Трещотка также является пережитком всюду, где ее ныне можно увидеть в руках ребенка у диких народов, — например, на островах Малайского архипелага, в Восточной Африке, у эскимосов. Напротив, всюду, где она еще встречается в ином применении, она служит гораздо более серьезным целям. Дикари верят, что в ее глухом, жутком жужжании им слышится что-то сверхчеловеческое, неземное, призрачное, — так сказать, весть из иного мира. Так, на различных торжествах и празднествах диких народов ею предупреждают и отпугивают элементы, которых желательно не допустить на эти торжества. Почти всегда таким элементом являются женщины, которым мужчины запрещают являться на празднества тайных обществ, посвящения мальчиков, торжества в честь мертвых, колдовства для вызова дождя и т. п. Поэтому-то женщинам под угрозой тяжелого наказания, большей частью даже смертной казни, запрещается смотреть на этот инструмент.
Чем же объясняется беспорядочное распространение этого своеобразного инструмента по всей земле? Можно ли здесь действительно говорить о распространении прибора из единого исходного пункта? Или же надо скорее допустить самостоятельное изобретение этого нехитрого снаряда, так как отдельные области его распространения разъединены огромными водными пространствами, преодолеть которые дикарям не под силу?
Конечно, в данном случае гораздо легче согласиться со вторым, более простым объяснением; но зато на сторонниках этого взгляда лежит и обязанность объяснить отсутствие трещотки у всех остальных народов земного шара. Такая задача, быть может, — покажется не менее трудной.
Перечисленные здесь вкратце трудности этого рода будут неизменно встречаться нам при каждой попытке проникнуть в жизнь и культурный уклад отдельных народов земли.
В своем утлом «гренландце», каяке, как называют это легкое, практичное суденышко, отправляется эскимос на добычу. С поразительной ловкостью, приобретенной неустанным упражнением, избегает он каждого подводного камня, каждой пловучей льдины и приближается на расстояние удара к своей добыче, — великолепному тюленю, который спокойно и беззаботно покачивается на волнах, выставив голову из воды.
Фритьоф Нансен в своей «Жизни эскимосов» мастерски описывает сцену, ежедневно разыгрывающуюся у этих артистов своего дела; и мы не можем сделать ничего лучшего, как прислушаться к подлинным словам этого столь же знаменитого исследователя полярных стран, как и тонкого знатока людей: «Внезапно животное настораживается. Оно заметило отблеск весла и уставилось на врага своими большими круглыми глазами. Охотник бросает весло и не шевелит ни единым членом, меж тем как каяк бесшумно скользит дальше. Не открыв ничего необычного, животное снова отдается своей прежней беспечности. Оно откидывает голову назад, вытягивает морду из воды и купается в лучах утреннего солнца, которое блестит на его черной, мокрой шкуре. Между тем каяк быстро приближается. Как только тюлень взглянет на охотника, Боас (так зовут эскимоса) перестает грести и не шевелит ни единым мускулом; но едва животное отвернет глаза в сторону, судно скачком подвигается вперед. Охотник приближается на расстояние удара, подготовляет гарпун и проверяет, в порядке ли моток бечевы на скамье каяка; еще удар веслом, и решительная минута настала. Но тут тюлень преспокойно ныряет в воду. Животное не было испугано, значит, оно выплывет где-нибудь поблизости. Нужно, следовательно, подождать. Но это требует времени, так как тюлень может чрезвычайно долго оставаться под водой, а для ожидающего время тянется еще медленнее. Однако, эскимос обладает удивительным терпением: двигая только головой, которая, высматривая, поворачивается во все стороны, он совершенно неподвижно сидит в своем каяке. Наконец, в стороне, немного позади, над водою снова показывается голова тюленя. Осторожно, незаметно для животного, Боас поворачивает свой каяк и снова приближается к нему, скользя по поверхности воды. Тут тюлень вдруг настораживается, одно мгновение смотрит на охотника в упор и затем опять ныряет. Но Боас с детства знает привычки тюленей, и полным ходом мчит свое судно к месту, где исчезло животное. В самом деле, проходит лишь несколько секунд, и тюлень опять с любопытством выглядывает из воды. Теперь он на расстоянии выстрела; Боас хватается за гарпун, откидывает руку назад; еще одно мощное движение — и гарпун, словно выброшенный стальной пружиной, со свистом устремляется вперед, соскользнув с метательной дощечки и увлекая за собой бечеву, которая, как вихрь, крутится в воздухе. Тюлень делает огромный прыжок, но в тот момент, когда он сгибает спину чтобы нырнуть, гарпун по рукоять вонзается ему в бок. Несколькими могучими ударами задней части тела он пенит воду и исчезает, увлекая за собою бечеву. Между тем Боас хватает древко зубами и с быстротой молнии бросает позади себя в воду надутый пузырь. Пузырь пляшет на поверхности воды; кажется, вот-вот он утонет; и в самом деле, он исчезает под водою. Однако, он вскоре снова появляется на поверхности, и Боас несется к нему, изо всей силы подгоняя веслом[4] свое суденышко. По пути он подхватывает всплывшую на поверхность рукоятку гарпуна, которую стряхнул с себя раненый тюлень. Копье опять готово к метанию. В следующее мгновение тюлень всплывает снова. Видя, что ему не спастись бегством, он в ярости обращается против своего преследователя, обрушивается сначала на пузырь, разгрызает его и затем бросается на каяк. Боас изготовился к удару. Животное сгибает спину и с открытой пастью так стремительно скользит по волнам, что вода разлетается с шумом. Теперь промах может стоить жизни охотнику. Однако, Боас с величайшим хладнокровием поднимает копье и с такой силой вонзает его в открытую пасть животного, что острие его выходит из затылка. Тюлень вздрагивает и валится, голова его падает на бок, и в тот же момент вертикально всплывает в воде. Струя крови, шипя, выливается из широко раскрытой пасти, которая издает глухой, дикий рев. Пузырь над мордой животного раздувается до необычайных размеров[5]. Животное так сильно трясет головой, что рукоятка гарпуна дрожит и колеблется в разные стороны, но оно не в состоянии ни сломать, ни стряхнуть гарпуна. В следующий момент Боас вонзает в него второе копье позади одного из передних ластов через легкое в сердце; животное падает на бок— и борьба окончена».
Упомянутый здесь мимоходом снаряд для метания представляет для всех эскимосов чрезвычайно важное орудие в тяжелой борьбе за существование. Здесь, на севере, он имеет вид узкой доски, длиною от 40 до 50 сантиметров, рукоятка которой для удобства метания в точности приноровлена к строению человеческой руки. Обыкновенно на одной поверхности ее выдолблен плоский жолоб, в который точно приходится задний конец гарпунной рукоятки, или же крюк по ее середине.
Цель всего приспособления — простое удлинение человеческой руки; надо удлинить этот рычаг, чтобы таким образом сообщить бросаемому копью большую начальную скорость, а вместе с тем и большую силу удара. Это и достигается в полной мере. И как остроумно (можно, пожалуй, даже сказать — гениально) устроил свой метательный прибор жалкий эскимос, вызывающий презрительное сострадание у надменных белых! Потребовалась бы большая часть имеющегося в моем распоряжении и без того скудного места, чтобы описать различные конструкции этого приспособления; поэтому удовольствуемся лишь изображением основных типов метательной дощечки (рис. 6). Впрочем, теперь во всяком хорошо обставленном этнографическом музее можно найти вполне снаряженный эскимосский каяк. Весьма наглядно описаны эти методы у Нансена в упомянутой выше «Жизни эскимосов»; наконец, мой ученик и коллега, д-р Фриц Краузе, посвятил этому предмету многочисленные изображения в 15-м томе «Internationales Archiv für Etnographie». («Международный Архив Этнографии») за 1902 год; поэтому, кто интересуется этой главой народоведения, может превосходно ознакомиться с ней по обширным литературным источникам.
