Когда я подполз совсем близко к воде, потянуло влаж ным холодком. На теплых бережках водоемчика ползали пчелы. Они находили тут какую-то поживу для себя. Если они пьют такую воду, то можно и мне... Потянул немного из-под кочки и ощутил во рту что-то теплое и мыльное... "Нет, не родник это!"

Переползать все равно надо. Рискнуть, перебежать берегом? Так пули, осколки от снарядов и мин не свищут. Видно, прорвались танки в наш фланг. Стоят на наших позициях и перерезают дорогу пулеметным и пушечным огнем. Чувствуется, что далековато стоят, так как "смолят" из всех видов оружия без особого прицела - снаряды рвутся по всей низине, разрывные пули крупнокалиберного пулемета трещат в сухой осоке и кустах лебеды по всей тыловой площади. Вражеские минометы также бьют издалека, перенеся огонь с наших позиций, иначе уже можно навредить своим. Ручейка минометчики не видят и пока что не нащупывают его. Если же хоть немного высунуться из этого единственного тут укрытия, то наводчики засекут и тогда не спасешься.

Надо как можно быстрее вырваться отсюда... И вперед, только вперед, хотя взрывы слышны и там. Попасть в плен страшнее, чем погибнуть. Прикрывшись своими пушками, могут ринуться сюда вражеские автоматчики, и тогда как отобьешься от них одной рукою и только с двумя обоймами.

...Всплеснула вода. Мне послышалось, что передо мною, но слуху своему не поверил: это, наверно, подо мною, когда перекидывал винтовку на плечи, чтоб не намочить затвор. Снова что-то плеснуло. Действительно, передо мною я поднял голову и посмотрел вперед. Этим же ручейком навстречу мне ковылял, пригнувшись, парень в нашей форме, но без всякого головного убора и без оружия. Кисть одной руки замотана каким-то тряпьем.

- Ложись! - очевидно, подчиняясь инстинкту самосохранения (боец демаскирует ровик), скомандовал я больше взмахом руки, чем голосом, и наставил на него винтовку. Тот послушно лег в лужу, только перевязанную руку держал над головою: то ли спасал ее от влаги, то ли подавал знак, что сдается в плен.

- Плыви сюда! - показал я дулом винтовки.

Парень начал старательно упираться свободной рукою в зеленый склон ручья и приближаться ко мне. Глаза его дико испуганно уставились на дуло моей винтовки, и безвольное, как бы парализованное тело будто само плыло к страшно темному и бесконечно глубокому придонью смертоносного ствола. Когда-то я слышал от людей, что, мертвея от глаз удава, кролик сам ползет навстречу своей гибели. Не случалось видеть такое, а вот теперь почему-то вспомнилось.

- Ты куда? - грозным шепотом спросил я у парня.

Его глаза вдруг взволнованно заморгали, и в них я уловил искру радости.

- Вы разве наш?.. Советский?..

- А ты чей?

- У вас каска немецкая... И карабин...

- У меня винтовка! Марш вперед! Передо мной!

- Так там уже немецкие автоматчики!..

- Марш! - прикрикнул я и погрозил винтовкой. - И не вздумай дрейфить!.. Пристрелю!..

Парень опустил перевязанную руку, шустро повернулся ко мне ногами и, опираясь локтями на беловатую от влаги поросль, стремительно пополз, почти поплыл туда, где, по его словам, шныряли вражеские автоматчики. Я едва поспевал за ним. Вода в ручье была теплая, и хоть ощущалась она только животом и коленями, все же увеличивала опасность: может, где яма впереди или невзорванная мина. На суше не всегда заметишь, а под водой и подавно.

Мною задержанный паникер, видимо, не думал об этом и загребал впереди во всю свою мощь и без всякой предосторожности. Конечно, у него было преимущество в том, что он уже разведал этот ручеек. Насчет вражеских автоматчиков впереди я верил и не верил. Если он меня принял за немца, то ему могло и до этого что-то померещиться: "у страха глаза велики".

Вдруг мой "пленник" остановился и, погрузив неперевязанную руку до самого локтя в воду, оглянулся на меня. В этот же момент будто над самым ухом громыхнуло сразу несколько взрывов. Еще не прошел звон в ушах, как взрывы повторились еще ближе, еще сильнее.

- Наши "катюши"! - крикнул мой пленник, и в его голосе я услышал неподдельную радость.

"Чего радуется? Эти снаряды могут упасть и на нас". Но мне и самому стало радостно. Хотелось ответить на бодрый вскрик соседа еще более ободряющими словами и простить ему, может, только мгновенную слабинку или растерянность, стало стыдно за излишнюю подозрительность. Ведь оба же мы почувствовали, что враг дальше не пройдет, что откатится назад со всеми своими "тиграми" и "пантерами". Одновременно почувствовали.

Зацепит ли нас снаряд, меня или его? Но, видимо, хватит одного и на двоих. Всего два осколка потребуется, чтоб остаться тут нам обоим. Остаться навечно. Тем более что по несколько осколков в нашем теле уже есть. Вражеских, конечно. А тут свищут возле ушей свои осколки и тоже угрожают смертью. Неужели и так можно умереть?..

Был случай в моем фронтовом прошлом, что вызывал я огонь артиллерии на вражеские позиции, которые находились совсем близко от нашей обороны. Дал точные координаты, а наводчик немного не рассчитал и ударил по нас самим. Помню, тогда я испугался, страшно было ждать смерти от своих снарядов. Теперь почему-то не страшно - крепнет уверенность, что свой снаряд не тронет своего человека, а будет уничтожать только врага.

Видимо, так же думает и мой спутник. Как солдат, наверно, не первого года службы, он понял, что надо как можно скорее выбраться из огневой зоны, и потому двинул по канавке так, что брызги начали подниматься от движения его рук. Уже и бинта на руке не было видно, наверно, стал грести и раненой рукой. Я с трудом поспевал за ним... И всем существом чувствовал, как содрогалась земля от взрывов наших снарядов...

"Братки наводчики! Немного подальше возьмите! Подальше! Вражеские танки за нами... Те, которые мы не смогли подбить!.."

* * *

Вторично потерял я сознание в медсанбате. Очевидно, вскоре после того, как меня туда доставили, - услышал, как сквозь сон, что кто-то нараспев сказал:

- Запа-а-сливый!.. Пиро-ожок в рюкзаке!.. - Голос женский, сочный, молодой.

- И винтовка при нем была, - добавил кто-то из мужчин. - Не только пирожок.

Когда раскрыл глаза, то сразу увидел перед собою поднятую вверх руку с мокрой перевязью - еще не успели сменить бинты. По этой руке узнал своего "пленника", он сидел на койке напротив. Заметив, что я удивленно и подозрительно гляжу на него, потянулся ко мне, наверно, собираясь что-то сказать, но в это время в дверях палаты послышался бойкий, почти детский голос:

- Иванов! На перевязку!

Потом такие же бойкие и частые шажки остановились возле моей кровати, и я увидел девчонку на вид действительно школьного возраста, но, возможно, немного постарше.

- Вы сами сможете идти, Иванов? - спросила она у моего соседа.

Тот смерил глазами худенькую, слабенькую фигуру, чуть ли не вдвое обернутую белым халатом, и ласково усмехнулся:

- А если не смогу, тогда что?

- Помогу! - уверенно сказала девчушка.

- Дойду, дойду! - уверил Иванов и встал с постели, видимо, умышленно выпрямился во весь рост, чтоб показать, что девушка ему и до подмышек не доросла, и сколько таких школьниц потребовалось бы, чтоб тащить его на носилках!

Вернулся Иванов с белой повязкой на шее, опущенной до живота, а в этой повязке лежала туго и гладко забинтованная рука. Парень прижимал руку к животу, плотно обтянутому свежей рубашкой, - а глядя на него сбоку, можно было подумать, что у человека заболел живот. На лице не замечалось страдания: наверно, рана была поверхностная, особой боли не причиняла, и рука его только щемила от йодовой прочистки.

Помутился у парня взгляд только тогда, когда он, опершись правым локтем на подушку, стал глядеть на меня. Смотрел настойчиво, долго не отводил глаз, будто пронизывал меня своим взором. Я пока не реагировал на это и не показывал вида, что чувствую его взгляд. Интуитивно догадался, что Иванову не по душе мое состояние. Возможно, слышал перед этим, что врачи шептались возле меня довольно тревожно и один из них безнадежно покачивал головой.