Зато я почувствовал к себе дружеский интерес одного сотрудника-индейца. Я уж не помню, какую должность он занимал, то ли плотник, то ли просто "механик". Он появлялся на казённой машине и возил меня по всей резервации, показывая мне поля и полевые станы, объяснял, почему кукуруза так плохо растёт, а у бобовых так много жёлтых листьев. Но незачем было и объяснять. Почва была такая бедная и скудная, а внизу был крепкий сланец. Начальствующему белому человеку доставляет просто удовольствие выделять индейцам самые плохие из имеющихся земель.
Большая часть резервации представляла собой раскорчеванный лес. Деревья снова прорастали, и постоянно приходилось рубить их опять. Индеец повёз меня на лесопилку, где показал мне, как тонкомер превращают в пиломатериал, довольно посредственный сучковатый пиломатериал. Я спросил его, почему не дают деревьям вырасти до приличных размеров. Он ответил, что корни не удерживают их в крепком сланце, и если деревья вырастут действительно большими, то их повалит ветром.
Английским он владел в совершенстве, и строй мыслей у него был как у образованного человека. Я спросил его, где он учился, в индейской школе? Нет, в белой школе. - Хорошо ли относились к нему дети? - Нет, но и не третировали. - Задирались ли ребята? - Да, но он уклонялся от драк. Индейцы не любят драться кулаками, - заметил он. Они предпочитают томагавки, но у него не было томагавка.
Вот ещё материал для моей теории. Как сообщила мне сестра, этот индеец-механик каждый вечер настойчиво спрашивал, когда я поеду поездом в Чикаго. Я же этого не знал, и мой визит сюда становился интересным. Однажды этот индеец повёз меня на лодке посмотреть на Прыгающую скалу. Он вел лодку по длинной извилистой протоке между двумя озёрами. Как только лодка завернула за крутой поворот, он указал мне на высокий утёс, выступавший на пятнадцать-двадцать футов из воды. "Видите, - сказал он. Сейчас он на правой стороне протоки". Протока проделала несколько удивительных поворотов и затембезмятежноустремилась вперёд, а прыгающая скала была теперь по левую сторону.
- Мы называем её...,- он выдал совершенно непроизносимое индейское слово. - По-английски это значит Прыгающая скала. Белые считают, что мы, индейцы, думаем, что эта скала действительно скачет. Мы же так не думаем. Но мы называем вещи так, как они выглядят. А представляется нам то, что мы видим. Вашу вторую сестру называют "солнышко в глазах". Там нет никакого солнца, но впечатление именно такое. В тот вечер я сказал сестре, что мне нужно ехать в Чикаго поездом в десять утра. Когда я уходил от не,, мой приятель-индеец ждал у дверей, несомненно для того, чтобы узнать, когда я уезжаю. Я льстил себя мыслью, что он узнает об этом с сожалением, так как мы уже были закадычные друзья. Пока мы доедем до станции, я скажу ему, как я признателен ему за проявленный интерес.
Но не он, а другой индеец появился с машиной, чтобы отвезти меня на станцию. Я огорчился, наверное, мой друг заболел. Спросил об этом у шофёра.
- Да нет, - ответил тот.
- А что, у него какая-нибудь важная работа?
- Нет.
Ничего больше я не смог добиться у этого молчаливого индейца. Но на станционной платформе стоял мой друг с какой-то женщиной, которую он представил как свою жену. У не, было круглое, как луна, лицо, светло-кашатновое с розоватым оттенком. Блестящие черные глаза. Черные волосы были заплетены в две толстые косы, перекинутые вперёд на плечи. У не, была очаровательная улыбка, но от подмышек вниз она представляла собой пузырь.
- Жена едет в восточный Висконсин к родителям, где и собирается рожать. Мы так рады, что она поедет с вами в одном вагоне. Нам так гораздо спокойнее.
Если им и стало спокойнее, то мне - вовсе нет. На протяжении около двухсот миль в тряском поезде мне придётся быть ответственным за женщину, которой вот-вот предстояло стать матерью. В колледже мы проходили курс первой помощи, и я, пожалуй, мог наложить турникет, чтобы пережать повреждённую артерию, мог соорудить временные лубки при переломе руки или ноги, мог обернуть кулак полотенцем, чтобы вправить вывихнутую челюсть. Но наш курс скромно останавливался перед родовспоможением. Может быть, в вагоне окажется какая-нибудь женщина, которая сможет заняться этим? Подошёл поезд и, завизжав колёсами по рельсам, остановился. Женщина взобралась на подножку вагона.
Друг-индеец с е, и моим чемоданами последовал за ней, затем поднялся я. Быстрым взглядом я окинул вагон. Ни одной женщины, и только двое мужчин, невзрачные парни, с виду лесорубы, уезжавшие с работы. Женщина прошла в середину вагона, выбрала себе место и подвинула спинку сиденья так, чтобы я мог сесть напротив не,. Индеец поставил наши чемоданы рядышком на багажную полку, ещё раз поблагодарил меня, торопливо попрощался с женой и пошёл к дверям вагона как раз тогда, когда поезд стал незаметно двигаться. Индианка крепко схватила меня за руку, и на лице у не, мелькнуло выражение: "Сейчас!" Но оно вскоре прошло, и она улыбнулась.
- Всё в порядке.
Так же было и со мной некоторое время.
- Доктор говорил, что срок наступит сегодня. По мне так, чем скорее, тем лучше.
Но "человек предполагает, а бог располагает". Вы читали "Книгу для начинающих"
из Новой Англии?
- Да, она была у нас в школьной библиотеке.
- В агентстве?
- Нет, в моей школе.
Я с облегчением подумал, что можно перевести разговор на школу. Но не успел. Её мысли были так же переполнены ребёнком, как и тело.
- Я уже проголодалась, и у меня в чемодане есть бутерброды. Но мне нельзя есть.
Я подумал было, что существует какое-то правило о воздержании в еде у беременных в последний срок.
- Подумать только, мне придётся голодать до тех пор, пока не отниму ребёнка от груди. Хлеб без масла, кофе без сливок, мясо без жира. Один хлеб да овощи.
- А у вас что, какие-нибудь серьёзные осложнения?
- Да нет, но говорят, что если есть жирное, то ребёнок будет слишком толстым.
- Так вам сказал ваш доктор?
- Нет, я читала в одной статье, а доктор говорит, что в этом что-то есть.
Одно из моих слабых мест - это внезапный гнев по поводу скороспелых суждений о диете.
