Минна ходила с девочками за ягодами в лес. Ленкину низенькую коляску ставили посреди земляничной поляны, и она собирала в рот все ягоды, до которых могла дотянуться, — и красные, и зеленые.

Когда Ленка подросла и научилась ходить, скотница Ульяна стала приносить ей домой маленьких ягнят — поиграть. Один ягненок был беленький, а другой — черненький, они бегали по комнате, а Ленка гонялась за ними и легко проходила под столом.

Тетя Ульяна научила ее петь деревенские частушки:

— У миленочка маво поговорочка на «о» (Ленка выговаривала «поговорочка на „во“»).

Еще Ленка знала песню про Костю-моряка, только Ленка пела: «…и Молдаванка, и Пересыпь обожают кости моряка». А когда Минна начинала свою любимую песню «Темная ночь», Ленка бдительно за ней следила и, когда Минна доходила до слов «…и у детской кроватки тайком ты слезу утираешь», неизменно мрачно добавляла: «платком».

Мила рассказывала ей сказки собственного сочинения: про «царскую жизнь», про принцев, принцесс и волшебников. В этих сказках у царя в отдельной комнате стояли золотые бочки с жареной картошкой, и он ходил туда и ел, когда хотел.

Приходила обедать Бетя, и Ленка требовала, чтоб Бетя подбрасывала ее на коленях, а сама кричала:

— Но-о! Но-о! Беть-Шибигеть!

Шибигеть — это была знакомая серая лошадь, на которой привозили дрова.

Бабушка Эсфирь иногда пекла из крахмала с патокой твердые, как камень, коржики — Ленка называла их «паки», а Минна говорила, что перед едой их надо бы положить под трамвай.

И над этими мирными буднями тяжелой тенью постоянно нависала война. Все время ждали сводок с фронта, ждали почтальона, высматривали его в окна, но когда он заворачивал к дому, у всех сжималось сердце — что он несет сегодня.

Приходили фронтовые письма — треугольники и открытки от Павла, Алексея и Яши, редкие весточки из ссылки от Муры.

Павел служил в минометном артиллерийском полку. Он очень тревожился о своей сестре Клаве — она с мужем Евсеем и маленькой дочкой Валей осталась в Одессе, занятой немцами. Только много позже, в конце войны, Клава разыскала Бетю. Она написала, что, когда евреям было приказано явиться в немецкую комендатуру, она уговаривала Евсея не ходить, а он возражал и говорил, что немцы — цивилизованная нация. Его расстреляли у Клавы и Вали на глазах, а их, Клаву и Валю, немецкий офицер пожалел — велел выйти из строя и уйти.

Клава и Валя скитались по деревням, люди добрые их кормили, но на ночь не оставляли — боялись. Наконец они вышли к своим.

Мила получала от папы и дя Леши отдельные письма — она уже умела хорошо читать и писать, но только печатными буквами. Папа писал ей, что в минометном полку орудия перевозят на лошадях, и у его лошади родился хорошенький жеребенок с белой звездочкой на лбу. Дя Леш расспрашивал в письмах про свою дочку.

Потом письма от Павла перестали приходить, и Бетя и Минна ходили грустные, но, к счастью, выяснилось, что он только ранен в ногу и лежит в госпитале. Переписка возобновилась, и все в доме повеселели.

В последней открытке папа поздравлял Милу-Людочку с днем рождения, и больше уже никто никогда не называл ее Людочкой, потому что почтальон принес то самое письмо, которого все боялись.

В этот день Бетя не пошла на работу. Она лежала молча на кровати и смотрела в потолок. У Милы больше не было папы.

Дя Леш командовал танковым батальоном, и в газете написали, что, когда его танк окружили фашисты, он вызвал по радио огонь на себя. Но он, слава Богу, остался жив, и Минна узнала ту историю только после войны — от писательницы Ирины Левченко. А про то, что дя Лешин танк первым переправился через реку Прут и его подбили, — про это Минна и вовсе никогда не узнала. Через много лет дя Лешин танк поднимут со дна реки и установят на постаменте.

В самом конце войны дя Лешу направили учиться в Москву, в Академию бронетанковых войск. Он получил короткий отпуск и приехал в Чувашию, чтобы перевезти всю семью домой, в Москву.

Ленка его не знала и не хотела идти на руки к какому-то чужому дядьке, и дя Леше пришлось ее «подкупить» большим куском сахара и половинкой черствой белой булки, которые он привез ей в подарок — Ленка еще никогда в жизни не видела ни сахара, ни белого хлеба.

Провожать их пришло много народу. Чуваши уважали Бетю, все видели, как она работала с утра до ночи, знали, какой она честный, порядочный человек, а Минну любили за доброту, за сердечность, к ней все шли со своим задушевным — с ней можно было и погоревать вместе, и порадоваться.

И деревенские, и заводские — все несли Бете и Минне на дорогу, кто что мог — кто лепешки, кто вареные яйца, кто сало.

Бетя и Минна плакали — в самое тяжелое военное время эти люди были очень добры к ним.

А когда тронулись сани, чтоб ехать в Ибреси, раздался истошный Ленкин вопль:

— Хочу домой к бабе!

И так всю дорогу, все тридцать километров через засыпанные снегом поля и леса, она кричала во весь голос, хотя ей говорили, что вот она, баба, сидит рядом с ней, а она, Ленка, своими воплями только волков из леса приманит.

Волков и правда боялись, но Мила знала, что у дя Леши есть наган.

В Москве у Бети сохранилась комната и даже мебель, а вещи все пропали, только на этажерке лежала библиотечная книжка «Что рассказывали греки и римляне о своих богах и героях».

Минна, дя Леш и Ленка поселились у бабушки Эсфири, в ее полуподвале, вместе с Яшей, который тоже вернулся с фронта. Комнатка мало того что маленькая, еще к тому же и проходная — через нее проходила в другую комнату соседская семья. В квартире жила еще третья семья, старший сын в которой был профессиональным вором. Впрочем, Минну и Алексея он очень уважал и искренне удивлялся, почему они отказываются покупать у него краденые вещи, ведь он от сердца предлагает, задешево. Правда, он скоро исчез, и надолго.

Мила и Ленка ничего не понимали про тесноту и неудобства жизни в полуподвале. Наоборот, им даже нравилось, что у бабушки так много народу, все вместе. Хотя Ленка потихоньку жаловалась Миле, что она ночью просыпается, потому что дядя Яша храпит густым басом:

— Я — лев! Я — лев!

А бабушка тонким голоском выпевает:

— И — я! И — я!

Но утром все было уже не страшно, а, наоборот, интересно: окно в комнате такое забавное — на уровне земли, и всегда видны чьи-то проходящие ноги, заглядывают любопытные кошки и собаки.

Нравилась девочкам и мебель, привезенная бабушкой еще до войны из Бердичева, — черный шкаф с витыми колонками с виноградными гроздьями и львиными мордами вместо ручек, кровать с цветной картинкой на высокой спинке и большое мутное зеркало в затейливой раме, которое бабушка гордо именовала «венецианским».

Правда, в крохотной, без окна кухоньке газа не было, стояли три керосинки на три семьи, и, уж конечно, о ванне и телефоне и говорить было нечего, зато бабушка как-то исхитрялась и пекла «из ничего» какие-то вкусные печеньица, часть которых в маленькой розовой вазочке она прятала от немедленного съедания в кухонном столе — на случай неожиданных гостей. Бабушка говорила, что она «так воспитана», что у нее «сердце может не выдержать», если гости застанут ее врасплох. Правда, Ленка умела скорчить такую умильную рожицу, что бабушка со вздохом доставала заветную вазочку, но Ленка всегда честно ждала прихода Милы, чтобы разделить с ней «добычу».

Ленка с родителями каждую субботу приезжала к Бете и Миле на «банный день» — мыться, и они оставались ночевать. Девочки очень любили эти субботние вечера.

Мила училась в школе. Она была круглой отличницей и председателем совета пионерского отряда. Она клеймила позором двоечников и звонким голосом читала на сборах стихи о самой прекрасной в мире Родине и о мудром товарище Сталине.

Она ничего не знала о Муре и Коле, это было страшной тайной, которую вся семья тщательно скрывала, она вообще ничего не знала о стране, в которой жила.

Ба очнулась и огляделась. Па уснул. Я подняла голову.

— Что, Дитуша, спать пора? — спросила Ба. И вдруг заплакала.