Валы мутнеют зеленым гневом,
Спешат родиться и умирать;
Но, возникая с глухим напевом,
Над ними мчится другая рать…
Запомнилась одна очень интересная лекция Драверта о эскимосах. После выступления студенты окружали любимого профессора, просили автографы. В институте у него был минералогический кабинет, в котором поражали коллекции редких камней, раковин, сохранявших морской шум, старинной посуды. На столе лежал череп какого-то древнего человека. И здесь наука уживалась с поэзией — ученый охотно знакомил посетителей со своими поэтическими творениями. Как память о его дружбе с миром камней, у меня осталась подаренная им обезьянка, высеченная из черного мрамора.
Однажды письмо Петра Людовикович а передал приезжавший в Новониколаевск сын его. Сохранилось около двадцати писем Драверта в отцовском фонде московского Гослитмузея. Они дают представление об удивительной энергии и неутомимой деятельности поэта-ученого на благо социалистической родины. Он даже в последние годы жизни был председателем Омской метеоритной комиссии и возглавлял геологические бригады, искавшие в Прииртышье известковое сырье и другие ископаемые, нужные промышленности. Более всего тянула минералогия.
«…Душа моя тоскует по горам, а я не знаю, удастся ли летом выбраться из иртышских степей в мир скал, ущелий и горных потоков», — писал он 22 мая 1923 г.
Увлекшись коллекционированием книжных знаков, Петр Людовикович просил помочь в разыскании литературы по этому вопросу. В свою очередь, он отыскивал для друга стихи Кондратия Худякова и журнал «Согры». «Хорошо, что Вы по-прежнему любите книгу», — радовался Драверт. Он хвалил стихи Малютина 20-х годов: «Контрасты» и «В избе-читальне», советовал вдвое сократить составленную им книгу о лекарственных растениях.
Таким Драверт остался до конца — порывистым, вдохновенным, покоренным навеки пламенной страстью к науке и поэзии, в своей цельности словно высеченным из какого-то монолитного камня…
Для нас этот исключительный человек оставался вечно живым. Почти через десятилетие после его кончины, 3 мая 1954 года, отец писал мне из Челябинска:
«Нужно с благоговением вспоминать хорошее прошлое. Драверт! Это был какой-то светильник-факел, так рано сгоревший. Как любил его Ферсман! А наш Герман, прослушав одну его лекцию по минералогии, был так очарован, что лучше, интереснее минералогии, ему казалось, ничего нет на свете! Да и немудрено, потому что у Драверта что ни лекция, то настоящая поэзия. Он всю душу, все свои чувства в нее вкладывал и горел огнем вдохновения, потому что любил — жил с каждым атомом, с каждым минералом. У него во всем была поэзия, в которой отражалась чистая, светлая, бескорыстная душа его…»
В омские годы Малютин почти ничего не писал, но был включен в «Критико-биографический словарь русских писателей и ученых», вышедший в Петербурге (1918 год). Это свидетельствовало о признании его скромных заслуг перед отечественной литературой.
С восстановлением в Омске Советской власти населению стали выдаваться пайки. Особая забота проявлялась о детях. И все же в материальном отношении было настолько трудно, что отец решил перебраться в деревню Морозову в тридцати верстах от Новониколаевска.
В новом месте было вполне удовлетворено исконное стремление отца к природе. Он писал Владимиру Короленко:
«Люблю ходить с палочкой и думать. И чего-чего только не передумаешь… Где своими думками не побываешь. А кругом березки, сосенки, небо такое чистое, так и полетел бы».
Вместе с пахарями он радовался и дождям и ясной погоде, горевал и веселился, заботился об урожае. Мужики полюбили его.
Вскоре отца пригласили заведовать избой-читальней, и в переписке отразилась его кровная забота об этом новом деле. Он сообщал Дрожжину, что ездил в Барнаул и закупил рублей на пятьсот книг «для себя и для здешней школы». В письме к Короленко, подробно описывая морозовское житье и жалуясь на темноту народную, на нехватку литературы, новый избач выражал горячее желание «сеять добрые семена» в души людей.
«…Сегодня отобрал несколько десятков книжек для чтения крестьянским ребятам, которые буду выдавать на дом, — информирует он Владимира Галактионовича. — Книг для себя у меня порядочно, пудов десятка полтора по разным отраслям знания, так что о скуке и подумать некогда… Также получаются газеты»… «Читаю крестьянам народные рассказы Л. Н. Толстого, кое-что из Ваших — «Лес шумит», «Река играет», «Старый звонарь» и другие, — сообщается затем. — Изба-читальня здесь существует — чтения по воскресеньям устраиваю. Библиотека налаживается, к осени будет книг 400, все идет как следует».
Избач всячески стремился пробудить в сельчанах стремление к просвещению. Кроме Толстого и Короленко, популярностью среди них пользовались Подъячев и Вячеслав Шишков, писавшие для народа. В зимние вечера, когда вьюга хлестала в приветливое окошечко очага культуры, здесь было особенно людно. Чтобы послушать чтение старых и новых рассказов из крестьянской жизни (а избач читал великолепно!), посоветоваться по тем или иным вопросам, потолковать о литературе и политике (скоро ли кончатся эти проклятые войны?), к Малютину шли и землепашцы, и участники художественной самодеятельности, которая в виде любительских спектаклей начала зарождаться в деревне. Эта страница деятельности книголюба и просветителя запечатлена в его стихотворении «В деревенской избе-читальне», посвященном Всеволоду Иванову.
Отправившись как-то в Новониколаевск по книжно-библиотечным делам, избач познакомился с Иваном Михайловичем Майским. Во время таких поездок была подготовлена почва для переезда в Новониколаевск. Здесь Малютина оформили библиотекарем и архивариусом в «Советскую Сибирь», где членами редакционного коллектива были Емельян Ярославский, И. М. Майский, Ф. А. Березовский. В первый же день новому библиотекарю дали квартиру в голубом двухэтажном доме с палисадником вдоль фасада и обширным садом позади. Редакция «Советской Сибири» располагалась в верхнем этаже этого же дома, черная лестница наверх проходила мимо нашей двери, и чуть ли не ежедневно кто-нибудь из членов редакции заглядывал к нам. В неопубликованных воспоминаниях о Емельяне Ярославском, видном революционере, прошедшем зерентуйскую каторгу, Малютин писал, что
«Майский… рассказывал о своих путешествиях по Монголии, Крайнему Северу, о жизни в Германии… Березовский с большим увлечением передавал эпизоды из гражданской войны, которой он был участником… А Емельян Ярославский полюбил моего сына Николая[3], которому шел седьмой год, и почти каждый день по окончании занятий, встречаясь с ним во дворе, разговаривал и шалил, они бегали вперегонки и ловили друг друга в нашем саду».
Когда товарищ Ярославский задумал написать «Библию для верующих и неверующих», нужно было собрать литературу для этой работы. Он попросил найти библию и прочую религиозную литературу: акафисты, требники и т. д. Отец выполнил просьбу Ярославского, принес ему библию в русском переводе и несколько книг духовного содержания, рукописных (он хорошо был знаком с этой литературой).
Иногда Ярославский заходил в библиотеку или в архив, которые помещались там же в верхнем этаже, рядом с редакцией, в отдельной комнате, и говорил отцу:
— Вы останьтесь сегодня на часок после окончания работы.
И вот, когда расходились все из редакции, Ярославский подолгу беседовал о библии, о пророке Ионе, пробывшем три дня во чреве китовом, о Валаамовой ослице, заговорившей человеческим голосом, и т. д.
Товарищ Ярославский считал, что библия есть самая антирелигиозная книга, и каждый мыслящий человек, не фанатик, после прочтения ее сделается безбожником.
