В тот роковой для него день Билл страшно устал. До пропавшего голоса, тошноты и головокружения. Мыслей в такие моменты появлялось особенно много, и необходимо было выплеснуть хотя бы часть из них. Билл, толком не соображая, что конкретно пишет, начеркал пару строк в дневнике… и забыл его на подоконнике в студии. Том нашел. И прочитал. Он ничего не сказал, когда возвращал дневник, только полоснул злобным и каким-то совершенно чужим взглядом и дверью громко хлопнул, когда из комнаты выходил. Дневник Билл больше не вел, ни разу нигде не записав ни одной своей настоящей мысли, но, несмотря на это, с тех пор для него начался его личный, персональный ад.

Про прочитанное Том ничего никому рассказывать не стал, – про секретную любовь Билла в группе до сих пор не знал никто, – но вот отношение его изменилось кардинально. Если раньше он просто не обращал на Билла внимания, то теперь делал это как-то подчеркнуто и особенно обидно, за четыре прошедших года ни разу не обратившись напрямую. Только иногда, вскользь, будто и не для Билла вовсе, а так, в никуда, бросал очень злые замечания. В основном про геев и их убожество, благодаря чему прослыл настоящим гомофобом, но Билл-то знал, что говорилось это всё не ради красного словца, а именно для него. Кроме этого Том не упускал ни одной возможности продемонстрировать свою очередную, непонятно какую по счету подружку.

Ситуацию усложняло то, что Том всегда был рядом. На сцене, в мыслях… даже если физически был где-то далеко, Билл всё равно ощущал его присутствие и уже до смерти устал от какого-то полупризрачного существования, а Том, словно издеваясь, никогда не давал повода его отпустить. К себе не подпускал, но и не прогонял так, чтобы Билл понял: всё, пора уходить насовсем.

Иногда ему очень хотелось, чтобы Том уже сделал хоть что-нибудь, пусть даже ударил. Нужно было что-то реальное, настоящее, что можно было бы ощутить и потрогать. Даже если это будет боль. Но тогда Билл смог бы ее почувствовать и запомнить, и впоследствии держаться, как за спасательный круг, напоминая себе, что шансов у него нет. И, может быть, в этом случае у него бы получилось шагнуть дальше и начать, наконец, жить.

Но потом Билл пугался своих мыслей, скулил от ужаса, представляя, какой будет эта самая жизнь, если нельзя хотя бы просто посмотреть, и продолжал существовать дальше, молчаливо наблюдая за Томом со стороны и терпя его выходки.

Том не всегда вел себя по гадски. Были и светлые моменты. Например, когда он играл на своей гитаре, не той, сценической и очень крутой, а первой, плохонькой, старенькой и самой любимой. Стоило коснуться ее струн, как его лицо озарялось такой неподдельной нежностью, что хотелось плакать. Билл смотрел на него и мечтал, что когда-нибудь, хоть на минуточку, Том и на него посмотрит так же.

А еще, когда Том играл с собаками. Без страха, даже перед большими и незнакомыми, с какой-то ласковой строгостью и взаимной симпатией. Говорят, что собаки всегда чувствуют хороший человек или плохой. К обычно агрессивному, часто матерящемуся и говорящему всякие пошлости Тому собаки перли дружным строем, с первого взгляда принимая за своего. Для Билла это был очень существенный показатель.

Но что ему не нравилось совершенно, так это вереница грудасто-клонированных девиц, которые лезли к Тому даже больше чем все собаки вместе взятые. Билл молчал, понимая, что вмешиваться права не имеет. Только иногда, когда злость переходила все рамки, выпуская скопившийся в организме негатив наружу, мог разбить что-нибудь или накричать на того, кто находится поблизости, обычно совершенно невиновного, а потом долго мучиться от чувства вины. Ну, или напиться, как вчера, например…

Из-за вспомнившейся ночи стало невыразимо стыдно. Нажрался, как свинья, нес всякую чушь перед совершенно незнакомым человеком, с которым еще и работать предстоит вместе целую неделю. Перед мысленным взором предстали весело блестящие серо-синие глаза, и Билл застонал, пару раз приложившись лбом о зеркало.

Как же хочется домой… Дурацкий конкурс! Билл был приглашен на него как один из членов жюри. Участвовать в подобных мероприятиях он не любил, но когда дело касается популярности и возможности лишний раз засветиться на TV, желание и личное мнение никого не интересуют.

Конкурс молодых исполнителей был затяжным и длился около полугода, но один раз в месяц, на неделю, к постоянному составу жюри присоединялось два эксперта из знаменитостей. Их мнение особенной роли не играло, и приглашались они в основном ради зрелищности. В этот раз роль одного из массовиков-затейников предстояло играть Биллу, из-за чего целую неделю ему придется торчать в почти замкнутом отельном пространстве.

Да еще и Адам этот… нужно теперь искать его и извиняться, надеясь, что всё произошедшее не станет достоянием гласности, и самым страшным была даже не пресса, а Дэвид. От мысли, что о его вчерашней попойке может узнать Йост, Биллу стало еще хуже. С одной стороны, нахождение в отеле было проклятием, а с другой, его можно было считать почти подарком. Территория была закрытая, и посторонних здесь практически не появлялось, благодаря чему Дэвид ослабил привычный тотальный контроль, на целую неделю предоставив подопечному хотя бы видимость свободы. Но если до него дойдет слух о том, как эта свобода используется, придется Биллу сидеть в своем номере и выходить исключительно на репетиции, поэтому срочно нужно найти Адама и удостовериться, что никакой лишней информации в массы не просочится.

Покончить с неприятной миссией Билл решил как можно быстрее, отправившись на поиски. Поймав первого попавшегося представителя обслуживающегося персонала и спросив, где можно найти Адама Ламберта, – фамилию Билл прочитал, заглянув в список участников, – он спустился в ресторан отеля.

Адам в полном одиночестве сидел за стойкой, лениво листал газету и что-то пил из высокого непрозрачного бокала. Появления Билла он не заметил, как раз в этот момент попросив у бармена:

- Повтори...

- За мой счет, - вежливо предложил Билл, испытывая какое-то неправильное, будто отраженное в зеркале чувство дежавю.

- Не интересуюсь, - оборачиваясь, ухмыльнулся Адам.

Ничего отвечать на это Билл не стал, терпеливо пережидая неуместный, на его взгляд, приступ веселья.

- Ты всё? – наконец, не выдержал он. – Веселиться закончил?

- Так точно! – четко и нарочито серьезно отрапортовал Ламберт, вскакивая на ноги. Билл поморщился, но стерпел. Сам виноват. Не напился бы вчера – не связался бы с этим клоуном.

- Я вообще-то извиниться хотел, - усмирив злость и гордость, начал Билл.