В этот момент дверь приёмной распахнулась. В ней стоял церемониймейстер Елизаветы, а за его спиной был виден залитый светом зал, полный людей.
— Лорда Муррея к её королевскому величеству!
Войдя в аудиенц-зал, он обнаружил, что там выстроились полукругом какие-то люди; двое из них были одеты в костюмы явно французского покроя. Муррей сразу понял, что это дипломаты, он знал, что остальные — советники королевы и дворяне; окинув их всех одним взглядом, он оказался лицом к лицу с королевой Англии.
Она была с ног до головы одета в чёрное; сплошная чернота, которую нарушало лишь радужное сияние висевшей у неё на груди грозди огромных бриллиантов, к которой был прикреплён фестон из жемчужин. Он не мог представить себе, чего ожидать от этой женщины; она была гораздо старше его сестры Марии — та тоже одевалась в чёрное, но выглядела совсем по-другому. Елизавета была чрезвычайно бледна, такая бледность напомнила ему камень — каменное лицо с жёсткими чёрными глазами и тонкими губами, выкрашенными в ярко-алый цвет. Лицо будто вырезанное резцом ваятеля, слишком холодное и резкое, чтобы быть красивым, ни в чём не похожее на лицо его сестры-королевы, полное женственного очарования. Ему ещё не приходилось видеть женщины, у которой были такие пронзительные глаза, как у Елизаветы Тюдор, и такие ослепительно рыжие волосы.
— Как вы посмели приехать в Лондон, когда я вам это запретила!
Муррей почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Ещё не успела отзвенеть в его ушах эта фраза, как послышался сухой мужской голос:
— Перед королевой полагается преклонять колени.
Тот, кто сказал это, стоял совсем рядом с Елизаветой; это был скромно одетый человек с покатыми плечами и преждевременно состарившимся лицом. Муррею ещё ни разу в жизни не приходилось видеть таких пронизывающих зелёных глаз, как у этого человека; они вонзились в него, как стальные острия, заставляя опуститься на колени.
— Не упрекайте его, Сесил. Разве вам не известно, что шотландцы лишены почтения к царственным особам? Присутствующий здесь милорд Муррей взбунтовался против своей государыни, милой нашему сердцу сестры королевы Марии. Клянусь Всевышним, милорд, меня удивляет, как вы осмелились явиться мне на глаза, когда вашу совесть отягощает столь тяжкое преступление!
— Ваше величество, восставать против тирании — не преступление. — От гнева голос Муррея прерывался. Такой приём застал его врасплох, и это было единственное, что он мог ответить на брошенные ему обвинения. Какой-то инстинкт заставил его сдержаться и промолчать, когда у него уже было готово сорваться с языка напоминание о том, что она сама обещала мятежникам денежные субсидии.
Он прочёл в её лице и лицах тех, кто стоял рядом с ней, нечто предостерегавшее его от этого шага.
— Мосье де Фуа, — обратилась королева к одному из французов, указывая рукой на Муррея, — вы засвидетельствуете, что эта аудиенция была мне навязана. Я запретила лорду Муррею приезжать в Лондон. Вы изменник, милорд. Вы возглавили мятеж против вашей законной государыни, и я, будучи её сестрой и коронованной особой, заверяю вас, что не оказываю помощи мятежникам.
Наконец до Муррея дошло, что происходит. Это спектакль, устроенный специально для французов, которые, должно быть, прознали, что она подстрекает лордов Марии к бунту против неё. Она превращает его в козла отпущения, и ему придётся с этим смириться. В холодных как лёд глазах Сесила ясно читалось: если он её выдаст, ему не удастся выбраться из столицы живым.
— Я и мои друзья подняли восстание против злоупотреблений мужа нашей королевы лорда Дарнли, ваше величество. До тех пор пока королева не вступила с ним в брак, она правила нами справедливо, и мы с обращались с нею как подобает.
— Муж и жена — единая плоть, — холодно ответила Елизавета. — Так или иначе, подданные не вправе давать оценку поведению своих государей. Вы мятежник, лорд Муррей. Вы должны были хранить мужу вашей королевы такую же верность, как и ей самой.
— Он погубит и Шотландию, и королеву! — яростно вскричал Муррей.
— Не мните себя их спасителем. — Устремлённые на него глаза Елизаветы сверкнули. — Вы нарушили присягу на верность своему государю. Вы ослушались данного мною приказа и имели наглость сюда явиться. Предупреждаю вас, милорд, ещё немного — и из изгнанника вы превратитесь в узника. А теперь, господа, будьте любезны нас оставить: я хотела бы подробнее расспросить лорда Муррея о мятеже в Шотландии и той роли, которую он в нём играл.
Муррей встал; он смотрел, как французский посол поцеловал Елизавете руку и с презрительным видом прошёл мимо него; члены английского государственного совета поклонились ей, включая того, кого она назвала Сесилом и кто велел ему преклонить перед ней колени.
Наконец они остались одни, и тогда Елизавета повернулась к нему:
— Отлично, милорд! Вы вынесли эту взбучку как подобает мужчине. Сожалею, что мне пришлось обойтись с вами подобным образом, но по-моему, на французского посла это произвело надлежащее впечатление. Мы должны быть уверены, что наш союз для всех тайна.
— Он остаётся едва ли не полной тайной и для нас, — мрачно заметил Муррей. — Мы ждали обещанных вами войск и денег, но не получили ничего. Мы бежим под вашу защиту, а вы избегаете встречи. Что мне передать тем, кто послал меня, ваше величество?
— Передайте, что им следовало бы послать кого-нибудь с лучшими манерами. Следите за своей речью, друг мой; я вам не королева Мария! Что же касается моих обещаний, объяснения следует давать вам. Это вы затеяли этот бунт, и вы его провалили. Стоило моей кузине вывести против вас горсточку солдат, и вы побежали как зайцы — и после этого вы хотите, чтобы я и дальше бросала деньги на ветер? Скажите вашим друзьям следующее: лучшее, что вы можете сделать, — это помириться с моей кузиной и попытаться другими средствами добиться того, чего вам не удалось добиться на поле боя. Я заступлюсь за вас; но если после возвращения в Шотландию с вашего языка слетит хоть одно слово о наших связях, я скажу королеве Марии, что лучший способ убить длинную змею — это отрубить ей голову. Прощайте, лорд Муррей. Благодарите Бога, что ваша госпожа — она, а не я. Может быть, вам удастся уговорить её простить вас.
Она повернулась к нему спиной и удалилась в свои покои прежде, чем он успел что-либо ответить. На выходе из зала для аудиенций к Муррею подошёл паж.
— Сэр Вильям Сесил послал меня проводить вас к вашим лошадям, милорд.
Не говоря ни слова, Муррей последовал за ним. Он оказался в маленьком дворике и хотел было заявить, что вошёл в Гринвич другим путём, когда паж указал ему на двух джентльменов, сидевших верхом; один из них держал под уздцы великолепного гнедого мерина.
— Сэр Вильям просит вас принять этого коня; ваш совсем загнан, и вы не сможете проделать на нём обратный путь. Эти джентльмены — слуги королевы, которые будут охранять вас в дороге, милорд.
Муррей кивнул, оценивая своим практическим умом отличного коня и сбрую, которая была ему под стать. Это был первый признак того, что могущественный секретарь Елизаветы — его друг.
Лестер по-прежнему был удалён от двора; через некоторое время он переехал в свой роскошный дом в Уонстеде и ему было вовсе не так скучно и одиноко, как хотелось бы думать Елизавете. К нему ездило много гостей, поскольку никто не верил, что королева позволит их ссоре затянуться, и нужно было воспользоваться представившейся возможностью снискать расположение графа в расчёте на то, что рано или поздно к нему вернётся его прежнее могущество. Он охотился, устраивал приёмы и не переставая жаловался, что разлука с королевой дурно влияет на его здоровье в надежде, что она услышит об этом и смилостивится. Хотя в нём жила обида, внешне он ничем не выказывал своего истинного отношения к тому, как с ним обошлись, и к своему нынешнему униженному положению. С его губ не слетело ни одного слова упрёка или жалобы, хотя в душе его терзали гнев и тревога. Елизавета не делала ни единого шага к примирению, не подавала ни единого знака, который бы говорил о её намерениях простить и вернуть его. Чем больше проходило времени, тем сильнее это действовало ему на нервы и в нём росло чувство обиды. До него доходили вести, что она веселится в окружении мужчин, которые мечтают занять его место, а также что она вспоминает о нём, чрезвычайно редко, причём всегда с презрением. У него не было способа отомстить, и до этой минуты и в голову не приходило обзавестись любовницей. И в Уонстеде, и в других местах у него всегда имелась возможность удовлетворять свои плотские потребности без риска быть разоблачённым; среди его челяди были женщины, время от времени оказывавшие ему эту услугу, за которую с ними расплачивался его дворецкий, однако за последние шесть лет он ни разу не делил ложе с женщиной, которая была бы ему ровней.
