В 1914-м году Джа-лама решает объединить все монастыри Кобдоского округа и облагает дербетских князей тяжелыми налогами. Против него открыто выступают 300 лам одного из самых крупных монастырей Халхи Улангома. Чтобы избежать смуты и кровопролития, Богдо Гэгэн вызывает Джа-ламу для беседы в Ургу, но тот не повинуется и никуда не едет. Вышедшего из-под контроля бунтаря по просьбе Хутухты и по указу императора Николая Второго в феврале того же года берут под арест и отправляют в Томск. В Томской тюрьме он проводит год, после чего его ссылают в Якутию. Разумеется, Богдо Гэгэн лишает Джа-ламу всех титулов и конфискует имущество. Из Якутии арестанта вскоре переводят в Астрахань, где он продолжает отбывать наказание до 1918-го года. Освободила Амурсана Санаева октябрьская революция, и он опять объявляется в Монголии. Узнав об этом, Богдо Гэгэн незамедлительно выпустил указ о его аресте, что вынудило Джа-ламу со своими сторонниками покинуть Халху и разбить лагерь в самом сердце пустыни Гоби, рядом с оазисом Шар Хулсны у источника Баян-Булак. Он возвел там крепость, которую назвал Джамбиджалцаны байшин, то есть «Дом Джамбиджалцана». С этих пор разбойничьи отряды Джа-ламы не оставляют в покое караваны, идущие путями вдоль юго-западных границ Монголии, а китайские войска обходят стороной гибельные пески Гоби, где безраздельно властвует легендарный Догшин.

– Когда русский консул в Кобдо попросил меня посетить с визитом Джа-ламу, я не пришел в восторг. Несмотря на то, что в 1913-м году тот был в зените славы и под защитой Богдо Гэгэна, никто не был застрахован от его жестоких причуд, – продолжил Бурдуков. – Представьте же, Кирилл Иванович, мое состояние, когда на ужине у консула мне в попутчики опять объявился Роман Федорович фон Унгерн. Я, разумеется, пожалел о том, что несколькими днями раньше по пути в Кобдо не устоял перед его интересом к Джа-ламе и рассказал ту же историю, что и вам, только значительно более подробно, времени ведь у нас было достаточно.

– Ну вы все же могли отказаться, – ответил я на сомнения Бурдукова. Однако из его поведения, реплик и поступков я понял, что отказаться он был не способен. Мягкий и опасливый, Бурдуков в своей купеческой жизни наверняка дипломатией и обширными контактами мог создавать немалые капиталы, но при давлении, напоре извне и в ситуации стресса становился беспомощным и робким.

– Да-да, конечно, я мог отказаться, – Бурдуков в темноте сменил позу, завалившись на бок, – очевидно, он готовился отойти ко сну.

– И что же, ваша поездка к Джа-ламе состоялась? – мне не терпелось узнать продолжение, под действием гашиша неожиданно появилось ощущение голода, спать мне не хотелось вовсе.

– Поездка состоялось через неделю, – нехотя, как мне показалось, ответил Бурдуков из положения лежа. – Консул предоставил нам лошадей, проводника, снабдил письмами и подарками, а также дал мне важное поручение, о котором я не могу вам рассказать. Еще затемно мы выехали за крепостные стены города и двинулись в Дэчинравжалин. Дорога шла на запад, потом южными отрогами гор вдоль озера… мы выехали в долину… и прибыли на место. Обошлось без особых происшествий, кроме, пожалуй, того, что на протяжении всех пяти дней на ночных стоянках ухал филин, я абсолютно уверен в том, что это была одна и та же птица, которая следовала за нами. Это очень меня пугало.

Монастырский комплекс раскинулся вдоль поселения Кырен. Прибыв туда поздно ночью, мы выяснили что Джа-ламы тут нет. Он находился в это время в Мундагаре. Новый монастырь только начали строить у подножья священной горы Алтан Мундарга. Было сообщено, что завтра утром Джа-лама должен прибыть в Дэчинравжалин, и нам с бароном ничего не оставалось, как расседлать коней и устроиться на ночлег в большой юрте, которая в отсутствие хозяина служила по совместительству гостевой. С дороги мы порядком устали и потому, наскоро перекусив вяленой бараниной и густым чаем с молоком, сразу же легли спать. Некоторое время я еще отчетливо слышал уханье филина, глаза мои слипались от усталости. Казалось, что я не заснул, а лишь на миг закрыл глаза. Открыв их, увидел мягкий свет, который не слепил, но был ярким и теплым. Этот свет приподнял меня и стал уносить ввысь со все нарастающей скоростью. Совсем скоро свечение стало окружать меня со всех сторон, и было уже решительно непонятно, где верх, а где низ. Ощущалось блаженное спокойствие, и никакой тревоги во мне не было. Постепенно из света стал проявляться лик. Именно лик, а не лицо. Это был прекрасный светлый образ, юное чело с закрытыми глазами и блаженной улыбкой. Лик казался живым, но я понял, что это лишь образ, который колышется в мягком свете. В какой-то миг мне стало ясно, что лик этот изображен на огромном знамени белого цвета. Само знамя было соткано из того же мягкого и уютного света и простиралось во все стороны. А потом все начало драматически меняться. Свет стал медленно тускнеть. На знамени появились бледно-алые пятна, которые все быстрей разрастались, поглощая белый свет и окрашивая окружающее пространство в кровавые тона. Лик на знамени вдруг открыл глаза. Это были глаза страшные, черные и бездонные, жадные глаза хищного зверя. Улыбка из смиренной стала свирепой, рот превратился в зубастую пасть чудовища, и я почувствовал жар пламени, которое охватило все вокруг. Вдруг стало понятно, что я с огромной скоростью лечу вниз, и меня обуял ужас. Сердце сжалось настолько, что мне стало больно, и я, вскрикнув, зажмурился, ожидая страшной развязки.

Дверь юрты была распахнута, фон Унгерна внутри не было. Снаружи ощущалась какая-то утренняя оживленная суета многочисленных людей. Я приходил в себя, понимая, что спал. Сердце еще громко колотилось в груди, но дыхание уже немного выравнивалось. Выйдя из юрты, увидел множество монахов с мотками разноцветных флагов. Все готовились к Майдари Хуралу, который должен был пройти послезавтра, во время полнолуния пятнадцатого лунного летнего месяца. С трудом натянул обувь, ноги отекли после долгой дороги, и их пришлось впихивать в сапоги с ощущениями неприятными и болезненными. Запахи, которые разносились по воздуху, говорили о том, что где-то рядом варят мясо и чай.

Храм возвышался над монастырским селением; судя по монотонному пению и далеким звукам труб, там проводилось утреннее богослужение.

– Алексей Васильевич, доброе утро! – знакомый голос заставил меня вздрогнуть, задумчивость и остатки сна исчезли вмиг. Я повернулся на голос и увидел барона Унгерна в монашеском багровом одеянии, с четками в руках и широкой улыбкой на лице. Думаю, он наслаждался произведенным на меня впечатлением.

– Здравствуйте, Роман Федорович, непривычно видеть вас без формы, да еще и не при оружии. Кто это вас так нарядил?

– Долгая история. Вы вчера изволили заснуть, а мне не спалось, я вообще мало сплю, а в новых местах и подавно. Чтобы с боку на бок всю ночь не ворочаться, решил прогуляться… А вы знаете, что всю неделю в здешнем храме ночные службы?

– Вы на службе в храме ночь провели?

– Ну не всю ночь, – фон Унгерн отвел глаза, и улыбка ушла с его лица. Какое-то время он молча смотрел в пространство перед собой, а потом в свойственной ему манере резко перевел тему разговора в совершенно другое русло. – Пойдемте пить чай! – И, развернувшись, не дожидаясь ответа, двинулся в сторону костра, где уже собрались монголы, очевидно, помогавшие в службе монашескому братству.

– Да, конечно, вот только умоюсь, – ответил я вслед барону. Уверен, моих слов он не услышал.

Невдалеке от монастыря через всю долину текла река. Русло ее было довольно широким. Весной река была, пожалуй, многоводной, но в этот летний месяц ее можно было без труда перейти вброд. Вода чистая и холодная, она бодрила, освежала и была настолько вкусна, что ее хотелось пить еще и еще. Солнце поднялось уже достаточно высоко, но мелкие камни вдоль русла были еще мокры от утренней росы. До меня донеслись бой барабанов и гул длинных монастырских труб, оповещавших либо о начале праздника, либо о прибытии влиятельного гостя. Я поспешил к храму.