другими было бы неудобно. Он сел в пестрый рядок тех, кто уже получил свои «сутки».
– В понедельник к ним лучше не попадать, – опять сказал мрачный человек. Он тоже получил пятнадцать суток.
Ночью в бойлерной*
Сам Иван Максимович несколько нескромно называет себя – сантехник, а вообще он дежурит в бойлерной. Через двое суток на третьи выпадает дежурить в ночь. И как раз ночные-то смены он очень любит.
Домина, под которым бойлерная, огромный, сколько там людей разных!.. И вот – ночь: магазины закрыты, а кто-то, допустим, поругался с женой, кто-то затосковал так, что хоть криком кричи… Да мало ли! Куда человеку деваться с растревоженной душой? Ведь она же болит, душа-то. Зубы заболят ночью, и то мы сломя голову бежим в эти, в круглосуточные-то, где их рвут. А с душой куда? Где тебя послушают, посочувствуют? К дяде Ване, в бойлерную. Там у него уютно, тепло… Трубы, много труб, в трубах тихонько поет и потрескивает, как в печке. Огонек тусклый под потолком… Возле стены, в нише, удобный лежак, старенький тулуп раскинут, подушка.
В эту ночь Максимыч и не пробовал ложиться. Он сидел у самодельного крашеного столика и задумчиво постукивал пальцами в столешницу. Лицо у него тоже задумчивое… Лицо у него – доброе, смышленое, немного усталое, но бесконечно доброе, в глазах, в морщинках вокруг глаз – столько терпения, покоя, столько мудрости житейской, что – куда же и спускаться с больной-то душой? К нему и спускались.
Первым пришел крупный мужчина Пилипенко. Он был седовлас, сыт, колыхал запахом одеколона и дорогих сигарет. Но был он мрачен, встревожен… Ему было тяжело, грустно.
– Здорово, Максимыч, – сказал Пилипенко и сел на свободный хилый стул.
– Здорово, Николай Семеныч, – откликнулся Максимыч.
Некоторое время молчали.
– Душа? – спросил Максимыч.
Пилипенко очнулся от тяжких дум, вздохнул.
– Тут, брат… и душа, и тело, все вместе, – сказал он. – Есть что-нибудь?
– А как же. – Максимыч встал и пошел в угол куда-то. – Коньячку? – спросил оттуда. – Или водки?
– Давай коньячку, – сказал Пилипенко. И огляделся кругом. – Хорошо тут у тебя… В напарники возьмешь?
Максимыч тихо посмеялся.
– Чего смеешься?
– Да насчет напарника-то… Тут, Семеныч, оклад не тот.
– Нет больше окладов, – жестко сказал Пилипенко. – Конец окладам.
Максимыч от изумления даже остановился с коньяком в руках.
– Неужели разжаловали?
– Поперли, а не разжаловали.
– Как же это?
– Наливай, – махнул Пилипенко; ему было худо, так худо, что и говорить не хотелось.
Максимыч стал молча разливать коньяк по рюмкам; он не лез с расспросами, когда человеку худо. Захочет – сам скажет.
– Уволили, – сказал Пилипенко. – Дадут, конечно, какую-нибудь должностишку, но… Нет, ей-богу, мне у тебя нравится. Сколько ты получаешь? Хотя… чушь все это. Давай.
Они выпили по целой рюмке и заели лимончиком, который тоже случился у «сантехника» Максимыча.
– Одного не понимаю! – горестно воскликнул Пилипенко. – Не справляюсь – так и скажи! Скажи! Зачем же… предлог какой-то искать: скажи прямо, я пойму. Нет!.. – Пилипенко крепко стукнул большим кулаком себя по колену. – Надо обязательно предлог найти. – Он встал было, но тут же сел. Велел: – Налей еще по одной. – Когда он сел с маху, хиленький стул опасно треснул под ним; нет, этому человеку можно, конечно, прямо в глаза сказать: «Ты не справился» – в обморок не упадет. Странно, что такой огромный мужик – «не справился».
– Какой же они предлог нашли? – спросил Максимыч.
– Самый что ни на есть дурацкий: злоупотребляете служебной машиной.
– Жена куда-нибудь ездила? По базарам небось?
– Да нет, сам: вызвал в воскресенье и просто так проехал километров полтораста по северной дороге – вздохнуть пару раз свежим воздухом. Вздохнул!..
– А шофер наябедничал, – догадался умный Максимыч.
– Ну да… расписал. Писака. А если мне сосредоточиться надо? Если мне в движении лучше думается?..
– Да сел бы вон на любую электричку, – простодушно сказал Максимыч, – и сосредотачивайся сколько влезет. Вы вот, начальство… тоже какие-то дурные бываете: нет чтобы скромностью своей в нос людям тыкать: вот вам, глядите: большой человек, а со всеми маленькими здороваюсь. А где так и остановись, спроси: «Как дела?» Тебе эти его дела… сто лет снились, а ты все равно спроси. – Максимычу хотелось как-нибудь помочь большому Пилипенко, но он и досадовал на него, что тот не смог удержаться на добром месте – слетел. – Мало того, ты еще головой вот так вот покивай: так, так, мол. Но вы ведь… До вас ведь не допрыгнешь! – вовсе с досадой закончил Максимыч. И налил еще по полной рюмке. – Давай. Не горюй особо-то…
Выпили.
– Да некогда же! – тоже с досадой сказал Пилипенко. – Головой-то кивать – некогда.
– Зато теперь будет время: попрут вот на пенсию…
– Ну, это еще бабка надвое сказала! – Пилипенко твердо посмотрел прямо перед собой. – Это еще… уравнение с двумя неизвестными.
– Все равно не умеете! – решительно сказал Максимыч. Коньячок зашумел в голове, и ему тоже захотелось быть твердым и крепким. – Не умеете начальствовать! Вот сделай меня самой маленькой какой-нибудь шишкой – и ты бы поглядел, какой бы я стал вежливый… «Ну, как, товарищи? – спросил он кого-то иным голосом, вежливым. – Как настроение? Смотрите мне – не вешать нос!» Я бы такие шуточки отпускал!.. Чего же не пошутить с людьми, если тебе лучше ихнева живется. А зазевался какой-нибудь там Пилипенко Николай Семеныч – плохо работает, сукин сын, курит больше, я его вот так вот пальцем – к себе: «Пилипе-е-нко, на минуточку. Пилипенко, как ты думаешь: подойдем мы с такими работниками к коммунизьму или нет? М-м? Ты, наверное, думаешь, что – подойдем. А вот я, Пилипенко, думаю, что мы с такими работниками застрянем где-нибудь по дороге. Ну-ка, давай, голубчик, давай, давай!.. Бросай-ка курить – да за дело». Вот как надо. Спокойно, с улыбочкой… Вишь, я и голоса не повысил, и работу направил. А захотел я подышать свежим воздухом, я набрал в чемодан коньячку, икорки, балычков, сел на электричку, отъехал те же полтораста верст, слез, углубился подальше в лесок – и дыши на здоровье.
