За спиной Шермана появился вооруженный ох­ранник. Увидев его отражение в никелированном баке, Шерман подхватил пистолет, выстрелил через плечо, не оборачиваясь. Пуля попала в ногу охранника пониже бедра. Воя от боли, парень откатился за цистерны. Шерман тут же снова бросил пистолет, вернувшись к своему таинственному занятию. Он был поглощен некоей решающей стадией загадочных для Ники манипуляций, и ни одно шестое или седьмое чувство не предупредило его о новой, гораздо более страшной опасности.

В узком проходе, метрах в пяти от Ники, вынырнул еще один охранник. Шерман не мог его видеть, не поворачивая головы и не поднимая глаз, а вот Ника видела отлично. Ее же охранник едва ли мог разглядеть в полутьме за стальной фермой… Его палец в соответствии с инстинктами опытного стрелка мягко наращивал давление на спусковой крючок. Может быть, он рассчитывал только ранить противника, вывести из строя, создать условия для захвата… Но линия, мысленно проведенная Никой вдоль ствола его пистолета, заканчивалась в ее восприятии у виска Шермана. Какой у них там на самом деле приказ? Наверное, постараться взять живым, но если не выйдет… А ведь Шерман первым открыл огонь, и церемониться они вряд ли будут. И такая решимость написана на лице парня…

Ника понимала, что времени на раздумья нет. Крикни она, предостерегая Шермана – и выстрел прозвучит немедленно.

Она выстрелила сама. Пуля из мощного «Сан Кинга» с визгом ударила в пистолет охранника, выбив оружие из его руки. Схватившись за парализованную болью кисть, парень попятился.

Промежуток между выстрелом Шермана и выстрелом Ники был очень кратким, но для нее эта краткость растянулась в бесконечности. Шерман же отреагировал как будто лишь мимолетным взглядом, зацепившим отступающего охранника. Во второй раз он погрузил руку в холодные воздушные волны, гонимые вентилятором по трубе… А когда выпрямился, в его руке не было уже ничего.

Усиленный мегафоном голос заревел снова:

– Последнее предупреждение, Комлев! У вас тридцать секунд, чтобы взвесить, ценна ли для вас жизнь. На тридцать первой взвешивать будет некому и нечего, даю слово!

Ника всем телом подалась к Шерману, и он обнял ее.

– Жаль, – сказал он – Не дали они нам форы. А я надеялся проскочить по вентиляционной шахте и захватить самолет…

– Ты можешь все, придумай что-нибудь!

– Придется сдаться, ничего тут не поделаешь… Не унывай, попробуем выкрутиться. Ты должна знать, Ника… Ты спасла не только мою жизнь. Это намного важнее одной моей жизни.

– Пять секунд! – рявкнул голос.

– Мы выходим! – закричал Шерман в ответ.

– Без оружия, – уточнил голос, – и с поднятыми руками. Одно лишнее движение, и… Больше я не стану предупреждать.

На довольно свободной площадке, куда вышли Ника и Шерман, их плотным кольцом окружили и обыскали люди в черном.

Позже Беркутов докладывал главе проекта.

– Их взяли на уровне Y, возле одиннадцатого вентилятора. Была стрельба, но потерь нет, один из моих людей ранен. Возникло подозрение, что они намеревались совершить диверсию, например, заложить взрывное устройство. Однако при самом тщательном осмотре мы ничего такого не нашли. Я предполагаю, что они понимали невозможность побега сразу с уровня М, откуда кроме лифтов есть лишь четыре выхода наверх. А вот уровень Y, куда идет столько шахт и коммуникаций, что сам черт ногу сломит, давал им какой-то шанс.

– Видимо, так. – Довгер наклонил голову. – Хорошо, что удалось взять их живыми, но не ждите поощрений. Вы просто переделали свою же плохо сделанную работу. Несмотря на это, раненый будет от­мечен.

– Благодарю вас, Виктор Генрихович.

– За что? Я вас не хвалил.

Тонкая, но несокрушимо прочная цепочка из высоколегированной стали тянулась от браслета на запястье левой руки Шермана к отверстию в стене, похожему на маленький якорный ключ, и исчезала где-то за ним. Такой же цепью была прикована и Ника. Оба сидели в удобных креслах и были вольны перемещаться по комнате… насколько позволяла длина цепей. Довгер благоразумно держался вне этих пределов, и вдобавок мог при необходимости укоротить цепи, запустив механизм нажатием кнопки.

– Прошу простить мне эту предосторожность. – Виктор Генрихович кивнул на одну цепь, на другую. – Я предпочел бы беседовать в более непринужденной обстановке, но очень уж вы хлопотные гости. А в остальном… Коньяк, сигареты, кофе?

– Я бы закурила, – сказала Ника.

– Пожалуйста. – Довгер толкнул к ней по столешнице распечатанную пачку «Мальборо», пепельницу, предупредительно щелкнул зажигалкой. – А вы, мистер Шерман?

– Спасибо, нет.

– Вас не удивляет, что я назвал вас другим именем? Не знаю, правда, настоящее ли оно, это другое.

– Нет, не удивляет. Конечно, вам сообщила его Диана. Но это не имеет значения, профессор. Мне казалось, что русский псевдоним лучше подходит для знакомства с вами… Возможно, я ошибался. Психология людей – трудная дисциплина.

– Людей? – Довгер посмотрел на Шермана с пристальным вниманием. – Вы так подчеркнули это, словно сравнили с психологией каких-то иных су­ществ.

– Разве? Может быть, неточность русского интонирования.

– Если вам угодно, перейдем на английский… Или немецкий?

Шерман махнул рукой, отчего звякнула цепь.

– Нет, зачем же… Русский язык мне вполне по душе.

– Как хотите. Очевидно, господа, вы ждете, что я начну вас допрашивать? Право, подробности ваших биографий мне неинтересны. Я сам расскажу вам, что произошло, а вы меня поправите, если я ошибусь, хорошо? Итак, Pay и Фолкмер узнали о моих работах. Это было бы невозможно без содействия предателя в УНР, до которого я еще не добрался, но доберусь. Откуда узнали вы – не важно, скорее всего, от людей из окружения Pay и Фолкмера. Вы решили воспользоваться информацией. Я не спрашиваю, кто стоит за вами, за Pay, за Фолкмером – повторяю, это мне совершенно неинтересно. Я мог бы узнать с помощью безошибочных методов, но зачем? Сейчас сила на стороне УНР. Мне некого бояться, мне нет дела ни до происков спецслужб любой страны, ни тем более до авантюр частных лиц. Диана была единственным уязвимым звеном. Ни вы, ни Pay с Фолкмером и представить не могли, как много на самом деле она значит для меня… Но, временно уступая, я рассчитывал так или иначе нанести контрудар. Ситуация изменилась без моего участия, но вы бы все равно не выиграли.

– Если вы ни о чем не хотите нас спросить, – сказал Шерман, – то к чему эта беседа?

– К тому, что я намерен использовать вас в качестве реципиентов. Тот психотип личности, к которому относитесь вы оба, подходит идеально.

– Реципиентов? – вопросительно повторила Ника.

– Мы пользуемся этим термином в его прямом, изначальном смысле – от латинского «принимающий».

– Что принимающий?

– Не забегайте вперед, – сказал Довгер. – Сначала я должен изложить вам некоторые основные факты и принципы. Почему? Потому что наши первые эксперименты закончились полным провалом как раз из-за того, что мы держали реципиентов в неведении. Человеческий мозг – удивительно тонкая структура. Вы должны настроиться на то, что вам предстоит, и это произойдет независимо от вашего желания, когда я сообщу факты. Что-то из того, о чем я буду говорить, известно вам, другое – нет. Я приведу ваши отрывочные знания в систему, и ваш мозг произведет настройку автоматически, как бы в фоновом режиме.

– Стоит ли слушать вас, – произнес Шерман, – чтобы настраиваться неизвестно на что…

– Но вам придется! Сейчас ли, добровольно, или потом, под наркогипнозом. Впрочем, все человеческие существа обладают изрядной долей любопытства, и вы – не исключение.

– Я подданный британской короны, – заявил Шерман, – и представляю одну из специальных служб моей страны. Все, что здесь происходит, противоречит не только российским законам, но и международному праву.

Довгер презрительно хмыкнул:

– Я полагаю, вы лжете, мистер Шерман. Но если это и правда, Англия из-за вас не объявит мне войну. Никто никогда не узнает о вашей судьбе.