Грысь слушал молча, а сам думал: "И откуда он вынырнул, злодюга, проходимец?" Горько было оттого, что в хате стоял поддубовец. Что он в своей жизни не брезговал ничем, это все знали. Было удобно - обманывал, плохо лежало - крал. Незадолго до войны, как медведь, повадился в мед, распотрошил несколько ульев на колхозной пасеке. Потом отирался в Чижевичах при церкви, позже на каком-то складе работал и в конце концов за воровство угодил в тюрьму.

- Чтоб на тебя туча темная нашла, чтоб ты сквозь землю провалился на этом самом месте, ирод, христопродавец окаянный, - шептала, стоя у печки, Грысиха.

А человечек, будто ничего не замечая, продолжал:

- Сколько ваша лодочка берет? Переплывем, а там еще десяточек молодцов переправите, если пан фельдфебель прикажет.

- И ты поплывешь? - раскуривая трубку, спросил Грысь.

- А как же, вы уж от меня не отворачивайтесь, - ехидно засмеялся человечек. - А чтобы оно надежней было, пускай пан фельдфебель попросит пани хозяйку подождать нас здесь, да уж заодно и дом посторожить. - Он обхватил костлявыми пальцами свою сухую волосатую руку и показал глазами на Грысиху. Фельдфебель подал знак. Двое гитлеровцев подошли к старухе, надели ей на руки стальные наручники и привязали веревкой к стояку печи.

- Вот это лучше всякой охраны... Если пан Вечера захочет еще повидаться со своей хозяйкой, он будет выполнять все просьбы пана фельдфебеля.

- Бери шестерых, - пыхнув дымом в слюнявый рот поддубовца, сказал Грысь и направился к дверям.

* * *

На четвертую ночь, наведавшись домой, Грысь не узнал своего хутора. В бледном свете месяца чернела только обгорелая глинобитная печь, да свежая, еще не прибитая дождем зола лежала светлым пятном на том месте, где стояли хата и хлев. Покопавшись в золе топорищем, Грысь нашел свою пилу-поперечку, а потом возле печи звякнули под ногой стальные наручники. Вечера встал на том месте, где в последний раз стояла его жена, опустил одним концом вниз посиневшую в огне пилу и снял шапку.

- Прости, Настуля, - тихо, с надрывом в голосе сказал он. - Не мог я иначе... Я знаю, что и ты на моем месте не поступила бы иначе...

И перед глазами у Грыся закружилась в омуте наполненная врагами лодка. Вот, перекрестившись, он с размаху опускает весло на голову изменника и грузно наваливается на борт... Все дальнейшее мутно, как во сне. Никому старик не смог бы теперь рассказать, как он выбрался из омута, как у него хватило сил, коченея в холодной воде, доплыть до берега, а потом в мокрой одежде, совсем изнемогая, добежать до партизанского лагеря...

Колючий, сухой ветер вырвался из-за леса и жалобно загудел в осиротевшей трубе. Прядь седых волос на голове у Грыся зашевелилась, затрепетала, как лоскуток тонкой бересты на стволе, и снова легла на правую сторону лба. Старик надел шапку, взял на плечо пилу и подался в лес. У переправы его ждал Тодор.

1946

Рассказ

Перевод с белорусского Бориса Бурьяна.

Никодим Петрович Буза любит, чтобы разные приезжие и командировочные заходили к нему и просились на квартиру. Домик у него довольно просторный, а семья маленькая: жена по прозвищу Глухонькая, хоть слышит она очень хорошо, и дочь Дуся.

Заходит незнакомец, - Никодим Петрович усаживает его где-нибудь в стороне от стола, но непременно против себя, и начинает основательнейшую беседу. Незаметно, исподволь выспрашивает все: и где родился, и где крестился, и, если собеседник пожилой, - чем занимался до революции и после революции. Правда, подробности не слишком интересуют хозяина, однако пропустить какой-нибудь анкетный пункт он не может. Любопытно узнать о человеке все сразу: тогда легче определить и самое существенное - будет от него какая польза дому или не будет.

Когда выясняется, что новый знакомый соответствует вкусам и намерениям семьи, Никодим Петрович приглашает его присесть поближе к столу, а то и за самый стол, может даже угостить чем-нибудь: яблоками или чаем с брусничным вареньем. За угощением как бы между прочим заметит, что у него есть исправно действующий электрический чайник, несколько розеток, кивнет в сторону чистой комнатки, отгороженной для квартиранта.

Лишь после этого скажет кое-что и о себе. Прежде всего он пожалуется на то, что дела в здешнем колхозе идут неважно, что он сам, будучи колхозным бухгалтером, из сил выбивается, ночей не досыпает, чтобы хоть немного поправить положение, но ведь один, как известно, в поле не воин.

Вставит словечко и жена, если хозяин в хорошем настроении. Она сообщит, что их дочь работает счетоводом в МТС, что скоро ее повысят, переведут в бухгалтеры. И больше ничего при хозяине не скажет, потому что Никодим Петрович не любит, когда женщины вмешиваются в мужские разговоры. А выбрав момент, она наговорится вдосталь. Расскажет, что женщина она по природе своей слабая, хотя в летах еще небольших, и что самая страшная болезнь для нее - это угар. И станет вспоминать случаи, кто когда и отчего угорел. Годов этак двадцать тому назад Яночкова Марыля угорела и чуть не померла от пряжи. Повесила мокрую основу над печью сушить. Сама легла на печь, а подняться уже и не могла. А то еще незадолго до войны Некрашовка из Издрашева угорела...

Случаев таких известно хозяйке множество, и с каждым днем они все прибавляются. По словам этой женщины выходит, что все люди угорают, как она говорит, от этой сырости, не будь которой, все были бы здоровыми.

Иногда во время таких бесед с новым кандидатом в квартиранты бывает дома Дуся. Она сидит в своей уютной комнатке, слышит все, морщится, потом вдруг резко раскрывает двери. Кандидат оборачивается в ее сторону, но она, не глядя на него, закрывает дверь на крючок и стремительно выходит из дому.

Чтобы замять неловкость, Никодим Петрович вздыхает.

- Свету белого не видит. Заработалась, ничто ей не мило...

Прошлой весной в дом Бузы был принят в качестве квартиранта эмтээсовский комбайнер Иван Прибытной. До самой уборки он был весьма желанным человеком в доме Никодима Петровича. Ему предложили и столоваться вместе, а хозяйка получила строгий наказ: не жалеть для комбайнера лучшего куска.

А началась уборка - и все переменилось. Прибытного отлучили от стола, после перевели из комнаты на сеновал, и, наконец, хозяин сказал своей старухе:

- Прибытной-то он, может, и прибытной, да не про нашу честь. Нам от него прибыли не ждать - уж больно он за урожай дрожит, дурень.

И комбайнер был выжит из дому.

Узнав об этом, Дуся прибежала в правление колхоза, попросила отца зайти в кабинет председателя, где в это время никого не было.

- Почему вы его прогнали? - не скрывая своей досады и возмущения, спросила она.

- Кого?

- Прибытного.

- Я прогнал?

- А кто же?

- Да он сам ушел. Не поладил из-за чего-то с матерью и взял да ушел.

- С матерью! - подчеркнуто повторила Дуся. - Будто я не знаю, что мама без вас и шагу ступить не смеет. Мне просто стыдно... Прибытной - наш комсомолец и самый лучший комбайнер... Вот погодите, будет комсомольское собрание - все расскажу!..

- Расскажи, рас-скаж-жи! - озлобленно прошипел Никодим Петрович. Внеси предложение, чтобы матери записали выговор всем вашим комсомольским сходом!..

Через несколько дней после этого явился новый квартирант, ветеринарный фельдшер. Звали ветфельдшера Анисимом Марковичем. Он пришелся по вкусу хозяевам. Они даже не придали значения тому, что Дуся, когда он приходил со службы, закрывалась в своей комнатке и не выходила иногда к ужину.

А к ужину Анисим Маркович почти всегда приносил что-нибудь аппетитное: то кусочек ветчины, то курочку, то вкусно пахнущую колбасу, ну, и, разумеется, бутылку спиртного. И порой ужин в доме Бузы проходил как бы на праздничном уровне: выпивали за здоровье обитателей дома, плотно закусывали, снова выпивали... Когда Анисим Маркович провозглашал тост за здоровье Никодима Петровича и его супруги, Никодим Петрович чуть горделиво склонял облысевшую голову, словно кланялся, потом вскидывал на квартиранта красноватые, слезящиеся глаза и довольно улыбался. Жена не кланялась. Она указывала на свою туго обвязанную платком голову и просила скидки на угар, но просила так, что ветфельдшер еще подливал в ее рюмку. Хозяйка выпивала, конечно, все до дна.