Солнце стало всходить ближе к востоку — прибыл день. По календарю — на целый час. И как бы с утра ни грозился мороз, ни пускал по логам ледяные туманы, повеселевшие лучи усмиряют его, он сдает помаленьку.

Когда к обеду пригрело, пестрая, красно-белая корова Точка вышла из пригона в ограду и встала у больших ворот. Стоит-постаивает, жвачку пожевывает, глаза чуть прищурила от блещущего снега. Темные тесины ворот быстро нагреваются на солнце и от них веет теплом.

Правильно говорят старики в селе:

— Корову сытней корми до рождества, когда дни холодные, ночи длинные, а потом она и так постоит, на солнышко поглядит.

Точка стельная. Через месяц у нее теленок будет и молоко. Молока все ждут, но особенно кошка Манька, тоскливо мяукающая по утрам у корытца, и дед Егор, принципиально не признающий чая. Каждый раз за обедом он повторяет притчу:

— Раньше бывало расправишь бороду: давай-ка молока, старуха. А теперь: чайку бы пошвыркать, что ли? — и бороду в горсть.

Тетка Липистина ждет не дождется молока, потому что в феврале сын Петро приедет из Норильска в гости. Внучку привезет. Три года всего внучке, и без молока ей нельзя.

У коровы есть дочь Телка. Полуторагодовалая. В мать — пестрая. Живут они вместе. Из одного навильника сено едят, из одного корыта воду пьют. И ночуют в хлеве в одном стойле. А рядом в клетке два подсвинка. Тетка Липистина планировала осенью взять боровка и свинку. Когда пришла покупать, хозяин открыл затворки в пригоне и сказал:

— Выбирайте сами.

Тетка Липистина придирчиво выбрала из целой стаи поросят лучшего боровка и лучшую свинку. А потом, через месяц-полтора, вбегает вдруг в избу и кричит с порога:

— Егор, ведь обе свинки оказались?!

— Как оказались?

— Так выбрала, бестолочь старая.

— Может, продадим одну? — сказал дед Егор.

— Да нет уж, к чему теперь продавать, пусть растут.

Так и живут в одной клетке две безымянные свиньи.

— Можно бы и одну оставить, да вместе им веселее, — говорит смирившаяся тетка Липистина.

Лохматый Султан до сих пор недолюбливает меня. За что — ума не придам. Я уж было в отместку окрестил его пустолаем, но сегодня услышал одну историю, и сразу проникся уважением к нему. Выходит, не надо судить по первому впечатлению.

Дед Егор рассказывал:

— Приходит ко мне недавно пастух из Кочергина. Нарочи в Таскино приехал. Продай, говорит, Егор, мне собаку. Все равно, говорит, ты теперь не пасешь, зачем она тебе? А если уж надо для забавы, я найду взамен не дворнягу какую-нибудь, а настоящую, породистую.

— Поди, правда, отдать? — спрашиваю я Липистину, чтоб, значит, торг потянуть да обмозговать дело хорошенько.

— Ты бы все отдал, — накинулась она. — А не подумаешь того, что такая собака самим нужна. Она, посмотри, ни цыпушки, ни курицы не тронет, на крыльцо зря не зайдет, не загавкает попусту и зря во двор никого не пустит. Такую собаку держи и запоров не надо.

И это истинная правда. Вот лежит он другой раз посередь двора, дремлет, а по нему цыпушки бегают — и он хоть бы хны, не позарится, даже глазу не откроет. Как-то внучки, старшего Ивана девчонки, у нас летом гостили. Во дворе играли. Потом гляжу — бегут кричат:

— Бабка, бабка, в Султановой избушке яйца спрятаны!

А Султан летом не жил в конуре, у амбара под навесом спал… Жарко, значит, ему в закутке-то было.

Пошли мы смотреть — и верно! В конуре, в соломе, курицы гнездо себе устроили и полное с краями яиц нанесли. Старуха мало не полведра набрала. И все свеженькие. И хоть бы одно тронутое. Вот ведь какой деликатный пес — уступил курам жилье и на плату не претендует.

А этот мужик откудова про Султана узнал? Пае я когда-то колхозных овец на кочергинской грани. И он рядом пас по ту сторону границы, значит. Ну, сперва мы издали перекликались, а потом он в гости пришел. Познакомились. Лежим на траве, курим, беседуем про то про се. И вот говорит он мне:

— Глянь, овцы-то твои скрылись уж, иди заворачивай.

— Ничего, помощник заворотит. Сейчас смотри — из этого ложка выйдут, — отвечаю. — А сам беру комок земли да швырь в сторону ложка. И даже головы не поднял.

— Султан! Заверни-ка окаянных! — говорю.

Султан взвизгнул, сделал стойку и метнулся в указанном направлении. А через минуту, видим, и вправду табун из ложка выкатывает. Кучно идет, прямиком на нас движется. Султан их мигом организовал, овец-то. Удивился кочергинский пастух. Мне бы такую собаку, говорит. И аж глаза у него загорелись.

А теперь, вишь, прослышал, что я по старости пасти бросил, и тут как тут, прикатил, чтоб Султана выпросить. Но не отдали мы. Правда, жалко мужика стало, пообещал я ему, мол, приезжай, когда Пика вырастет, может, и уговоришь…

Пика — та самая собачонка, которая в первый день выдала меня Султану столь звонким лаем. С Пикой мы теперь друзья. Она проходу мне не дает — все норовит услужливо с валенок снег смести своими лапами. То костью во дворе играет, катая ее и подбрасывая, то за тенью собственного хвоста гоняется, пока не закружится и не упадет лапами кверху.

У Пики такая история.

Младший сын Сафоновых Колька работает в Абакане, мастером на стройке. Однажды шел он вечером с работы и на окраине города на свалке среди битого кирпича, извести, бумаг увидел барахтающегося щенка. Щенок тоненько скулил и все тыкался головой в какую-то ветошь, стараясь согреться от лютого холода. Кольке жалко стало беспризорного щенка. Поднял он его и спрятал под шубу, за пазуху. Пока шел до общежития, щенок обогрелся, перестал дрожать, замолчал и уснул.

Утром Колька его на стройку принес. Холостяцкое общежитие днем пустеет и за щенком некому посмотреть. Гнездо ему устроили в теплушке. Бутылку молока купили. Скоро все рабочие со щенком познакомились и, поскольку он «викал», когда его на руки брали, единодушно дали ему имя Вика.

Неделю прожила песочно-рыжая Вика в теплушке на абаканской стройке, а в субботу Колька, как обычно, поехал на выходные в гости к отцу, к матери в деревню и Вику с собой взял. Так Вика оказалась в Таскине и стала жить у стариков Сафоновых.

— Как назвал-то? — спросил дед Егор у Кольки, когда тот вынул из-за пазухи незваную гостью.

— Вика, — сказал Колька.

А дед Егор толком не расслышал, — у него последнее время какой-то шум в ушах стоит, — да и окрестил собачонку Пикой. Теперь под этим странноватым именем и числится она среди прочей живности в Липистином дворе.

Недавно Пика неожиданно исчезла. Дед за водой пошел к водопроводной колонке, она увязалась за ним да где-то дорогой отстала и запропастилась. Два дня не ночевала дома. Решили уж, машиной задавило или ребятишки какие к себе заманили. А сегодня утром глядим — Пика снова играет костью во дворе как ни в чем не бывало. Подошел я, поздоровался с ней, она невинно посмотрела мне в глаза своими темнобурыми сияющими смородинками и бросилась сметать с валенок снег.

Как красива деревня в морозный солнечный день! На чистейшем белом снегу под чистейшим голубым небом все краски расцветают, будто их только что покрыли лаком.

Прежде сельские хозяйки белили ставни и наличники на окнах. И это тоже выглядело неплохо. Нынче другая мода пришла — красить. И вот теперь по деревне идешь, как по игрушечному магазину, играют цвета — голубые, синие, зеленые, красные, бордовые. Но больше всего сочетаний из белого, голубого и красного.

Мало что окна, как многие еще и ворота красят.

Тетка Липистина расцветила наличники у своего дома белым и бирюзовым. Ярко. Красиво. Весело. Теперь она к лету думает и ворота покрасить. Но цвет пока не выбрала. Тут они с дедом Егором еще не пришли к окончательному решению.

В будни улицы почти безлюдны. Идешь — редкий человек навстречу попадется. Но если уж попадется, обязательно поздоровается, даже если и незнакомый. В деревне все здороваются — знакомые и незнакомые. Исстари обычай такой.