Тело его покрывается холодным потом. «Как хорошо, что ты пришел домой, папочка…» Что мне еще говорила Софика?.. Да, что-то о мяснике… что у него нож… Господи, господи, как же это я был так невнимателен!..

— Герасим!

— Да.

— Что делать с мясником?

— С чем?

Хорвату хочется попросить у Герасима прощения, но он боится показать ему свою слабость.

Придумывает на ходу:

— Фаркаш говорил мне что-то о мяснике. Что-то нужно было сообщить ему, а я теперь не могу припомнить, что именно.

Он чувствует, что глаза у него становятся мокрыми, снова встает на скамейку и смотрит в окно. В коридоре гулко отдаются шаги надзирателя. «Что ему нужно в такое время?.. Уж не…» Хорват не успевает додумать, слышится звон ключей, и в дверях появляется молодой надзиратель.

Входит. Увидев Хорвата на скамейке у окна, он дергает его за рукав.

— На что ты там смотрел?.. А?..

У него низкий голос, и здесь, среди этих влажных стен, он кажется еще более густым.

— На небо, — вежливо отвечает ему Хорват. Он знает тюремные правила: вежливость и покорность. Глупо обижаться, этим только ухудшишь свое положение.

Надзиратель оглядывает заключенного с головы до ног: толстяк ему ужасно несимпатичен. Он говорит с презрительной иронией:

— Завтра увидишь его… И ты и твои товарищи. — Потом кричит изо всех сил, как будто командует целым полком: — Стройся!..

— Куда нас поведут? — спокойно спрашивает Хорват.

— Ты очень любопытен, толстяк… Но не бойся. Скоро узнаешь. Ну… Вперед, марш!..

7

Клара уже не скучает: она устала. Подложив под голову подушку, рассеянно смотрит в потолок. Она чувствует себя такой несчастной. Есть города и страны, где нет войны, где люди делают, что хотят, где они не должны вечно сидеть дома, как заключенные в тюрьме. Там, далеко за морями, все прекрасно. Даже имена у людей красивее: Педро вместо Петру, Джо вместо Иосифа, Росита вместо Розалии и Клариса вместо Клары. Клара… какое вульгарное имя! Как это родители могли выбрать ей такое ужасное имя?!

Когда Клара грустит, ей нравится смотреть в потолок. Там, на фоне белого потолка, она может представлять себе пальмовые аллеи, пляжи, города… Какие звучные названия: Копакабана, Майами, Рио-де-Жанейро… Как чудесно было бы, если бы она могла сказать подруге, что провела зиму в Калифорнии или что она танцевала с Джо в Трокадеро. А так?.. Ей стыдно даже сказать кому-нибудь, что она была в Бузиаше или выпила стакан фетяски в кабачке «Десятка треф». На какой-то миг она испытывает угрызения совести от того, что усвоила философию доктора Молнара, умного старикашки, близкого друга их семьи. Потом она щелкает языком: «Ерунда! Он уже одряхлел, разваливается на части. К чему теперь ему Копакабана? Ему ни к чему. А мне?»

Она знала историю государств Южной Америки лучше, чем историю Европы. Мысленно она была рядом с капитаном Мохеда Алонсо, когда тот, впервые увидел в 1499 году берега Бразилии, которая четыре века спустя, после изгнания императора дона Педро, будет называться Estados Unidos do Brasil^[7]. Клара могла бы перечислить все штаты и крупные города этой огромной страны: Сан-Пауло, Сантос, Байя, Пернамбуко, Порто-Алегре. Она знала, какие именно районы находятся в tierra caliente, tierra fria, tierra templada^[8].

Взгляд ее снова скользит по белоснежному потолку. За пять лет войны она даже ни разу не видела американских фильмов. Она не может уже вспомнить лицо Джона Гарфилда или локоны Вероники Лэйк. Наверно, актеры тоже состарились…

За стеной, в кабинете Эди (так она называет отца, когда они остаются вдвоем), хлопнула дверь. «Должно быть, пришел комендант города». Если бы ей не было лень, она встала бы и вышла в коридор, чтобы застать на месте преступления подслушивающего у двери Вальтера. Что он за человек?..

Клара ненавидела Вальтера за то, что он не хотел видеть в ней женщину, она была для него только госпожой. Это задевало ее гордость.

Однажды она нарочно позвонила ему, когда была раздета, но Вальтер, как будто ничего не заметив, почтительно поклонился, подошел к шкафу и принес ей пижаму.

— Не простудитесь, мадемуазель Вольман.

В тот момент ей хотелось надавать ему пощечин или всадить в него свой нож для бумаги. Вальтер, словно угадав ее мысли, взял со стола серебряный ножичек и спрятал его в книжный шкаф.

— Чтобы вы не порезались, мадемуазель Вольман.

— Ты получишь пощечину…

— Вашей руке будет больно, мадемуазель Вольман.

Когда она училась в школе, Вальтер великолепно извлекал за нее квадратный корень, высчитывал поверхность равнобедренного треугольника, спрягал неправильные французские глаголы или перечислял беспозвоночных.

Вальтер одолжил ей первые деньги, он же научил ее танцевать конгу. Откуда он знал все это?.. Она никак не могла понять, почему Вальтер довольствуется унизительной должностью камердинера, когда любая фирма в городе с радостью предоставила бы ему хорошую, пре-красно оплачиваемую работу.

Клара не раз замечала, что даже отец иногда чувствует себя перед ним безоружным. Уже одно то, что отец играл с ним в бильярд или приглашал его четвертым за карточный стол, значило немало. Вольман был не из тех людей, которые близко сходятся с кем попало* Он жил уединенно, как отшельник. Не раз Клара пыталась у него узнать, почему он ведет такой образ жизни, и каждый раз он коротко отвечал:

— Потому…

Что означало это «потому», она так и не смогла понять. Клара спрашивала себя, таким ли был отец до того, как овдовел? О матери она ничего не знала. Впрочем, в доме было запрещено говорить о ней. Только Вольман имел на это право и то лишь для невинных сравнений:

— У тебя такая же белая кожа, как и у твоей матери.

И все. За пределами этих сравнений мать не существовала. Во всяком случае, для Клары. Однажды, когда Кларе показалось, что у Эди настроение лучше, чем обычно, она спросила его, почему он никогда не говорит с ней о матери…

— Потому что ты не должна знать ничего плохого о своей матери. Ты умная девушка, Клара. Не приставай ко мне больше.

Вальтер тоже не хотел ничего рассказывать.

— Я служил ей так же, как служу господину барону. Больше ничего не знаю, мадемуазель Вольман.

И все же Клара подозревала, что Вальтер лжет. Однажды, когда он уходил из дому, она проникла в его комнату и стала рыться в ящиках. Среди бумаг Клара наткнулась на фотографию своей матери. Точно такая же фотография лежала у Эди в бумажнике. Тогда она подумала, что Вальтер украл эту фотографию, но позднее она уверила себя в том, что найденная у Вальтера карточка должна иметь какое-то особое значение, хотя никаких доказательств у нее не было. Что именно означала найденная ею фотография, она не могла догадаться. Так и не удовлетворив своего любопытства, Клара обратилась к доктору Тиберию Молнару.

Сначала доктор упорно отказывался говорить.

— Нет, не могу. Эди рассердится, если я тебе скажу что-нибудь.

— Он не узнает, господин Молнар. Клянусь вам! Ведь речь идет о маме! Разве я не вправе знать. Вы говорили мне, что мы, женщины, должны иметь одинаковые права с мужчинами. Или вы с тех пор отказались от своих убеждений?

Молнар хихикнул.

— Ты меня шантажируешь… Я всегда говорил, что незавоеванные права мстят за себя. Хорошо, Клара. Но смотри, чтобы твой отец ничего не узнал.

— Он никогда не узнает! Клянусь!..

Доктор провел ее в кабинет барона и сдвинул стекло. В углу, под вечным календарем, был приколот кнопкой банкнот в пятьсот леев.

— Видишь этот банкнот?

— Да, господин Молнар.

— Ну так вот. А теперь положим стекло на место.

В этот момент вошел Вольман. Он нахмурился, потом, как будто ничего не заметив, хлопнул Молнара по спине.

— Эх, старина… Я вижу, вы все такой же социалист… Воспитываете молодежь, вернее, боретесь за эмансипацию женщин… — Затем он резко повернулся к Кларе: — Не оставишь ли ты нас на некоторое время одних?..