- Она уже спит, завтра наругаем. Сейчас я принесу тряпки.
Мы не дома. Мы не были там уже два года. Алла скорее всего и правда спит - где-то очень далеко, сопит рядом с мамой и папой, или теперь у нее собственная комната: ей все-таки недавно исполнилось девять.
Она больше не рисует на полу, Янни.
Хотя наверняка я этого не знаю.
Могу лишь представлять. Подбираю с пола промасленный пакет из кафетерия и несу на кухню. Наш ужин. Пирог помялся, но еще теплый. Пахнет яблоками и корицей - ярко, вкусно, разгоняя кровавый металлический дух. Я зажмуриваюсь и ненадолго теряюсь во времени. Решаю: сейчас - ранняя осень, мама позвала нас есть любимую Аллину шарлотку с краснобокими дачными яблоками. Я почти вижу их, рассыпаны по столу. Сестренка катает одно в ладошках.
Сейчас придут Янни и папа, уже звучат шаги и голоса. Вот входят. Постараюсь получше - увижу картинку четко, лица перестанут плыть туманом, собираясь и раскалываясь на отдельные черты.
Сейчас, еще немного. Мне нужно только сосредоточиться. Ведь так работает магия, правда? Сейчас я все исправлю. Сейчас...
- Калеб? У меня что-то с рукой... - шепот за спиной. - Кажется, я поранился, но я не помню...
Я открываю глаза.
Сейчас три часа ночи, и нам стоит убрать кровь с пола, пока она окончательно не засохла.
***
Мы попрощались в тот же вечер. Они приехали с дачи, уставшие и шумные, суетливые, насквозь пропахшие жженой листвой и поздним виноградом. Янни успел уйти и вернуться. Показать кулек, в котором болтался грязно-зеленый ком леденцов забвения.
- Их зачаровывают по-разному. Можно стереть воспоминания о конкретном времени или событии. Но мы не сколько сотрем, мы изменим, - он давно перестал плакать, но кожа вокруг глаз болезненно-красная. Облизал губы, коротко и криво улыбнулся, глядя куда-то мне в плечо. - Я сам придумал, - теперь пристально смотрит на меня. - Кто мог подумать, что пригодится?
Я киваю. Ты - мог, и подумал. Нужно спросить: как давно? Но спрашиваю:
- Как это работает?
Он выпрямляется и расслабляет плечи:
- Они должны съесть по кусочку, после их вырубит ненадолго. Тогда нужно назвать каждого по имени и все... Можно рассказать любую историю. В общих чертах. Сознание заполнит пробелы. Они сами додумают детали и не заметят несостыковок, - Янни ежится: в открытое настежь окно задувает осенний ветер. Занавески взлетают до потолка. Я прячу ладони в рукава толстовки. - Мы скажем, что делать дальше. Они воспримут наши указания как свой порыв.
- Мы поступаем правильно, - говорю я потому, что должен так сказать. Янни обхватывает себя руками и дергает подбородком: да.
Они должны уехать. Мы - остаться. Они - забыть, мы - помнить. Все просто. Даже заклинание простенькое, в несколько слоев. Кулек в центре стола подпрыгивает, ком раскалывается на острые части. На целлофане проступает рыжая влага, оставляющая на пальцах саднящий блеск. Готово.
Когда в замке поворачивается ключ, Янни застывает испуганным зверем. Светлые брови сходятся на переносице. Я сую ему кулек и сминаю, выкидываю бумажку со знаком. Брат мнет битый камень, слушая голоса в прихожей.
Или тоже что-то решая. Мы ведь чертовски похожи.
Просторная кухня враз кажется тесной, когда папа заносит деревянные ящики, полные последнего урожая. Полудикий и водянистый виноград, зеленый болгарский перец, лакированные баклажаны, громадные кривые помидорины и смешные, словно игрушечные тыковки - их оставят на Хэллоуин, когда мама вырежет страшные морды и расставит по подоконнику среди желтых осенних цветов. Мы этого больше не увидим. Алла, сосредоточенно пыхтя, затаскивает мешок картошки, бросает в угол. Несколько крупных картофелин выкатываются и убегают под стол.
Папа с порога начинает рассказывать, как починил крышу сарая и подготовил душ и летнюю кухню к зиме. Будто впервые замечаю седину у него на висках. Мама комментирует и зажигает плиту, уже натянув голубой передник. Я не в силах выдавить и слова. Янни хрипит:
- Давай я, - отбирает у нее заварочный чайник. Заслоняет спиной, насыпая заварку. Я почти угадываю шелест кулька сквозь звонкий голосок Алиши и звяканье посуды: мама разогревает привезенные лепешки. Мои любимые.
- Надеюсь, вы поужинаете с нами. Или опять навострились куда-то убегать? - в ее тоне веселье мешается с напряжением.
- Нет... нет, - если бы.
Вскоре я уже крошу лепешку, роняю кусочки на тарелку. За окном темно. Ранняя ночь отрезает кухню от остального мира. Мы словно на другой планете, где секунда за секундой умирает время. Передо мной дымится чашка - с хвостиком чайного пакетика, ярко-лиловое облако ягодной заварки расползается по дну. У Янни такой же. Он пьет большими глотками. Я слежу, как дергается его кадык. Алиша громко сербает, обжигается и кривится, и болтает надколотой пиалой, гоняя слишком горячую жидкость по кругу. Их чай чуть серый от Янниных конфет. Я не прикасаюсь к своему.
Через несколько минут мы сможем сказать все, что угодно. Что мы уехали навсегда. Что умерли. Что нас никогда и не было. Что их преследуют, и им нужно скрываться.
Через несколько минут мы закончимся.
Янни выглядит больным, но никто не замечает. Еще одно волшебство. Он смотрит на всех по очереди, вроде пытается запомнить раз и навсегда. Кусает губы. Пальцы переплетены так тесно, что костяшки побелели - я накрываю по-птичьи хрупкие кисти. Повторяю, одними губами:
- Все будет хорошо.
Повторяю, шепотом:
- Мы поступаем правильно.
И тоже смотрю, и тоже запоминаю. Хоть все равно забуду со временем. Главное ведь прячется в мелочах, а они уходят первыми. Образы сотрутся, истончатся, станут плоскими, как фотографии, и однажды я перестану знать, что у папы ямочка на правой щеке - появляется, когда он смеется, а мама всегда напевает одну единственную песню - вот, чуть слышно мурлычет. Значит, в хорошем настроении. Алиша вытаскивает из прически и раскладывает по столу разноцветные заколки, распутывает сложную вязь косичек. Каждое утро она тратит пару секунд на выбор одежды и не меньше часа перед зеркалом, чтобы заплести и украсить волосы.
Если бы она прямо сейчас спросила меня снова:
- Чего ты вечно за ним таскаешься?
Я бы ответил:
- Потому, что только рядом с ним я не чувствую себя пустым.
Когда папа вдруг уронил руку на стол, а Алла, остекленев, пролила весь чай из пиалы на скатерть, Янни монотонно отговорил необходимую ложь и вышел из комнаты, чтобы не увидеть, как она становится правдой. Я задержался, и до сих пор жалею. Их лица менялись, словно в замедленной съемке, этап за этапом отражая новую реальность. Я смотрел, пока они дробились и собирались набело, вытирал глаза, но через секунду все снова расплывалось.
- Пойдем, - позвал Янни из темноты коридора. - Нам пора.
Мы зашли слишком далеко. А надо еще дальше.
- Мы очень, очень вас любим, помните это, пожалуйста. Берегите себя... - звучит жалко и глупо, я обрываю лепет, пячусь, зову невидимого Янни по имени, путаясь в старом и новых:
- ... слышишь? Я могу за себя постоять. Я сильный. Перестань волноваться за меня и за них. Делай все, чтобы спастись самому. Все будет хорошо.
Он не отвечает. Но это неважно. Главное, он слышал.
Мы выходим из квартиры. Поднявшись на пролет выше, садимся на холодные ступеньки. В парадной очень светло. Гудит, срываясь на вызов, лифт: вверх-вниз, лязгают двери, натужный рывок перед очередным стартом. Изредка мимо проходят соседи, огибая по широкой дуге. Я гляжу на стену перед собой так долго, что трещины и граффити отпечатываются на сетчатке.
Они должны собирать вещи, как мы велели.
Янни сидит, опустив голову на скрещенные руки. Резкий и острый, похожий на оборванца под неровным белым светом - мигает лампа в решетке над чьей-то дверью. На рассвете, когда за окном редеет тьма, хлопает наша. Брат вскакивает, будто его дернули вверх. Успеваю схватить и прижать к себе, спрятать лицо в русой макушке. Снизу уходят. Тяжело шаркает папа. Тарахтит чемодан на колесиках. Цокают мамины каблуки. Я не слышу легких шагов Алиши, пока она не сбегает по ступенькам, топая как маленький слон. Янни пытается вырваться. Мы боремся и едва не падаем, когда он вдруг издает этот звук - то ли рев, то ли вой, оседая. Я закрываю ему рот ладонью. Глазам горячо, а в груди ширится пустота, я задыхаюсь, зажмуриваюсь до чернильных клякс и цепляюсь за него, и я больше не...
