Чтобы быть счастливым в Нью-Йорке, необязательно быть богатым. Я не хочу сказать, что лишние десять, двадцать, пятьдесят штук в год не улучшили бы наше положение. Они, возможно, даже сделали бы нас счастливее. Но не многие из тех, кто знал нас с Аурой до нашей встречи, могли предположить, что у кого-то из нас есть талант к семейной жизни.
Три одновременные стипендии Ауры, сложенные вместе, составляли грандиозный доход для студентки дневного отделения. А поскольку я никогда не просил ее участвовать в оплате квартиры или каких-либо других тратах, у нее оставалось достаточно денег и для себя, и для сбережений. Она хотела, чтобы ее сбережения помогли нам в один прекрасный день купить дом или квартиру, если когда-нибудь мне удастся накопить на это достаточно денег, на что я был решительно настроен. Когда в конце концов я пришел закрыть счет Ауры, то поразился, как много там собралось. Теперь я большей частью проживаю ее накопления, остатки от стипендий, а также деньги, которые она откладывала с юности. Я уже истратил возмещение по страховке, хотя должен был вернуть эту сумму на кредитные карты, которыми расплачивался в Мехико за содержание Ауры в больнице, скорую помощь и медикаменты. Все глубже увязая в долгах, я смог рассчитаться только с половиной этих расходов. Итак, я был кругом должен. Ну и что? Поскольку я числился только на полставки на кафедре английского языка в маленьком Коннектикут-колледже, мне не был положен оплачиваемый отпуск по утрате близкого человека. Но и преподавать в тот первый семестр после смерти Ауры я не мог, поэтому уволился. Я понимал, что скоро мне понадобится работа. Но какая работа? Я не знал. Я не мог представить, что снова начну преподавать. На то были причины. Кипучая энергия энтузиаста и вера в то, что не только многоопытный литературовед, но и такой, как я, сможет удержать внимание целого класса легко впадающих в тоску двадцатилетних юнцов, покинули меня. Влюбленный в Ауру, женатый, бесшабашно счастливый, я был неплохим, даже забавным шутом от литературы.
Растения, которые Аура держала у пожарного выхода, погибли еще прошлой зимой, от них остались лишь пластмассовые и глиняные горшки, полные грязи и мелких камешков, серых стеблей и жухлых листьев. Но ее складной пластиковый стул по-прежнему был там, с грязными отметинами городской непогоды, но все еще не тронутый ни одним человеческим существом, с тех пор как она в последний раз на нем сидела, и стеклянная пепельница у его ножек тоже была на месте, омытая годом дождей. Иногда с перил пожарной лестницы на сиденье запрыгивали белки и пили дождевую воду или талый снег из небольшой выемки на нем. В хорошую погоду Ауре нравилось сидеть на лестнице, в этой маленькой ржавой клетке, с ногами на ступеньках, ведущих к площадке на верхнем этаже, в окружении своих растений, читая, работая на ноутбуке и изредка покуривая. Она не была заядлым курильщиком. В какие-то дни выкуривала несколько сигарет, в какие-то — ни одной. Она могла выкурить косячок, когда ее угощал кто-то из университетских. В одном из ящиков буфета у меня до сих пор хранился ее практически пустой мешочек марихуаны. Для Ауры ее сад у пожарного выхода был ничем не хуже настоящего садика на заднем дворе наших соседей снизу, над которым она и сидела. Я часто дразнил ее, мол, она стала как Крамер из сериала «Сайнфелд»: по случаю Дня независимости он ставил шезлонг напротив входной двери и притворялся, будто прихожая — это задний двор домика в пригороде, сидел там с пивом, сигарой и хот-догом.
Однажды утром я вдруг замер на кухне, глядя в окно на стул у пожарной лестницы так, будто никогда раньше его не видел. Именно тогда мне пришло в голову назвать его Стулом Путешествий Ауры. Я представлял, как она медленно спускается сюда в длинном луче желто-оранжевого мерцающего света, с открытой книгой в руках, мягко приземляясь на стул, возвращаясь из своего длительного, таинственного путешествия. Она поднимает глаза от книги, замечает меня, смотрящего на нее сквозь окно кухни, и говорит, как обычно, жизнерадостным, слегка хриплым голосом: привет, mi amor.
Привет, mi amor. Но куда ты уходила? Почему тебя так долго не было? Ведь ты вышла замуж не для того, чтобы путешествовать одной и оставлять меня здесь в одиночестве!
В конце июня, в выходные перед нашим отъездом в Мексику, Валентина и Джим снова пригласили нас к себе в горы. Был поздний воскресный вечер, мы уже возвращались в город, когда Аура и Валентина сказали, что хотят сделать остановку в городишке, куда мы заезжали накануне. Джим, я и их зловонная собака Дейзи остались ждать в машине, и спустя всего пару минут Аура выпорхнула из магазина, сжимая в руках свое новое приобретение — разноцветное лоскутное покрывало ручной работы в прозрачном полиэтиленовом чехле, которое обошлось, как она сказала, всего в сто пятьдесят долларов. Хорошая цена, согласился я, за такое красивое стеганое одеяло, и совершенно новое, а не из траченых молью бабушкиных запасов. В прилагавшейся брошюре говорилось о какой-то американской художнице, которая провела годы, путешествуя по разным странам и изучая текстиль, и теперь создала дизайн этих одеял, которые вручную шили швеи в ее мастерской в Индии.
Несколько дней спустя, когда мы собирали вещи, Аура вышла из кладовки с одеялом в руках и положила его на дно открытого чемодана. Она хотела взять его с собой в нашу квартиру в Мехико. А осенью привезти обратно в Бруклин? Именно так, мой ненаглядный Франсиско, сказала она, и в ее намеренно формальном ответе прозвучал легкий сарказм: она предчувствовала мой скептицизм. Я редко возражал против ее идей, за исключением, впрочем, ее желания переехать в большую квартиру или квартиру с садом, чтобы держать там собаку, поскольку тогда мы действительно не могли себе этого позволить. Но в тот раз я начал возражать. Нет смысла, сказал я, сейчас везти одеяло в Мексику, чтобы тащить его обратно в сентябре. Смотри, оно заняло почти весь чемодан. И разве у нас в Мехико нет прекрасного пухового одеяла? Но это — такое красивое, настаивала Аура. И мы только что его купили. Почему субарендатор должен насладиться им раньше нас самих? Может, мы вообще оставим его в Мексике, сказала она; в конце концов та квартира принадлежит нам. (Вообще-то это была квартира ее матери, купленная ею для Ауры еще до того, как та встретила меня, тем не менее взносы по ипотеке оплачивали мы вместе). Но мы не обязаны оставлять одеяло жильцу, возразил я. Ты можешь убрать его в кладовку, и мы распакуем его, когда вернемся. Только представь, как нам будет не хватать этого одеяла зимой, если мы оставим его в Мексике?
Не говоря больше ни слова, Аура достала одеяло из чемодана и унесла его в кладовку. Она вернулась в спальню и продолжила паковать вещи с каменным лицом. Эти несколько минут она ненавидела меня. Я был ее злейшим врагом. Мне пришлось кусать себе щеки, чтобы удержаться от смеха.
После смерти Ауры Валентина рассказала мне, что одеяло на самом деле стоило не сто пятьдесят, а шестьсот долларов. Аура побоялась мне об этом сказать.
Я знал, что дело не только в деньгах. Она не хотела, чтобы я думал, будто она из тех женщин, которые могут выбросить столько денег на одеяло — даже если я знал, что она такая. Точно так же она расстраивалась каждый раз, когда я замечал, как она просматривает сплетни о знаменитостях и сайты о моде на ноутбуке, пока мы читали или работали в постели перед сном. Она сидела, пристроив компьютер на коленях, отвернув от меня экран и печатая прерывистыми очередями, перескакивая из одного окна в другое. Меня не волновало, что она любит сайты о знаменитостях и моде. Тем не менее ее страшно смущало, когда она замечала мимолетное отражение самой себя в моих глазах, ведь я, очевидно, был совершенно не против, чтобы у моей умной-преумной суперначитанной молодой жены, выпускницы университета, были такие же увлечения, как у заурядной домохозяйки, не читавшей в своей жизни ничего серьезнее журнала «Пипл». Все это могло мне нравиться, казаться забавным и сексуальным, а она могла служить объектом для этого грязного вуайеризма — какой ужас! В конце трудного дня она любила блуждать по страницам таких сайтов, и что? Это не имело никакого значения. Достаточно было того, что я все замечал: уже одно это опровергало или бросало тень на ее истинную сущность. Почему бы мне не уткнуться носом в свою книгу или в свой ноутбук? Я оправдывался тем, что околдован практически всем, что она делает, и никак не могу оторвать от нее взгляда. На самом деле я просто ждал, чтобы она отложила компьютер и оказалась в моих руках под одеялом. И она это знала.
