Каждая мелочь высящегося островерхого храма пребывала в значении. Мягкий наплыв нависающих арок походил на чешую дракона. Тяжелые стены храма облегчали роскошные стилеты шпилей и арочные окна с прихотливым мозаичным узором витражей. Склонные к риску конфликта стилей фигурные каменные рюши по контрфорсам, крученые завитки резьбы рам поглощали своей представительной не монументальной красотой даже намеки на существование каких бы то ни было иных концессий. Нарядные флаги с изумительным гербовым шитьем тяжело плескались под свежим ветром.

Поймав состояние момента звонарь словно бубенцы на дальнем большаке встряхнул и росой посыпался звук, мелодичный и бисерный. Легкий и чудный. Практически зефирный. С малого звона на большой, будто в набат, то вновь журчал затихая малиновым нежно жемчужным перекатом. Точно с последней виноградины дрожащего колокольчика, тычинку цветка разбивая о горячую сердцевину пестика, до целой кисти не откалиброванного встряхивающего подлетающего гама. Не обременительно кропотливая бесконечность страстно открытых и чистых вариаций тешила взыскательный слух, мудрено и запальчиво одновременно. И порознь уже по другому. А потом еще как-то. Не так и не эдак. Мимо всего к чему слух приноровился. Звонница рассылала звук точно верхом. Не этим миром. Как уже не сказать. И все равно хорошо пуще прежнего.

Из под колокольных юбок жарко катясь вырывались яруса оглушительных грез. Венчая гульбище звонким распирающим пологом, соединив его силой ритма с эхом незыблемого камня под ногами.

Он слышал это много раз. Он много раз был восхищен этим.

Не то совестно Николе стало делиться радостью такой с душегубами пришлыми, цены ей не понимающим, или застыдился он чего другого, пройдясь по собственным грехам. Только понесло его тараном, здравый смысл вышибая:

-Скажи, паря,- обратился он к Иллари.- А правда что у вас на Перво земле народу как нечисти вокруг огня на страшном суде. Счетчик Гейгера заменяет вам трель сверчка за притолокой. Что благо порядочному гражданину забираясь в потьмах на жену приходится расталкивать по разным углам человек восемь вповалку ночующих. А из под койки все равно недовольные, кому рожу панцирной сеткой расцарапали, ругаться будут. И верно ли, что с Перво землей еще малая земля кругами ходит. Луной зовется. Даже на ней людей ваших так густо проживает, что она под их тяжестью вращаться вокруг себя перестала? Сознайся, не таись,- кончики его тычущей в лицо Иллари бороды были так затейливо закручены, точно их выращивали в тесном цветочном горшке.

Никола мог быть соглядатаем и простым послушником при храме. Что еще поведал ему тюремный телеграф?

Вкрадчивым манером, не сердясь даже, мало деликатно отстранив Николу ладонью, космодесантник ответил:

-И ты туда же. Спрос как допрос учиняешь. Если признать за факты рассказанное тобой, то можно без труда догадаться что ты сам в такое не веришь,- в голос Иллари прокрались непрошеные фальшивые нотки:- Как слепому от рождения никогда не понять цвета неба, так и нам не познать таинства Боговспоможения. Наш мир в половину не таков, каким ему следует быть. Ваш мир отличается тем же самым,- в глазах присыпанных усталостью блеснула зыбкая топь.- Вот когда ты про Эббата Сатерлана и Моринга Флока нам живописал, мне показалось ... за страстью прелюбопытной истории с гибелью и возрождением, ты ... как бы это ... несколько буднично с ленцой отзывался о семействе Сатерланов. Так ли это? Или то был всего лишь плод моего разыгравшегося воображения?

Иллари пытался устроить некий эмоциональный шантаж. Обострял, воспользовавшись желанием возбужденного человека доказать свою честность и сразу же повысить его самомнение о себе. Кажется, у него это получилось.

Взгляд Николы остановился, протек. В глазах разливалась чернота. Его по обыкновению всклокоченная борода теперь стояла дыбом и он заговорил более яростно и агрессивно:

-Скажи, как подумал на самом деле. Что я обзавидовался?

-Пусть так,- мягким, чуть дрогнувшим голосом подтвердил Иллари.

Их пальцы были рядом, вцепившись в прутья решетки.

-Как не позавидовать,- в голосе Николы появилось что- то крикливое и приторное:- Чучельник живет не чета всяким. У кого самый богатый дом на земле храма узаконенный стоит и стоять будет. У Сатерланов, мое почтение. Кому подношения и подарки всякие с возов валятся, да они об них запинаются, лень поднять. Чью родню канонизировали и к пантеону святых отнесли, иконописной сделали. Тоже их. Маслом на меду осветляя лики на иконостасе так приукрасят, будто я ни одного живьем не видел. Кого боятся и загодя с головы даже в стужу шапку рвут чтобы в пояс поклониться. Опять им.

-А боятся за что?- в голосе Иллари прозвучало нечто большее чем просто любопытство.

Кудлатая борода загибалась на кончиках волосяными крючьями, собираясь исцарапать грудь собеседника:

-Посмей его обидеть, Астрел такие тени подведет, так изгиб губ подмалюет, скрытые прижизненные пороки мертвого кистью подчеркнет, позору не оберешься. Все родичи будут за чучельником хвостом ходить и оправдываться, умоляя чтобы он черты покойнику переписал. Думаешь делал? Походя отвечал, что человеку с придуманным лицом не возродиться никогда. И мог оставить все как есть. Когда подопрет, кто хош понятливым становится, только не Сатерланы,- Никола разошелся, припомнив и не такое, к делу не относящееся.- Так две еще в пору желания овдовевшие родственницы, бывшие замужем за погибшими братьями, не то чтобы передрались, но за волосья друг дружку потаскали. Душа мужа одной вселилась в тело брата, который ей, стало быть, до смерти свояком приходился. А тот гулеван был. Ожил и ожил. И признаваться не торопился. К обеим захаживал ... так и забеременели. А вот еще скабрезней ...

Под священной сенью центрального нефа в вольготном полумраке обновленного лака внезапно вздрогнули золотые оклады икон. Пронзительный детский хор заглушил гомон толпы. Пудовые свечи на богатом иконостасе казалось тоже потонули в длящемся пении ритуальных певчих. Пономарь названивал с звонницы оглашено. Невоцаримая тишина над площадью "Обретения" трепетно отозвалась гулом почтения, заставив насмехающегося острослова прикусить язык.

Еще патетичнее и с надрывом зазвучали детские голоса, с чарующей тоской сообразуя мироощущение со священным шепотом толпы. Потом детский хор притих, уступив первенство голосам басящим на самой низко летной октаве. Но вот притихли и они. Длящееся хоровое пение как резьба лозой обвивалось вокруг порфировых несущих колон, узорных перил и маршевых лестниц. Огибало опрокинутый "торт" в граненых хрусталиках семи ярусной люстры. Пересекало объемы и грани куполообразного потолка центрального нефа, с фресками изображающими путь великомученика на Голгофу. Превращало стремящуюся ввысь динамику камня храма "Встречи отсроченной" в некое чувствилище благоговейного восхищения и средоточия людских надежд. Так теряются, то вдруг находятся вновь в затемненных пределах храма объемно стартующие пилястры и карнизы с фризами.

Сквозь полноводье людское, по грубым квадратам каменных плит, в длинных черных рясах шествовали семинаристы, вознося над головами внешние атрибуты чудо действия - шелковые хоругви, на которых были вышиты религиозные сюжеты со сценами из Книги книг. Продолжая крестный путь, дальше следовал хор из взрослых певчих и играющих на дудках детей. Подметая полами каменные плиты благочинно вышагивали, неся в руках лампады, наставники-духовники. Священники в рясах с капюшонами звенели колокольчиками отгоняя злые силы.

Святой отец каноник держал в руках пилейму с настоем судариум травы пополам с краколистом и разбрызгивал его лохматой кистью-кропилом на жаждущих знамений и чудес прихожан.

Пахло ладаном и миррой.

Заглядывая в ноты на высоких тонких как колодезный журавль раскладных пюпитрах,сладко благостно и бравурно вострубила духовая капелла.

Процессия двинулась вниз, оттесняя прихожан к пестрой ленте мозаичного покатого тротуара. Запарившиеся солдаты оцепления восстановили пошатнувшийся было порядок.