Из музея уволилась молодая девушка-бухгалтер, плохо знавшая работу. А поскольку в бухгалтерии пребывали, в основном, все «блатные», работа не клеилась, и у сотрудников появилась надежда, что, наконец, возьмут хотя бы одного грамотного бухгалтера. Но как раз в это время директору позвонил депутат Государственной Думы и предложил взять бухгалтером свою «протеже». Лизоблюдов, естественно капитулировал!
Так, в музее появилась 25-летняя женщина по имени Оксана. Она прибыла в бухгалтерию, назвала себя студенткой-заочницей какого-то финансового института и была принята «с распростертыми объятиями». Она не имела представления о бухгалтерской работе и не стремилась приобретать необходимый опыт. Несмотря на то, что ее старшие коллеги были также устроены в бухгалтерию по протекции, они все-таки что-то делали, пусть медленно и некачественно, но как могли, и работать за упомянутую Оксану не хотели. К тому же Оксана стала прогуливать и, порой, по два - три дня не выходила на работу. Бывало и так, что она приходила в музей в легком подпитии. Женщины не стали ее долго терпеть и, зная, что директору жаловаться бесполезно, сами умело «выжили» прогульщицу из бухгалтерии. Чтобы не разжигать скандал, Оксана попросила директора перевести ее в гардеробщицы. Но это была сезонная работа, и вскоре «протеже» депутата перевелась в смотрительницы. Но и на этаже среди витрин и экспонатов она долго не продержалась. Подружившись с техниками музея, которые постоянно пьянствовали, она стала уходить со своего рабочего места в их мастерскую, где напивалась «до положения риз». Бывали случаи, когда сотрудники заставали ее среди пьющих мужчин справляющей прилюдно нужду на ведре: выйти в туалет она была не в силах! Смотрительницы многократно жаловались директору на пьяницу, требуя ее уволить, но тот всегда говорил: - Вы что, смеетесь? Да ее прислал сюда депутат…Да меня самого из-за нее уволят!
Как-то в музей пришла иностранная делегация, гости поднялись с экскурсоводом на верхний этаж и, подойдя к одной из витрин, почувствовали скверный запах, исходивший из комнатки смотрительниц. Смущенный экскурсовод увел гостей подальше от зловония, а после экскурсии позвал заместителя директора и нескольких сотрудников наверх. Они обнаружили в комнатке смотрителей лежавшую на полу совершенно пьяную Оксану, которая со слезами на глазах причитала: - Ой, люди, ратуйте, я обделалась!
Слава Богу, что Лизоблюдов был в это время в командировке, и пьяница была вынуждена подать заявление об увольнении «по собственному желанию».
Надо сказать, что директор, как достойный выходец из деревни, не только терпимо, но уважительно относился к пьяницам. Он прекрасно знал о беспробудном пьянстве его технических работников, но не только не препятствовал, но даже поощрял это. И таковое было вполне объяснимо. Дело в том, что музей, как всякое учреждение, нуждался в специалистах, знающих рабочие профессии. Но на низкую музейную зарплату было непросто найти хороших технических работников. Лизоблюдов прекрасно знал, что «работяги» любят выпить и поэтому предоставил им эту «льготу». Технические работники музея часто начинали свой рабочий день с «опохмелки». В стенах их мастерской не переводились алкогольные напитки! Чего у них только не было: и вина всех сортов, и водочные изделия и даже дорогостоящий коньяк! Где же они брали на это деньги? Ведь все знали, что Лизоблюдов наплевательски относился к своим работникам и их материальному положению! Однако для пьяниц он не жалел ничего! Они числились на нескольких работах, получали премии и доплаты из директорского фонда. Кроме того, администрация не препятствовала им подрабатывать «на стороне». В музей буквально вереницами тянулись жители соседних дворов, которые нуждались в тех или иных работах. Дошло до того, что музейные техники стали местными грузчиками, доставлявшими на дом старикам-пенсионерам мебель, холодильники и прочие тяжелые грузы. За все их щедро «благодарили», и они, порой, так напивались, что оставались ночевать в музее!
Конечно, работать на музей они, будучи с утра в подпитии, «желанием не горели», однако со всеми распоряжениями директора справлялись, если к тому времени еще стояли на ногах. Впрочем, в этом случае, как истинный российский руководитель, Лизоблюдов привлекал к переноске тяжестей своих сотрудников-мужчин, естественно, бесплатно, объявляя очередной «субботник». Как результат такой политики, «работяги» вскоре превратились в хронических алкоголиков и жить без пьянства не могли. Они прекрасно понимали, что нигде, кроме музея, им не удастся свободно пьянствовать на работе, и держались за свои места, как «черт за грешную душу». Директора они боялись, и тот периодически, имитируя «заботу» об их здоровье и «отеческую строгость», журил бесхитростных пьяниц, хотя знал, что сам повинен в том, что они так распустились.
Так Лизоблюдов тихо и незаметно превратил этих некогда крикливых и уверенных в себе людей в бессловесных рабов!
Обнаружив, что алкоголь является очень удобным средством для поддержания его власти, директор стал поощрять пьянство и среди научных сотрудников музея. Попойки, в том числе групповые, стали частым явлением в стенах этого учреждения. По всякому поводу (чей-либо день рождения, памятная дата, рождение у кого-либо ребенка, поминки по усопшим и т.д.) собирались застолья. Сначала пьянствовали в конце рабочего дня, но постепенно стали «праздновать» и в дневное и даже в утреннее время. Директор не щадил денег на эти дела: помимо сборов с сотрудников, в ход шли средства из какого-то загадочного «фонда», скорее всего, из премиального. А когда сотрудники, получавшие мизерную зарплату, не видели подолгу и без того скудных премий, верные люди Лизоблюдова как бы «по секрету» сообщали недовольным, что их постоянно обделяет «жадное» управление культуры, присваивая их крохи себе.
Были, конечно, в музее люди, которые не принимали участия в организованных пьяных мероприятиях. Но они скоро стали «в глазах коллектива» «отщепенцами», «гнилыми интеллигентами» и первыми кандидатами на возможное увольнение.
Так, постепенно и уверенно разваливалась музейная дисциплина. Но от этого положение директора не только не ухудшалось, но наоборот, упрочивалось.
Совестливые люди совершенно устранились от критики директора и его кадровой политики, более того, они утратили веру в справедливость и возможность навести порядок. Теперь Лизоблюдов мог свободно, без свидетелей, «заглядывать» в фонды. Здесь было достаточно ценных вещей! Только одних монет было «море»! Но возникла еще одна проблема: как быть с заведующим фондами? Ведь не каждый захочет нести ответственность за пропажу вещей?
Тогда началась чехарда со сменой заведующих. Каждый новый заведующий, принимая фонды, обнаруживал недостачу. Одних монет исчезло огромное количество. Директор же успокаивал будущих потенциальных виновников словами: - Ничего страшного. В музеях всегда воруют! Спишем по акту!
Однако вскоре очередной «главный хранитель» потихоньку увольнялся.
Эта «практика» тянулась годами.
Господин Лизоблюдов ухитрился даже «заглянуть» в музейные витрины! Из экспозиции «на реставрацию» «ушли» две медные платы, номиналом в «полтину» и «полуполтину», имевшие огромную нумизматическую ценность. Туда они так и не вернулись, а в фондах внезапно пожелтели - стали бронзовыми. Вскоре наступил черед правительственным наградам, хранимым в музее. Как-то директор пригласил на работу специальный отряд частной охраны. Сотрудники тогда удивлялись: - Нет денег на ремонт, протекает крыша, а на дорогостоящую охрану деньги нашлись!
И вот «настоящие профессионалы» взялись за дело! В вечернее и ночное время они стали «бдительно» охранять музейные ценности, получая солидную заработную плату, о которой только могли мечтать научные сотрудники. Но вдруг случилось непоправимое!
Как-то утром одна из смотрительниц, обходя витрины экспозиции, обнаружила, что медали и ордена, висевшие на генеральских мундирах, как-то поблекли. Ну, допустим, потемнело серебро, а что же тогда с золотом?!
