Субботним вечером 9 марта 1566 года шотландская королева ужинала в своём личном кабинете. Весь этот день у Марии Стюарт было отличное настроение, она предвкушала скромную вечернюю трапезу так, будто это был роскошный пир. Она запретила Дарнли присутствовать на ней. Неужели всего лишь несколько месяцев назад она не была способна отказать ему ни в чём, а теперь, не задумываясь, отвечает отказом на любую его просьбу, даже самую ничтожную?.. Сегодня она хотела повеселиться, а один вид Дарнли внушал ей отвращение; его красивое лицо, которое она столько раз восхищённо ласкала, теперь было для неё только гладкой маской, на которой горели хитрые голубые глаза. Когда эти глаза не прищуривались от злобы или не были налиты кровью после омерзительных ночных оргий, они были мутны от пьянства. Всё, что в нём когда-то её привлекало, теперь отталкивало, пугало и раздражало, так что в конце концов ей стало невыносимым даже смотреть на него или находиться с ним в одной комнате.
Её муж бил её, оскорблял и изменял ей с третьеразрядными проститутками; когда она отвечала отказом на его непомерные требования земель, денег или наказания для кого-то, кого он довёл до того, что тот его оскорбил, он скулил, упрашивал и наконец запугивал её, пока она не убегала в слезах и не запиралась в своей комнате. Беременность её ослабила; она плохо себя чувствовала, нервничала, и глаза у неё всё время были на мокром месте. Порой Марии Стюарт казалось, что если бы не доброта и чуткость её секретаря Давида Риччио, она просто сошла бы с ума. Он всегда сохранял невозмутимость — удивительная черта для человека, принадлежащего к народу, известному своей пылкостью; у него была редкая способность найти забавное в любой ситуации, даже самой запутанной, и заставить её улыбнуться, когда она уже была готова отчаяться. А главное — он был мягкосердечен, и для Марии Стюарт это было самое драгоценное качество; возле Риччио она отдыхала душой после отвратительных домогательств своего мужа. Риччио был ей не слугой, а скорее другом; он не отличался красотой, но его выразительные итальянские глаза следили за ней с безмолвным обожанием, подобно глазам верной собаки. Правда, он был не так умён, не так мужественен, не так учтив, как подобало человеку на такой должности, но расстроенные чувства Марии не позволяли ей объективно оценить ни самого Риччио, ни ситуацию, которую она создала, назначив его секретарём. Она цеплялась за Риччио с фанатическим упрямством; она осыпала его милостями и настолько забыла о своём достоинстве, что писала о своих чувствах к нему в письмах своим французским родственникам. В этих чувствах не было и капли сластолюбия, в котором её обвиняли враги. Супружество с Дарнли настолько заморозило женские инстинкты Марии, что они почти умерли. То, что она попала в зависимость от человека таких скромных достоинств и такой отталкивающей наружности, как Риччио, объяснялось именно отсутствием у него внешней привлекательности. Этот мартовский день был у неё заполнен тяжёлой работой; сначала она, закутавшись в меха, принимала просителей в большом зале дворца — высоком сводчатом помещении, похожем на собор и таком же холодном. Затем ей пришлось провести трудные полтора часа с Летингтоном, которому она перестала доверять, потому что подозревала, что он замешан в мятеже её предателя-брата. Прежней близости в их отношениях пришёл конец; было нелегко, разговаривая с человеком, которого она некогда причисляла к своим друзьям, видеть на его лице циничную усмешку и слышать сухие, сдержанные ответы. Она обманула надежды Летингтона, и он ей этого не простил. Гордость не позволяла Марии последовать обуревавшему её желанию: разрыдаться, сознаться во всём и молить его о помощи. В Холируде находились лорды Мортон и Линдсей, и это её беспокоило. Эти лорды не поддерживали ни её, ни Дарнли; как предполагала Мария, они были на стороне её брата, которого она изгнала и не соглашалась вернуть, потому что не доверяла и ему и знала, что не сумеет простить ему их ссору. Но теперь, когда этот суматошный день близился к концу, она предвкушала приятный ужин в обществе Риччио и своей подруги, графини Арджилл. Мария приказала приготовить французские деликатесы, которых ей обычно приходилось избегать, чтобы не оскорбить своих храбрых шотландцев пристрастием к чужестранным обычаям. Ужинать она решила в своём кабинете — он был маленьким и там было сравнительно тепло; в этом помещении хранились её личные драгоценности. После ужина они могут поиграть в карты, а если усталость ей этого не позволит, Риччио им споёт и сыграет.
Графиня Арджилл была высокой, угловатой женщиной с острым как бритва языком; она была старше Марии Стюарт, но у них было одинаковое чувство юмора; кроме того, трогательное зрелище молодой королевы, которую преследовали невзгоды и которой так не повезло с мужем, заставило графиню полюбить её и стать одним из самых верных сторонников Марии Стюарт. Ради королевы она была даже готова терпеть Риччио.
Он превратил себя в тряпку, о которую королева вытирает ноги, говорила графиня Арджилл его недоброжелателям, и, видит Бог, благодаря этому она может отдохнуть от тех, кто так любит вытирать ноги об неё.
Ужин удался на славу: аппетит и настроение у Марии становились всё лучше; она с графиней от всей души смеялась над Риччио, который забавно рассказывал о том, чем он занимался сегодня. Он дошёл до середины очередного рассказа, когда дверь с грохотом распахнулась. Риччио замолк на полуслове и, повернувшись к двери, застыл с раскрытым ртом, его лицо исказил ужас. Мария не поняла, как они проникли в комнату, но теперь её кабинет, казалось, весь был заполнен мужчинами — вооружёнными мужчинами в кирасах, с обнажёнными шпагами и кинжалами; среди них был и Дарнли — его лицо раскраснелось, он стоял слегка пошатываясь и расставив ноги, чтобы не потерять равновесие, и держал в правой руке обнажённый кинжал.
Скрипнул стул; Мария Стюарт поднялась, пытаясь закрыть шарфом из шотландки грудь, беззащитный грузный живот; в эту страшную минуту ей показалось, что смертоносное оружие предназначено для неё.
— Во имя Бога, что вы здесь делаете? — Она не узнала своего голоса, но непрошеным гостям он послужил сигналом. Трое из них бросились на Риччио, который вскочил со стула и, подбежав к ней, схватился за её юбку; он что-то кричал истошным голосом по-итальянски. Она увидела, что один из нападавших — лорд Рутвен, у которого кираса была надета поверх ночной рубашки; его искажённое злобой лицо покрывала смертельная бледность. Он первым вонзил свой кинжал в Риччио, и кровь из раны брызнула ей на юбку. Мария Стюарт увидела, что к ней подходит Дарнли, и замахнулась, чтобы ударить его, но тщетно. Он схватил её за запястья и держал, а другие оттеснили графиню Арджилл в другой угол комнаты и удерживали там, приставив к её груди пистолет. Мария как бы со стороны услышала собственный крик, а комната была полна ужасных звуков — утробные выдохи и рычание людей, которые, дорвавшись до своей жертвы, превратились в зверей, и вопли жертвы — жалкого труса, который молил о защите у беспомощной женщины. Она попыталась укусить Дарнли в руку, и вдруг один из лордов, в котором она узнала Нортона, несколько раз ткнул ей в бок взведённым пистолетом.
— Придержи язычок, или и тебе, и твоему щенку крышка...
Она ощутила рывок — это Риччио, вцепившегося ей в платье, оттаскивали от неё за руки и за куртку; он по-прежнему выл, как раненый шакал, а на полу за ним тянулся кровавый след. При виде этой картины она потеряла сознание...
Когда она открыла глаза, в комнате были только Дарнли и граф Линдсей. У Марии Стюарт возникло непреодолимое желание плюнуть своему мужу в лицо, но она удержалась, так как помнила о ребёнке и знала: если она так поступит, Дарнли собьёт её с ног.
— Он мёртв... лежит внизу лестницы в луже своей крови, как зарезанная свинья, которой он и был! — Она увидела блестящее от пота лицо Рутвена; глядя ей в лицо остекленевшими, как от пьянства или похоти глазами, он вытирал кинжал о рукав.
— Одно твоё словечко, и с тобой будет то же самое, что с твоим грязным любовничком... Кричи, — прошипел он, и, ощутив на лице его дыхание, она отшатнулась, хотя для этого ей пришлось прижаться к Дарнли. — Только пикни, миледи, и я разрежу тебя на кусочки...
