И все-таки удача его не покинула. Хлопнула дверь подъезда, из него появился водитель «лексуса» и быстрым шагом направился к своей машине. «Что-то забыл?» – подумал Жека на ходу. Водитель отключил сигнализацию, открыл дверь машины и обернулся на шаги приближающегося Жеки. Тот с размаху врезал ему по голове ножкой (нет, все-таки – куском) стула. Попал в правую часть лба. Раздался хруст – донельзя неприятный такой в данных обстоятельствах звук, и водитель мешком свалился у машины. Жека выдернул из его кулака брелок с ключами и запрыгнул в тачку.

Еще не зная, что так он и повстречался с Джонни Деппом, ведя себя для первого знакомства чуть фамильярно.

Нева. Правый берег.

Дыбена в сгустившейся как опухоль темноте, дома постройки семидесятых на Искровском. Освещенные тусклым, будто украденным электричеством окна. Ощущение, что счастливые люди здесь не живут. Двор, заваленный облетевшими листьями и мусором. Осень – печальный сезон. Лету пришел конец. Жди зимы, которая придет и скажет: «Все-все. Время вышло. Попробуй еще раз в следующем году».

Саундтреком – приглушенный похоронный трип-хоп «Portishead» из колонок в прокуренном салоне десятилетнего «БМВ».

Пустая смятая пачка из-под сигарет на торпедо. Надо купить еще.

Марк Новопашин вылез из автомобиля, включил сигнализацию и двинулся в сторону проспекта, где, как он помнил, возле остановки был ларек. Нагнулся к окошку и, перекрикивая шум торопящихся машин, спросил пачку «Лаки Страйк». На обратном пути заметил безымянное заведение с торца одного из домов.

Бар, похожий на сумерки. Бармен за стойкой – усталый Пьер Ришар со сломанным носом. За ним, на полках – разлитый по бутылкам цирроз печени. По телевизору, подвешенному у потолка – бокс на ворованном канале. Клиенты за обшарпанными столиками пытаются перепить друг друга. Двое или трое поворачивают головы и смотрят на Марка взглядами, отравленными спиртным. Ему кажется, что сейчас они улыбнутся остроиглыми гримасами нежити и накинутся на него.

– Один кофе, – говорит он.

Бармен кивает. Замызганная шведская кофеварка плюется паром. Аромат кофе смешивается с каким-то другим запахом. Пахнет как будто гепариновой мазью.

– Неправильные инвестиции, – голос у Пьера Ришара – шуршание наждачной бумаги, свернутой в рулон.

Что имеет в виду бармен? Его кофе?

– Это лекарство, – поясняет Марк и слышит в ответ:

– Единственное лекарство, которое я знаю, подается со льдом, тоником и долькой лайма.

– У тебя есть лайм?

– Найдется.

– Спасибо. Я за рулем.

– Кого и когда это останавливало? – пожимает плечами Ришар.

Через три минуты на стойке дымится чашка кофе. Из сахарницы с налипшими комками сахара Марк зачерпывает три с половиной ложки, вспоминая присказку бабушки: «Сахар и соль – белый яд». Обжигающий горько-сладкий напиток наполняет тело кофеином, который ему еще понадобится. Алька сегодня ночует у него после двух дней отлучки. После ее ночевок, когда тахта полночи скрипит под тяжестью их тел, он не высыпается и весь следующий день чувствует себя разбитым, как первого января. Но дело того стоит.

Он допил кофе, протянул бармену купюру и, не дожидаясь сдачи, вышел на улицу. Сентябрьский воздух забрался под куртку. Теплый поцелуй спас бы от холода, но есть только сигареты. Двенадцать миллиграмм смолы, ноль целых девять десятых миллиграмма никотина. Однажды курение его доконает. Мимо него со двора выезжает автомобиль – новой модели японский кроссовер. Марк провожает его безразличным взглядом и возвращается к «БМВ».

У соседней машины копошатся двое типов, на одном – грязный зенитовский шарф. Повадки как у винтовых со стажем. Заметив Марка, пугливо отступают в темноту. В «бэхе» он смотрит на электронные часы на приборной панели. Еще пятнадцать минут – и время клиента кончится, если он не захочет продолжения. Только от мысли о том, что девушку, с которой он собирается провести ночь и остаток жизни, может продлить обитающий на съемной квартире кавказец, у Марка начинает болеть голова.

Пульсации в правом виске напомнили март, когда он казался себе сверхпрочным мазохистом, наркоманом боли. Марк горстями ел прописываемый врачом трамал, но с тем же успехом можно было есть бутерброды с сыром. Боль не уходила, она только становилась злее и агрессивнее. В апреле он перешел на «бушмиллс», и, удивительно, но алкоголь помог. Сейчас Марк понимал, что пять упаковок контрабандного ирландского виски, купленного прямо в порту через знакомого докера, помогли ему продержаться всю весну. Не рехнуться от боли, физической и душевной. Виски и «House M.D.». Когда он работал, времени на телевизор и, тем более, на сериалы у Марка не было. Весной же, в тридцать четыре года уволенный по состоянию здоровья, брошенный женой, просыпавшийся ночью, чтобы проглотить сто грамм «бушмиллса», и еще со ста начинавший утро, Марк запоем смотрел «мыло», где колченогий врач–мизантроп разрушал свою жизнь, пил, принимал наркотики, издевался над коллегами и мимоходом и с пафосом лечил больных. Сезон за сезоном. От упертого копа, пытавшегося прищучить Хауса за наркоту, до психушки, от прыжка из окна отеля до протараненной автомобилем стены дома бывшей подруги. Телереальность и алко заменили Новопашину настоящую жизнь, в которой приходилось бриться, принимать душ и идти в магазин или на прием к врачу. В которой из всех коллег звонил и навещал только Миха Костров. В которой жена, официально еще бывшая за ним замужем, очень быстро от мамы переехала к сыну ее старинной подруги, жившему за городом в особняке с гаражом на две машины. Когда Марк об этом узнал, он просто налил виски и подошел к окну. Выпил и налил еще. Вид из окна квартиры на трубы, атлантами державшие небо, напоминал свалку. Сам Марк был космонавтом, которому предстояло в одиночку девять лет лететь до Плутона.

Так продолжалось до начала июня, когда в конце рабочей недели к нему заехал Миха, уставший после тяжелой смены в отделе.

– По крайней мере, тебе не нужно проходить переаттестацию, – сказал он из дверей. – Марка, если не напиться в вечер пятницы, то я уж и не знаю…

Напиться – к этому Марк относился положительно. Он пошел в комнату, чтобы достать бутылку из последней коробки с тремя нарисованными на картоне перегонными кубами. На кухне выпили по одной, а потом оказалось, что под словом «напиться» Миха имел в виду не посиделки на кухне, а рейд по городским барам.

– Зажечь? – переспросил Марк. – Думаешь, я к этому готов?

– Готов ты или нет – мне по хрену. Тебе сейчас это нужно. Считай, что это рекомендация врача. Терапия.

Костров заставил Марка переодеться. Шмотки, грязные настолько, что того гляди – встанут и уйдут, полетели в стиралку. Он влез в почти чистые джинсы, надел кофту из магазина дешевой скандинавской одежды. На кофте Рокки Бальбоа победно вскидывал вверх руку.

Они начали в пабе в трех кварталах от его дома, взяли такси и поехали в центр. От проблем на входе в диско-бары их избавляла раскрываемая перед носами охранников «корочка» Михи. Марк ощущал себя Робинзоном, попавшим с необитаемого острова восемнадцатого века на церемонию вручения «Оскара». Ди-джеи играли такую музыку, что он даже не мог понять, как под нее двигаться. Девушки, пьяные, веселые и часто полуголые, через минуту после знакомства переходили на «ты» и раздавали недвусмысленные авансы. Освещение делало их всех неотразимыми. Ноги прилипали к полу. В туалете одного клуба прямо у раковин нюхали кокаин, а в дальней кабинке громко занимались сексом, и Марк не поручился бы, что это была разнополая пара.

– Марка, ты куда пропал? – орал ему с танцпола Миха, со стаканом в одной руке, а другой обнимающий хихикающую девушку в коротком платье. – Смотри, какая крошка! – и обращаясь к ней. – У тебя нет подружки для моего друга?

Подружка у крошки нашлась. У нее были каштановые волосы, длинные ноги и четвертого размера грудь, которой она прижималась к Марку во время танца. Улыбаясь, девушка показывала крупные лошадиные зубы – и это как-то привело его в чувство, вернуло в реальный мир. Он почти вырвался из объятий ее тонких как спицы рук и сбежал на улицу, сел прямо на поребрик в десяти метрах от дверей клуба и опрокинул в себя пятьдесят скотча. Люди, тусующиеся на тротуаре у этого и соседних клубов, готовые ехать хоть к черту на кулички (только плати) «бомбилы» поодаль, звон стекла, бьющегося об асфальт и о стены – вся атмосфера напомнила ему «Blade Runner» Ридли Скотта, с поправкой на наступившие белые ночи.