Со временем пришла пора познакомить Азмира с бабушкой. Но перед тем как сделать это, пришлось рассказать мальчику о его настоящем отце. Осгар растил Азмира как родного сына, но теперь, когда мальчику было уже больше десяти лет, я решила, что пора открыть правду. Я почему-то была уверена, что мать не упустит возможности упомянуть об этом, и хотела, чтобы Азмир узнал все от меня.

Поэтому однажды днем, незадолго до планируемой поездки в Глазго, когда Осгар был на работе, а Азим играл с друзьями, я сказала Азмиру, что нам надо поговорить.

Сын сидел напротив и смотрел на меня, а я не знала, как сказать ему, что его биологическим отцом является какой-то мужчина, живущий в Пакистане, который и пальцем не пошевелил, чтобы иметь возможность общаться с ним. Я глубоко вздохнула и начала рассказ. Азмира, похоже, не удивило известие, что я вышла замуж и забеременела в столь юном возрасте. В конце концов, он был уже достаточно взрослым и сам мог разобраться в цифрах. Потом я сказала, что он был ангелом, принесшим мне спасение, что благодаря ему я перестала думать о самоубийстве. И что именно он дал мне силы освободиться от семьи.

— Прости, что не рассказала тебе всего этого раньше, — закончила я. — Я пойму, если ты захочешь поехать к нему.

Азмир посмотрел на меня и улыбнулся.

— Не-a. С чего бы мне этого хотеть? — Он пожал плечами. — Может быть, в будущем, если почувствую в этом необходимость.

Сын крепко меня обнял и пошел играть в футбол с соседскими мальчишками.

Когда спустя несколько недель мы приехали в гости к матери, не успела я представить Азмира, как она тут же выпалила:

— Твой настоящий отец живет в Пакистане.

Азмир только пожал плечами и сказал:

— Да, я знаю. И что?

Я чуть не лопнула от гордости. И сдерживаемого смеха. На лицо матери стоило посмотреть — лишенная возможности вселять страх, она чувствовала себя неуверенно.

Со мной мать тоже пыталась поговорить об Афзале:

— Он теперь женат; ты упустила свой шанс. Но если мы уговорим его, он все-таки примет тебя назад.

Я даже не подала виду, что слышу ее слова, поэтому она сделала еще одну попытку.

— Знаешь, у него ведь только дочери, а сына пока нет.

На эту реплику я тоже не обратила внимания, и мать вскоре прекратила меня донимать.

Я продолжала приезжать в Глазго. Азмир время от времени составлял мне компанию, но только он, потому что мать ясно дала понять, что не хочет видеть ни Осгара, ни Азима. Не знаю почему, но я возвращалась туда снова и снова, каждый раз чувствуя одно и то же: мать по-прежнему не принимает меня такой, какая я есть, какой я стала.

Когда Азиму было почти двенадцать, я взяла его с собой, потому что он хотел познакомиться с моей матерью и посмотреть, чем мы занимаемся, когда приезжаем к ней в Глазго. У меня язык не повернулся сказать сыну, что его там не ждут, поэтому в следующий раз мы отправились в Глазго втроем — Азмир тоже поехал. Мы купили цветы, а пока ехали в поезде, я переживала, но не подавала виду. Я не знала, чего ожидать от матери, как она себя поведет, ведь я не предупредила ее, что взяла с собой Азима, — я знала, что, если спрошу позволения, она откажет. Но я также знала, что буду рядом, если мать отвергнет его. Я защищу сына, приду ему на выручку, как и положено настоящей маме.

Мать, однако, меня удивила. Мы вошли в дом, и я представила Азима, нервно поглядывая на нее:

— Это твой внук Азим.

Она пару мгновений смотрела на него, а потом сказала:

— Иди же ко мне, разве ты не хочешь обнять бабушку?

Мать обняла Азима и посмотрела на меня через его плечо, и в этом взгляде были признание и одобрение, означавшие для меня многое.

Я испытала удовлетворение, ощутила успех, почувствовала, что достигла всего, чего хотела. Причиной, по которой я снова и снова возвращалась в Глазго, было засевшее глубоко в душе желание, чтобы мать когда-нибудь дружески потрепала меня по плечу. Теперь я это поняла. Я нуждалась в одобрении матери, хотела знать, что она гордится мной, достигшей в жизни многого. Лишь теперь я почувствовала, что могу осуществить все, что только задумаю.

Я продолжала время от времени навещать родственников. Я смогла даже научиться любить мать — в некотором смысле. У нас не были обычные отношения матери с дочерью, но своего рода мир между нами все же наступил. Я осознала, что если мать может простить старые обиды, то и я должна сделать то же самое. Если бы не то жестокое подобие брака, не было бы моего чудесного сына Азмира. Да и в дальнейшем жизнь, наверное, сложилась бы иначе, я бы не вышла замуж за Осгара, и у нас не родился бы Азим. Может быть, я вообще не была бы счастлива.

* * *

В январе 2001 года мне позвонила Тара, чтобы сообщить о смерти матери в Пакистане, но слезы не давали ей говорить, и она отдала трубку старшей дочери, которая сказала, что мать умерла и все собираются на ее похороны.

— Вы тоже должны поехать, — сказала она.

Повесив трубку, я расплакалась. К своему удивлению, я ощутила горечь утраты. Мне вспомнилось высказывание, которое я когда-то прочитала: если кто-то не любит тебя так, как тебе хотелось бы, это еще не значит, что тебе не дарят всю любовь, на которую способны. В этот миг я осознала истину — мать просто была человеком, который не мог дарить много любви.

Я сообщила печальную новость Осгару, и мы решили, что мне следует поехать на похороны. Он сказал мне:

— Лети, простись с ней. Так будет правильно.

Кроме горя я испытывала еще и тревогу. Я знала, что должна лететь, и на самом деле этого хотела, но мне было страшно. Я собиралась туда, где обитали мои кошмары.

Осгар поговорил со своим братом и сообщил мне:

— Я договорился, что ты остановишься у моего брата. Он организует машину и шофера, и тот каждый день будет отвозить тебя в дом матери. Шофер будет дожидаться тебя и забирать назад. Так мы все будем знать, где ты находишься, и ты всегда сможешь уйти оттуда, если почувствуешь себя неуютно.

Мне удалось в тот же день оформить срочную визу в Пакистан и купить билет на самолет. Манц уже был на месте. Он находился с матерью, когда та умирала. Мена, Тара, Сайбер и Салим тоже успели на похороны, так как они действовали сообща. Я сама организовала свою поездку. Во время перелета я слушала диски с записями лекций по самопомощи, чтобы набраться сил перед будущими испытаниями. Как раз перед посадкой я дослушала лекцию о том, как бороться со страхами, — в течение нескольких следующих дней это очень помогло.

Вечером меня уже встречали в доме деверя, и весь следующий день я отдыхала. В каком-то смысле я была даже не рада этой передышке, потому что появилось время поразмышлять, подумать, что я здесь делаю. А что, если отец Азмира здесь и захочет поговорить со мной? Я не видела его уже двадцать лет и не думала о нем, потому что никак не была с ним связана. Мысли догоняли одна другую. Промучившись так несколько часов, я решила, что нужно быть сильной, не прятаться от собственных страхов и решать проблемы по мере их поступления — если они вообще возникнут.

Мусульмане считают, что чем раньше похоронить тело, тем лучше, однако траурные церемонии длятся целый месяц. Поэтому хотя я и не успела на сами похороны, но присутствовала на последующих церемониях, которые начались на следующий день. Главные церемонии совершаются в первые три дня после того, как тело предали земле. Они устраиваются для семьи, а для других родственников и друзей, которым дольше добираться, устраивают церемонии следующие десять дней. В этот период все, кто знал мать, сидели на полу и молились за нее: мужчины в доме (в комнатах с работающими вентиляторами), а женщины снаружи. Женщины больше разговаривали, чем молились.

Сестра Осгара пришла, чтобы переночевать вместе со мной. Она отвлекала меня от тяжелых мыслей и рассказывала, кто чем занимается. Я так устала, что заснула под звуки ее голоса.