Видя, что остальные еще не успокоились, он облокотился на угол стола; его волосатые руки вылезли из слишком коротких рукавов поношенного голубого пиджака, уже не сходившегося на нем. Хорват окинул взглядом сидевших вокруг стола людей и остановился на бледном небритом лице Симона. За толстыми стеклами очков в черепаховой оправе глаза председателя профсоюзного комитета были почти не видны. Невозможно было даже определить их цвет: они казались бесцветными и слезились.

Симон постучал толстыми пальцами по столу, потом начал играть зеленым карандашом. Он искал взгляд Хорвата, тот сделал ему знак, что хочет начать.

— Товарищи, предоставим слово товарищу Хорвату, секретарю фабричного комитета.

— Друзья, — прямо начал Хорват. — Рабочие прядильного цеха опять поднимают вопрос о станках.

Симон вздрогнул, и под гладкой кожей на лице у него заиграли желваки. Однако он сказал неожиданно дружеским тоном:

— Не будем отклоняться от повестки дня. Ты, — он кивнул на Хорвата, — все время поднимаешь новые проблемы. Так нельзя. Если мы каждый день будем хвататься за что-то новое… Мы так и не сможем выполнить свои задачи. Тем более, что господин барон ужасно сердит. Он будет против. И не только он, но и партия.

— Какая партия? — мягко спросил Хорват.

— И твоя и моя.

Симон недовольно перелистал заметки, лежавшие на столе. Подумал: «Какой авторитет может быть у профсоюза, если во время заседаний члены комитета все время ссорятся?» Хорват раздражал его. Особенно его злило то, что Хорват нисколько не сердился, смотрел спокойно, и на мгновение Симону даже показалось, будто он улыбается. На щеках у Симона выступили красные пятна.

— Перейдем к повестке дня! — сказал он почти повелительно.

Жилован, сидевший в первом ряду, покачивался вместе со стулом. Он закурил: хорошо курить на пустой желудок, это всегда прогоняет сон.

— Начнем же, чего мы ждем? — сказал Хорват.

Симон говорил медленно, растягивая слова, повторяя каждую мысль. Члены комитета делали заметки, задавали вопросы, на которые опять-таки отвечал Симон, даже на те, что были адресованы Хорвату. Симон несколько раз тайком взглянул на Хорвата. Тот рассматривал рваные рукава пиджака и, казалось, был далек от всего, что здесь происходило.

Некоторое время Симон был доволен собой. Ему удалось направить внимание собравшихся на вопросы, включенные в повестку дня, отвлечь их от ненужной темы. Однако постепенно его охватывало смутное беспокойство, даже, пожалуй, раздражение: он предчувствовал, что Хорват что-то готовит. Поэтому он очень быстро закончил:

— Есть еще вопросы, товарищи? Нет. Тогда предлагаю закрыть заседание.

Хорват поднялся.

— Обсудим вопрос о станках.

Симон с досадой посмотрел на него, поправил очки на переносице. Попытался сдержаться.

— Слушай, Хорват, подождем, по крайней мере, пока получим от Вольмана деньги на ясли. Он рассердится и не даст нам больше ничего.

— Пусть сердится! И я на его месте рассердился бы. На то он и хозяин, чтобы его раздражали требования и победы рабочего класса. А мы ждать больше не можем. Станки стоят на складе и ржавеют.

— Ты… — попытался перебить его Симон.

— Вбей себе хорошенько в голову, — прервал его Хорват. — Не я. Рабочие! Осенью, когда я поставил вопрос об этом, я был один как перст.

— И теперь ты один! — крикнул Симон.

— А ты побывай-ка в прядильне. Да нет, пойди в любой цех, даже в столярную мастерскую, и ты многое услышишь об этом. Может быть, услышишь и несколько теплых слов в адрес профсоюза. А впрочем, думаю, что именно поэтому ты и не пойдешь туда. Вот я тебе и говорю: если мы не примем меры, увидишь, что рабочие дадут нам под зад коленкой.

— Наши рабочие не анархисты, — вскочил с места Симон. — У нас, рабочих ТФВ, есть крепкие революционные традиции… Забастовка в тридцать шестом. Или ты, может, забыл? — С довольным видом он осмотрелся вокруг. Ему нравилось говорить красивые фразы. Поэтому он повысил голос: —Да, да… Революционные традиции не со вчерашнего дня. Два поколения рабочих выросли и закалились в огне классовой борьбы на этой фабрике…

— И по этому случаю сегодня следует погасить этот огонь? Может быть, мы боимся сгореть в нем, товарищ Симон?

— Если ты берешь на себя ответственность и будешь отвечать за это, товарищ Хорват, тогда давай поставим этот вопрос перед дирекцией.

— То есть как это я буду отвечать?

Симон скривил губы с видом превосходства.

— Вот видишь, товарищ, видишь, проблема станков ее такая уж простая.

— А какой сукин сын говорит, что она простая? Именно потому, что она трудная, мы и должны ее решить…

— Что предлагают товарищи? — повернулся Симон к остальным.

— А что ты предлагаешь, товарищ Симон? — искоса посмотрел на него Хорват.

— Я предлагаю обсудить, — недовольно сказал Симон и сел за стол. — Вы согласны?

— Да.

— Хорошо.

— Тогда приступим, — сказал Хорват так же спокойно, как вначале. Только вены на лбу набухли. — Нужно убедить барона собрать станки. Тогда можно будет организовать еще одну смену. И не только в прядильне, но и у ткачей. Таким образом мы смогли бы дать работу больше чем тремстам текстильщикам, которые прозябают дома. — Он на мгновение замолчал, потом добавил другим тоном — Конечно, барон будет сопротивляться.

— Именно об этом я и хотел сказать, — перебил его Симон. Хорват посмотрел на него с досадой, но дал ему договорить. — Мы потребовали у него полотна, потребовали денег для диспансера, для отдела снабжения, для домов отдыха, а теперь для яслей. Он дал нам. Конечно, не по доброй воле. Мы боролись за каждую копейку. Кроме того, он начал строить еще и стадион на свои деньги. Что он сделает с ним после своей смерти? Он, что, возьмет его с собой в могилу? Нет! Стадион перейдет по наследству к рабочему классу.

Хорват расхохотался.

— Стало быть, как его наследники, мы должны ждать, пока барон состарится, оберегать его, чтобы он не составил другого завещания. Ты говоришь глупости, товарищ Симон.

— Я тебя никогда не перебиваю, — сказал Симон, не обращая внимания на слова Хорвата. — Не в этом дело. Дело в том, что, если мы пойдем к нему просить денег на сборку станков, он не даст нам денег на ясли, так как ясли не предусмотрены коллективным договором.

— Опять же по нашей вине, — снова сказал Хорват.

Симон смерил его взглядом.

— Если бы у нас был такой же политический уровень, как у Карла Маркса, я не забыл бы этого. Но, как я говорил, не в этом дело. Скажите, что важней — ясли или сборка станков?

— Станки, — вступился на этот раз Жилован, глядя на Хорвата. Тот подмигнул ему.

— У тебя нет детей, поэтому ты так говоришь, — возразил Симон.

— Не знаю, зачем нужно выбирать между этими двумя вещами, — высказал свое мнение Хорват. — Обе они важны. Станки важнее, чем ясли. Но проблема яслей достаточно назрела, чтобы не тянуть с ее решением. Пусть барон дает деньги и для того и для другого.

— А если он не даст?

— Разъясним ему.

— Если бы я не знал, что ты честный рабочий, — медленно произнес Симон, — я подумал бы, что ты прихвостень. Если мы смонтируем станки, возрастет продукция, и барон больше заработает. А если капиталист больше зарабатывает, он может это сделать только за счет рабочего класса. Стало быть, мы станем еще беднее. На деле сборка станков — это гораздо более трудная проблема, чем мы думаем. Надо бы обсудить ее в уездном комитете.

— Слушай, Симон, — засмеялся Хорват, — у тебя такой политический уровень, вечно ты садишься в лужу.

— Меня не интересует твое мнение, — зло сказал Симон. — Я прошу записать в протокол, что я лично был против этого предложения. — Он повернулся к Хорвату. — Ты хочешь, чтобы мы опять пошли к Вольману?

— Непременно.

В зале наступила тишина. Слышно было только тяжелое ровное дыхание Хорвата. Симон с ненавистью посмотрел на него, потом вытащил большой красный носовой платок и принялся протирать запотевшие очки.