Конечно, при наличии социальной поддержки мы живем здоровее. Нам кто-то готовит, водит к врачу и ворчит, требуя не курить и не пить. Это оказывает мощное действие, но даже с учетом этого разница в смертности сохраняется. Люди, находящиеся в сердечных отношениях, ведущие насыщенную жизнь и чувствующие себя встроенными в группу, «не так часто болеют и живут дольше» – это слова Чарльза Райзона, профессора психиатрии и изыскателя в области медицины сознания и тела из Университета Висконсина в Мэдисоне. «Возможно, это единственное значительное поведенческое открытие в мире»{287}.
Если вернуться в 1988 год, то, когда Хаус с коллегами опубликовали свой этапный анализ, они предупредили, что западное общество меняется в сторону, чреватую разрушительными последствиями для здоровья. Они отметили, что по сравнению с 1950-ми взрослые американцы семидесятых реже вступали в добровольные организации, реже неформально навещали других людей и чаще проживали одни.
Число браков и беременностей тоже шло на спад, и это означало, что в XXI веке возникнет устойчивый рост пожилого населения без супруг(ов) и детей. Исследователи предостерегли: «В тот самый миг, когда мы открываем важность социальных отношений для здоровья, их доступность и распространенность могут снижаться».
Прогнозы Хауса были верны. Западное общество продолжило дробиться. За последние двадцать лет в США сократился средний размер семьи. По данным переписи 2011 года, 32 миллиона человек в стране сейчас живут одни; это 27 % семейств против 17 % в 1970-м{288}. В 1985 году исследователи спросили у репрезентативной выборки американцев, сколько у них есть доверенных лиц, и самым частым ответом было «три». В 2004 году исследование повторили, и чаще всего ответом был «ноль» – так сказали 25 % респондентов{289}.
В разлуке с любимыми мы говорим, что нам больно. Вы можете счесть это метафорой, однако эксперименты с применением сканирования мозга показывают, что высказывание сверхъестественным образом точно.
Оказывается, что переживание социальной отверженности (когда не берут в игру) предоставляет негативную социальную обратную связь или при виде фото усопших близких – активизирует те же отделы мозга, что и физическая боль{290}. Когда общество отвергает или изолирует нас, мы испытываем не просто печаль. Мы ранены и ощущаем угрозу.
Аналогичным образом исследователи стресса обнаружили, что организм реагирует на социальный конфликт – критику или отвержение – так же, как на неизбежный физический вред. Не случайно, что одним из самых распространенных страхов является боязнь выступления перед аудиторией или что одним из самых эффективных инструментов для запуска реакции «бей или беги» слывет социальный стресс-тест Триера, в ходе которого волонтерам приходится выступать перед судьями, сидящими с непроницаемыми лицами. Выполнение тех же заданий без свидетелей дается несравнимо легче.
Дефицит социальных связей – ситуация не острая, однако со временем может оказать не менее токсичный эффект: традиционные показатели стресса у одиноких людей могут быть выражены слабо, однако у них высок фоновый уровень воспаления и гормонов стресса со всеми вытекающими проблемами для здоровья{291}. Социальная поддержка, похоже, защищает нас и от трудностей – люди, ее лишенные, гораздо больше восприимчивы к другим стрессогенным нагрузкам.
Но почему социальное отвержение и изоляция оказывают столь сильное воздействие? Быть без друзей несладко, но вряд ли это дело жизни и смерти. Вот в этом я ошибаюсь – так говорит Джон Качиоппо, психолог из Чикагского университета, штат Иллинойс, и, вероятно, специалист мирового уровня по одиночеству{292}.
В своей книге «Одиночество», опубликованной в 2008 году, он отмечает, что на протяжении большей части истории человечества разлука с людьми означала неминуемые голод или истребление. Социальная изоляция была поистине смертным приговором – такой же угрозой жизни, как голод, жажда и боль. В результате мы развились в существ, которые столь отчаянно нуждаются в человеческом контакте, что без него способны привязываться даже к неодушевленным предметам, как герой Тома Хэнкса в фильме «Изгой», завязавший серьезные отношения с волейбольным мячом, который зовет Уилсоном.
Но для того, чтобы испытывать чувство одиночества, не нужен необитаемый остров. Если мы не ощущаем заботы, то одиноки даже в колледже и переполненном автобусе или в напряженных супружеских отношениях. В конце концов, пребывание во враждебном племени опасно не меньше, чем одиночество.
Влияние последнего, таким образом, зависит не от количества физических контактов, а от степени изоляции, которую мы чувствуем. У вас может быть всего один или двое друзей, но, если вы довольны и ощущаете поддержку, вам незачем тревожиться о своем здоровье, говорит мне Качиоппо. «Но если вы чувствуете, что от окружающих исходит угроза, а вы одни-одинешеньки на свете, то нужно, наверное, принимать меры»{293}.
В современном мире подобное «одиночество в толпе» становится все большей проблемой: мы пребываем в движении, перемещаемся и часто живем вдали от друзей и близких. По данным исследований, проведенных в западных странах, постоянное одиночество испытывают 20–40 % взрослых, а одной из самых одиноких категорий людей являются студенты-первокурсники{294}. Большинство из нас вскоре налаживает связи, или меняются наши условия, но 5–7 % людей признаются в чувстве острого или постоянного одиночества.
Одна из причин их положения заключается в том, что хроническое одиночество, как стресс, перестраивает мозг, в данном случае повышая чувствительность к социальной угрозе. Одинокие люди негативнее оценивают социальное взаимодействие, меньше доверяют окружающим и судят их жестче. В этом тоже есть эволюционная логика: во враждебной социальной ситуации жизненно важно быть настороженным в отношении предательства и потенциального вреда. Но это отбивает у одиноких людей охоту сближаться с другими. Качиоппо добавляет, что ощущение угрозы подрывает их социальные навыки, оставляя сфокусированными на собственных нуждах за счет чужих. «При разговоре с одиноким человеком возникает чувство, будто тебя поглощают, как пищу, – говорит он. – И не по-доброму».
В 2007 году Качиоппо обнародовал результат, который позволил по-новому взглянуть на то, как содержимое сознания влияет на нашу физическую структуру. Он показал, что стресс – особенно социальный – поражает не только мозг. Он просачивается глубже и достигает ДНК.
Качиоппо выбрал из 230 пожилых чикагцев восьмерых самых одиноких, страдавших от изоляции несколько лет, и шестерых более обустроенных, которые доложили, что имеют закадычных друзей и социальную поддержку. Он послал образцы их крови молекулярному биологу Стиву Коулу из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, который проанализировал активность генов в обеих группах. Паттерны генной экспрессии не одинаковы в разных клетках, и Коул сосредоточился на белых кровяных тельцах иммунной системы, потому что их деятельность – вызывают ли они воспаление или вырабатывают, к примеру, антитела – чрезвычайно важна для здоровья.
Социальное мировоззрение чикагцев разительным образом отразилось на внутриклеточных процессах{295}. В геноме около 22 тысяч генов, и Коул нашел существенные различия более чем в двухстах, которые были либо активированы для усиленной выработки определенного белка, либо заторможены для выработки меньшей. Коул говорит, что разница между отдельными генами могла быть случайной, но поражал расширенный паттерн{296}.
