Долетела она без приключений; правильно добралась до вокзала в Тель-Авиве, вовремя доехала до аэропорта. Неудивительно, девушка сразу произвела впечатление крепко стоящего на ногах человека. А Илья, проводив её на автобус, неделю резал мясо, разделывал кур, взвешивал печень и желудки.
Женя с ребятами нигде не встречалась, хотя он тайно для себя хотел их увидеть на море или на лужайках парков. Тревожная тоска поселилась в душе. И кастрюля по ночам тихо отсвечивала, порождая какие-то отрывочные сны или вообще не рождая ничего.
18
Ищи меня сегодня среди морских дорог
За островами, за большой водою.
За синим перекрёстком двенадцати ветров,
За самой ненаглядною зарёю.
Юрий Визбор.
Люба: Послушайте, ну, что нового он вам может рассказать? Прошло почти двадцать лет. Расследование давно закончено. Дело закрыто. Как ещё свидетельские показания?
Женщина на столе тщательно разделывает курицу, разрезая её аккуратно по суставам.
Свешников: Дело можно открыть в любой момент. Понимаете, пропал человек. В то же самое время. Из нашей области. И вдруг - находится. Почти через двадцать лет. Он? Не он? От вас ничего не требуется. Вам ничего не грозит и никто не предъявляет никаких обвинений. Посмотрите на эти фотографии. Пожалуйста.
Коптыгин (неохотно): Давайте. (Рассматривает фотографии.) Да столько времени прошло. Меня и в КГБ, и в прокуратуру...
Свешников: А как вы вообще сумели выжить? Вы же прошли регистрацию на самолёт.
Коптыгин: Да рассказывал сто раз. Сто десять. Ещё раз сначала да опять?
Свешников: Ну, если не трудно.
Коптыгин: Был я в командировке в Гурьеве. Мы там на химзаводе вентиляцию монтировали пылевую. Фильтры, вытяжки, короба и всё такое прочее. Вот там мою половинку и встретил.
Люба: Ага, скажи лучше четвертинку. Он женат был, но бойкий! Не смогла отказать.
Коптыгин: Видел ли ты, парень, когда-нибудь, как женщина вокруг себя перекручивается? Вот сидела она на скамейке, на улице...
Люба: Возле общаги нашей я сидела.
Коптыгин: ...Ноги одну вокруг другой переплела, как верёвку, ей-бо, левой рукой себя обняла, правой курила...
Люба: Замёрзла я на ветру прям как этот Шарик из кино... А у него казахский портвяш. Не устояла.
Коптыгин: Я посмотрел - моя! Для меня Бог женщину сделал. А жена... Да и хрен с ней. После армии женила меня на себе, пузатая, сиськи до пупа.
Люба: Бачили очи шо купалы! Лук почисти. Три больших.
Коптыгин (начинает ножом очищать лук): А билет уже куплен. А лететь назавтра. А я оторваться от неё не могу. Короче, приезжаю в аэропорт в кассу менять билет. Стою себе в очереди. Тут он ко мне и подходит. Вы, говорит, билет не на Минск сдаёте? Ну, на Минск, отвечаю. У меня там мать-старуха. Уж выпало погулять, так и её навестить. Командировку-то мне отбили на десять дней вперёд. А продайте, говорит, билет мне. А то с вас комиссионные возьмут почти половину. Деньги в руки, билет ему. Я у стойки зарегистрировался, а он вложил билет в свой паспорт и прошёл к самолёту.
Свешников: Паспорт не проверяли?
Коптыгин: Это сейчас даже в поездах проверяют. В случае теракта, чтоб знать наверняка, кто погиб. А тогда терактов не было.
Люба: Людям доверяли. А сейчас какое доверие? Соседка, мать этого сорванца, в одном классе с нашей Надькой...
Коптыгин: Серёжка, что ль?
Люба: (раскладывая куски курицы по горшочкам). Да мать же говорю... Валентина эта... в свой дом и жильцов пустила, и с Алтая мёдом торгует в магазине, и ещё третьего дня приходит, дай, говорит, пятьсот тыщ, паспорта заграничные выкупить надо, челночить будем на пару со сменщицей. Вот верь ей, паскуде, после этого!
Коптыгин: Жаден стал народ. Людей вообще никого не осталось. А уж как они потом над Днепродзержинском сыпались все на землю... и простые, и дети, и Пахтакор этот с восьми-то километров - я тут не при чём.
Свешников: Так он это?
Коптыгин: Не знаю, парень. Мамашка моя помре, схоронил я её, дом - в два кирпича дом! и пристройки, и живность - продал. Здесь купили с Любаней. Щас вон коптильню замутим, кролики свои, куры свои, если что - прикупим живого веса. "Москвич" под жопой с полтычка заводится. Набил багажник да в город, а там расхватают кто под пиво, кто с картошкой пожрать. Жить будем - кум королю! Твоя Валька пожелтеет от зависти!
Свешников: Спасибо. Если ваш погиб, то кто ж наш? И как его звали не знаете?
Коптыгин: Чей портрет на деньгах был, я уже не помню. А в паспорт тому и вовсе не заглядывал.
Свешников: А на посадку он точно прошёл?
Коптыгин: Да не видел я. Взял деньги, отдал билет - и ходу.
Свешников (уходя, в дверях): Посолить забыли. Прощайте!
Люба: Тьфу, ты, блин! И точно!
Свешников на телефоне в отделении милиции.
Свешников: Но вот что интересно, товарищ майор, он купил с рук билет.
Майор милиции: Я и сам так летал, а что тут такого?
Свешников: Да в том-то и дело, Юрий Николаевич! Этот Коптыгин прошёл регистрацию, но не видел, ушёл ли покупатель на посадку.
Майор милиции: Ты хочешь сказать, что он знал про катастрофу? Он её подстроил, чтоб накопать грядки в лесу и травку лечебную собирать? Пустышку тянешь. Займись деньгами. Кстати, имей в виду, ты работаешь теперь один. Крючков подал заявление на плановый отпуск.
Свешников: Что так шустро?
Майор милиции: Да засмеяли его у нас - проходу не дают. Пусть к морю съездит, может, бабу себе найдёт.
Свешников: (Кладёт трубку.) Ага, щас баба разбежалась море на тайгу менять.
19
Мне бы только знать, что где-то ты живёшь,
И клянусь мне большего не надо.
Юрий Визбор.
В первый день недели Илья отправился в мэрию. Мэрия Эйлата - явление посильнее "Фауста" Гёте. Разбросанные по разным зданиям, по разным этажам разные отделы соседствовали с охранными фирмами, адвокатами, зубными кабинетами и бухгалтерскими конторами. А один отдел делил помещение с музеем эротического искусства "Клубничка". Однажды Илья потратил полдня только на то, чтоб найти нужное ему здание. Поэтому он пришёл к знакомой русской чиновнице, и та быстро объяснила, где и куда надо пойти. Наверное, это было ещё одно из проявлений клаустрофобии: он ненавидел всякие конторы, особенно государственные; он в них задыхался. Он жалостливо посмотрел на Майю и попросил помочь по телефону авторитетно узнать. Секретарь замглавы мэра позвонила туда, позвонила сюда, на третьем номере ей что-то долго говорили на иврите.
- Значит, так, - положив трубку, сказала она. - Её сейчас нет. Когда будет - неизвестно. Но ей сообщат, что нашёлся её зарядник.
- Вот! Я тому богатырю двух лягушек подарю, - радостно заговорил Илья, - и еловую шишку пожалую. У вас же отец, я помню, ветеран войны и тыла - нет?
- Да-а-а... - удивилась Майя.
- Вы как-то проговорились об этом при мне. Забыли. А я помню! Тут нашему Союзу ветеранов Великой отечественной исполняется 35 лет. Они выпустили медальки по этому поводу, - Илья протянул дешёвенькую штамповку на голубой полосатой ленточке. - Вашему папе, живи он сто лет!
Майя расплылась в благодарной улыбке.
Воскресенье, первый рабочий день в Израиле, всегда был лёгким в мясном отделе. Нового завоза после шаббата не было, торговали сильно охлаждённым мясом, оставшимся с пятницы. Что нельзя было выложить на витрину, превращали в фарш. В основном наводили порядок в холодильниках и в разделочном цеху. Торговля была вялая.
Что-то свербило в душе у Ильи. После отъезда Наташи образовалась пустота, как всегда, впрочем, бывало после посещения его друзьями. С приезжавшими приятелями из Иерусалима и Ашкелона он пил коньяк вечерами и нырял с аквалангом в коралловом заповеднике, с гостями из России и Штатов бродил по археологическим развалинам и рассказывал о семье библейского Иосифа, перескакивал на Салах-ад-Дина, Ричарда Плантагенета, получившего здесь за свою жестокость прозвище "Львиное Сердце". Коньяк с ними он тоже пил. Но Наташа своей активностью и в то же время какой-то расчётливостью (не в деньгах, нет!) в планировании даже по мелочам всех действий, открыла для него Эйлат в совершенно неожиданных закоулках, оазисах, уголках. И исчезла, как и явилась, - вдруг. Навсегда. И не надо было заботиться ни о ком, суетиться совместить работу с экскурсиями и маленькими путешествиями. "В Петру не съездили, - думал он. - Не успели. На фабрику эйлатского камня не сходили. А я сам никогда не соберусь". И в эту грустную ноту вливался тревожный голос беспокойства за Женьку и её подопечных. "Не то это всё, не то, - думал он о её "мечте". - По краю ходят, по лезвию. Почему тут нет суворовских училищ? Пусть не суворовских, пусть трумпельдорских. Их бы сейчас туда, им там место".
