Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Или просто рукой.

Или небольшой веткой.

Или бумажным мешком.

Или хлопушкой из шелка.

Или воздушной кукурузиной.

Или пылью чертополоха.

Или следом вчерашней Луны.

Или зевком завтрашнего Солнца.

Костью дождя.

Чашкой ветра.

Лампой ресниц.

Ветром взгляда

Бархатом щёк

Тенью губ.

Плащом воздуха.

Нирваной воды.

Или не по голове, а по плечу.

Нет, Джордж совершенно не помнит, кто же ещё мог играть вместе с ними в эту чудесную игру. Кто-то ещё был однако, но кто? Вспоминается Марина Эскина, которая жила в той же парадной, что и Боря, и даже на том же пятом этаже, только в квартире напротив. Но чёрт возьми, едва ли, да и с какой такой стати, милая, интеллигентная, изящная еврейская девочка одиннадцати-тринадцати лет стала бы играть в дебильную игру помойю?

Тем не менее, Джордж вспоминает, что они с Бобом за глаза иногда почему-то называли Марину коровой, а ведь она абсолютно никак не была похожа на это священное для индусов животное. И более того, даже пели на мотив битловской «I Want to Hold Your Hand» следующие слова: «Корова, будь здорова…».

Да, что ни говори, но юношеские эротические фантазии на редкость своеобразны.

Однажды в той парадной, в которой жил Боб, кого-то убили. Некоего Юру. Или он умер сам? Нет, Джордж запомнил, что его убили, хотя и самого Юру, и его младшего брата (которого не убили), ни фамилии убитого Юры и его неубитого брата он совершенно не помнит. Не помнит Джордж и обстоятельств убийства Юры. Боб, видимо, тоже. И не уверен Джордж, что Юру убили непосредственно в парадной. Фамилия убитого Юры? Нет, Джордж и не знал никогда. Может быть, его фамилия была Мокшеев, может быть, Хомов. Или Нелидин. Или Криворучко. Или Гаусов. Поди теперь разбери. Собственно, Джордж и раньше не представлял себе, ну и теперь, естественно, не знает, кто и за что, и зачем Юру убил. Но однажды, вскоре после того как Юру убили, Джордж и Боб пошли к нему домой. К Бобу, разумеется, а не к убитому Юре. С какой бы это такой стати стали бы Боб энд Джордж идти в гости к кем-то и за что-то убитому Юре? Который жил то ли на третьем, то ли на четвёртом этаже.

При входе в подъезд стояли сумрачные женщины, они тоже жили в этой парадной. Когда Боб и Джордж входили, у них спросили: «Вы Юру хоронить идёте?» – «Мы жить идём!» – со значением, нелепо, весело, бессмысленно, но гордо сказал Боб. Растерянные и печальные женщины в одеждах тёмных тонов ничего ему не ответили.

АКВАРИУМА тогда не было даже ещё и в зародыше.

С отцом Боба Джордж общался мало и редко. Конечно, он не однажды видел его, но никогда и ни о чём с ним не разговаривал. Как-то не сложилось, к сожалению. Только здоровался и прощался. Вот и всё.

Зато с Бакатей и Бориной матушкой Людмилой Харитоновной Джордж и виделся, и общался не так уж редко. Людмила Харитоновна занималась социологией, она работала в организации с пугающим названием НИИКСИ, однако это ничуть не мешало ей быть женщиной изящной, остроумной, эффектной, очаровательной и обворожительной, как десяток голливудских кинозвёзд вместе взятых. И разговаривать с ней можно было не только о разных мелких школьно-институтских заморочках, но и о более интересных вещах. Гребенщиковы выписывали журнал «Иностранная литература», и Джордж иногда брал почитать то, что ему хотелось. Например, журналы с «В ожидании Годо» Беккета или с «Носорогами» Ионеско.

Когда берёшь чужие книги и журналы, то следует их возвращать. Джордж всегда возвращал. Но вот однажды так расположились звёзды, что Джордж пошёл отдавать сразу несколько журналов. К тому времени школу Джордж уже успел закончить. Быть может, он учился в медицинском, причём даже не на первом курсе, а также не исключено, что и с медвузом он тогда успел завязать. Однако в момент похода в соседнюю парадную, в хорошо ему знакомую квартиру 44, Джордж пребывал в расстроенных чувствах. Потому что какая-то из его любовных лодок как бы села на гнилую мель. Поэтому Джордж злобно удолбался колёсами типа циклодола. Следует заметить, что таким способом он редко выходил за грани обыденного. Ну, пятновыводитель «Сопалз», ну, трава – это ещё куда ни шло. А с колесами вообще-то шутки были плохи…

Однако надо было идти к Людмиле Харитоновне.

Боба дома не было. Джордж отдал журналы, Людмила Харитоновна угостила его чаем. О чем-то стала спрашивать. Джорджа уже крутило от этих чёртовых колес со страшной силой, чуть ли не двоилось у него в глазах, но самым ужасным было то, что начиная какую-то фразу, он тут же забывал, о чём же только что говорил. Вроде бы Людмила Харитоновна ничего тогда не заметила, но… это чаепитие далось Джорджу большой кровью.

Теперь, миллион миллиардов лет спустя, Джорджу всё чаще кажется, что с годами Боб становится всё больше похож на своего папу. Наверное, это в самом деле так.

Джордж говорит, что благодаря отцу Боба им удалось летом 1973 года очень качественно отдохнуть в Репино. Жили они в самой обычной палатке. Только всё равно, прежде никогда у них не получалось так круто выйти за пределы изжёванного и скучного общечеловеческого быта. Нет, не следует думать, что Борис энд Джордж предавались бурным – чудовищным – беспредельным – оргиастическим излишествам. Ну а ежели даже какие-то мелкие излишества и имели порой место, то смело можно сказать, что это был всего лишь самый обычный, простецкий, бесхитростный полусельский бабл-гам.

Отец Боба в то время был директором небольшого завода. Этот завод имел дом отдыха в Репино. Режим Боб и Джордж мало соблюдали и нечасто вставали утром к завтраку. Начальник палаточного лагеря Гена не очень врубался в образ жизни, мысли и быта двух странных палаточников, которые никому и ничему не мешали, не хулиганили, не буянили.

– Всё нормально? – иногда спрашивал начальник Гена у Боба и Джорджа.

– Всё нормально, – отвечали они.

И ведь в самом деле, всё было в наивысшей степени нормально.

Одновременно с жизнью в палатке Джордж, ещё учившийся в мединституте, проходил раз в трое суток практику в больнице имени Чудновского и иногда делал во время этой практики – не слишком умело – утренние уколы больным. Бог весть, чем эти больные болели, Джордж не слишком был в курсе. Однако они (больные) явно не косили и лежали в больничке по-настоящему. Становилось ли им легче после джорджевских уколов? Едва ли. К тому же Джордж не очень хорошо умел делать внутримышечные уколы. А внутривенные инъекции он – к счастью для больных, и для себя – вообще не пытался делать.

У Боба же в то восхитительное палаточное лето тоже, видимо, была какая-то практика. Ведь он тогда учился на примате. Из-за коротких поездок в город Джордж и Боб ненадолго разлучались. Но потом они…

БЫТЬ МОЖЕТ В РЕПИНО, НА ПЛЯЖЕ

Снова встречались в Репино.

К ним в гости приезжало немало разного своего народа

АКВАРИУМ тогда был в самом-самом начале. Медленно разгонялся. Постепенно набирал свои обороты.

Однажды Джордж ждал знакомых из Первого медицинского. Уйдя из палатки на пляж, он оставил такую записку: «Быть может в Репино, на пляже, найдёшь ты труп остывший мой, спеши к нему, играй и пой, для мира это не пропажа». Вскоре к Джорджу приехали Вадик Васильев, первый клавишник АКВАРИУМА, вместе со своей симпатичной подругой Олей. Они прочитали оставленное для них послание, отправились на пляж, где и обнаружили «труп остывший».

Вадим жил на улице Желябова. В доме номер пять, вход во двор. Или в доме три. Или в доме семь. В АКВАРИУМЕ пробыл не слишком долго. Несмотря на фамилию Васильев, он был евреем с фамилией Аронов, скрытой от глаз и ушей общественности. Потом – попозже – вскоре – в тоже время – появился в АКВАРИУМЕ другой Васильев – то есть Файнштейн. Который тоже – как и положено, похоже, некоторым Васильевым – не был чистокровным русским. Фан играл на чешском басу.

4
{"b":"555700","o":1}