Вдруг послышался тревожный топот; из гущи соснового леса выбежал черный кабанчик. Маленький, поджарый, с темным пятачком на вытянутой морде. Увидев похоронную процессию, кабанчик изумился и на всякий случай сдал назад. После чего спросил, прихрюкнув:

– Вы кто? Вы чего? Вы зачем? А зовут вас как?

Коты представились, а хорошо воспитанный кабанчик, пятясь задом, добавил:

– Примите искренние соболезнования. Мы тоже слышали про Мурдыхая, говорят, он был праведный кот.

– Это правда. А сам ты кто будешь? – тяжело дыша, спросил Папаша.

– А я буду Хрюрик. Так меня зовут. И папу тоже. И дедушку. Всех. Хрюриковичи мы, такое дело. Ну, пойду, своим расскажу.

– Ну, иди.

И кабанчик, мягко топая по хвое, убежал.

На следующем повороте процессия наткнулась на козу; коза с отвращением грызла кору и презрительно мекала. Продолжая превращать ее в мочало, она спросила у котов:

– Кого несете?

Оказалось, и она про Мурдыхая слышала.

Коты продолжили свой невеселый спуск. Коза смотрела вслед своими оловянными глазами, решая, что правильней сделать – догрызть невкусную, но сытную кору, или проводить котов до побережья. В конце концов решила проводить – и, взбрыкивая задними ногами, поспешила вниз.

За ней пристроились две белки; за белками – лесной хомяк по кличке Хома Сапиенс, за Хомой медленная черепаха. А возле берега их поджидало целое семейство кабанов; узнав от Хрюрика о смерти Мурдыхая, мама, папа, дедушка и бабушка решили проводить кота в последний путь. Над головами низко пролетали птицы, которым новость принесла сорока – уверив их, что совершилось чудо, и коты на них не нападут.

Место для могилы выбрали пустынное, вдалеке от спального района, потому что Мурдыхай был истинным отшельником; ему нужны покой и отрешенность – чтобы волны плескали о берег, мирно переругивались чайки, а во время шторма раздавался грозный гул.

Положили тело на сырой песок и принялись копать; белки тоже попытались рыть, но неудачно; кабаны работали натруженными пятачками, а папа с дедушкой пустили в ход клыки. Птицы сверху сочувственно крякали. Неожиданно раздались голоса, сразу множество, тонких, едва различимых:

– Эй, эй, мы поможем, мы поможем!

Коты покрутили головами, и никого не обнаружили. Кабаны принюхались. А белки закричали:

– Вниз смотрите, вниз! Они под вами!

И правда – из песка торчали бесформенные головы кротов, покрытые густой и мягкой шерстью; кроты смотрели не мигая – в никуда и поводили жилистыми хоботками.

– А вы откуда знаете про Мурдыхая? – спросила их Кришнамурка, надеясь на приятный для нее ответ.

Кроты не обманули ожиданий:

– Да весь лес уже знает. Только об этом и говорят. Мы поможем, мы поможем!

И они приступили к работе. Песок забурлил; он как будто закипел от жара; рядом с ямой нарастала горка; не прошло и нескольких минут, как все было готово. Котцы склонились к телу Мурдыхая, собираясь опустить его в могилу; звери плотным кругом обступили яму и приготовились как следует прощаться; птицы кричали навзрыд.

Но Кришнамурка изумленно прошептала:

– Погодите.

Вдоль прибрежной полосы навстречу к ним неслись коты; во главе – неугомонный Мокроусов, вслед за ним другие партизаны. Добежав, они долго не могли отдышаться; в открытых ртах дрожали розовые язычки, зрачки расширились, глаза блестели.

– У… ус.. успели, – еле выговорил Мокроусов. – Уфф. Все-таки помер великий старик? Жалко, правильный был. Чем мы можем помочь?

– Да ничем. Разделим наше общее горе, – ответил ему Котриарх, а Кришнамурка с благодарностью лизнула Мокроусова; все-таки он ничего, хоть и болтушка.

Снова звери обступили яму – и опять им пришлось отложить погребение. По горной тропе к ним спускались собаки; их было немного – три почтительно держались сзади, а две вышагивали рядом, стараясь ни на шаг не пропустить вперед друг друга. Мокроусовцы встали в военную позу: передние лапы расставлены, морды опущены вниз, хвост, как маятник, мотается туда-сюда, а взгляд убийственно холодный.

– Нет-нет, не сейчас, не сейчас! – велела бойцам Кришнамурка. – Одного из них мы знаем, это наш Псаревич, он с нами в пещере сидел, когда вы удрали.

– Мы не удрали! Мы совершили побег!

– Да-да, совершили побег. Ты просто его не застал. Он хороший, – добавила она и засмущалась. – Наверное, он отыскал своих и хочет с нами поскорее помириться.

– Зато другого знаю я! – возразил ей беспощадный Мокроусов. – Он мой личный враг! Он их новый гавком! Он бил котов! А друг моего врага – тоже мой враг! Приготовились!

– Где бил? На поле боя? – уточнил Папаша.

– Да. Мы сражались, пока вы сидели в тылу. А собаки мутузили нас. Мы сейчас им покажем, где кузькина мать.

– Давай, Мокроусов, остынь, – пристыдил его Котриарх. – Считай, что сейчас перемирие. На войнах такое бывает. Особенно когда хоронят уважаемых котов.

Мокроусов неохотно подчинился.

Псы остановились на приличном расстоянии. Псаревич поискал глазами Кришнамурку, увидев, улыбнулся широко, но тут же стер улыбку с морды. Как по команде, псы задрали головы, и раздался поминальный вой.

Коты покорно вытерпели душераздирающие звуки, и в третий раз склонились к Мурдыхаю. Подняли его сухое тело, опустили в прохладную яму.

– Прощай, Мурдыхай! – произнес Котриарх. – Мы тебя никогда не забудем.

– Не забудем, – хором повторили звери.

Яму засыпали. Кришнамурка подошла к родному холмику, упала на него и зарыдала в голос.

Зимние дожди размыли глиняную насыпь и в ней образовалось углубление, как раз для одного усталого кота. В углублении лежал Мурчавес и страстно вылизывал шерсть; войдя в раж, он стал в остервенении рвать зубами длинный коготь на задней лапе. Чем ему коготь мешал? Да ничем. Он просто должен был себя занять. Чтобы отвлечься от печальных мыслей.

Потерпев убийственное поражение, Мурчавес последним покинул поле битвы. Как положено вождю и полководцу. Он думал, что быстро нагонит своих, но за ним увязалась собачка, беззастенчивая мелкая болонка Бегемоська. Он останавливался, выгибал спину, шипел; Бегемоська с визгом отбегала, но тут же возвращалась, продолжая мерзко гавкать. На берегу внезапно развернулась и с чувством выполненного долга понеслась обратно. В зарослях звучал ее противный голос.

Он огляделся; берег был пуст. Наверное, все собрались на площади и ждут его. Мурчавес отдышался и пошел на рыночную площадь, не уставая удивляться глупости собак. Им ничего не стоило добить котов, загнать их в холодное море – дальше него не отступишь; но по неведомым причинам собачья контратака захлебнулась, не начавшись. Странные собаки существа. Какие-то недоразвитые. А еще он продумывал речь и взвешивал, как лучше будет поступить с Мокроусовым. Нужно объяснить котам его внезапное геройство… Типа Мокроусов выполнял его задание? Прятался в пещере под прикрытием, изображал врага? А сам готовил партизанское сражение? Потому что генерал Мурчавес все предвидел? Неплохая версия. Коты поверят. А Мокроусову присвоим звание придворного поэта, пусть сочиняет стишки на досуге.

Он вышел на площадь и замер. Ни души. Сбегал в спальный район – никого. И в Мурчалое он котов не обнаружил. И в прибрежных кустах. И в Раю. Мурчавес совершенно растерялся; он бродил вдоль берега и звал народ: миау! Ночь провел на берегу, в тревоге; следующий день потратил на поиск в горах – бесполезно. И только вечером, когда в тревожном небе появилась оловянная луна, он догадался заглянуть в заброшенную каменоломню.

Там, в кромешной темноте, посвечивали страшные глаза – магическим темнозеленым светом. И Мурчавес почуял, что надо бежать. Пока его здесь не было, случилось что-то непонятное, непоправимое. Он несся в сторону прибоя, а сзади слышался доисторический кошачий вой, на самые разнообразные лады, от верхних нот до нижних и обратно. Добежав до берега, Мурчавес отыскал укрытие и угнездился. В голове крутилось ужасное слово «измена»; не желая признаваться до конца, что власть он потерял и никогда не сможет возвратить ее, он стал проваливаться в смутный сон. Засыпая, слушал, как пересыхает и крошится глина, как семенят любопытные мыши, как ветер сдувает песок…