— Нет, ей-же-ей, ничего худого о Рейнерте Мусебергете не скажешь. Коли я вру, стало быть врут другие. Слыхал ли пастор Мюр про этого бедного рыбака, что в один день лишился и дочки и зятя? У него вышла из строя лодка, потому что ему подсунули никуда не годный старый мотор. Неужто пастор Мюр так-таки ничегошеньки про это и не слыхал? Вот уж диковина! Да ведь про это толкуют на всем побережье и на островах! Или, может, отец пастор хворал всё время?
Пастор Мюр энергично покачал головой и стрельнул табачной жижей чуть ли не через весь залив. Рулевой Уле едва не свернул себе шею, чтобы разглядеть, куда попал плевок. Позже он клялся, что прямо на берег!
Потом пастор снова начал слушать Единорога. А тот орал что есть орлы, пытаясь перекричать трескотню мотора:
— Ну и вот, один недобрый человек захотел оттягать у бедняги и лодку и снасти, и пустил в ход всякие канцелярские плутни, о которых отцу пастору известно лучше, нежели простому неученому рыбаку. Да, коли я вру, стало быть и другие врут.
Тут рыбаки начали кое-что понимать и, почесывая в затылке, стали искоса поглядывать на Единорога.
Шхуна быстро продвигалась вперед, а пастор и Единорог продолжали беседу. Только пастор теперь начал беспокойно топтаться на месте.
— И тут Рейнерт Мусебергет с Хаммернессета пришел на помощь бедному рыбаку, — продолжал Единорог елейным тоном. — Благослови бог этого милягу, то бишь Мусебергета, хочу я сказать. Что бы вы думали? Он взял на себя всё это дело, заплатил за ремонт и купил рыбаку новый мотор! Разве пастор Мюр не слыхал про это? Ну, тогда многое, знать, проходит мимо его ушей. Может статься, отец пастор не знает и того, что Мусебергет подарил церкви новый колокол ко дню своего шестидесятилетия?
Пастор энергично закивал головой. Это ему известно. Он заметно оживился.
А Единорог с горечью продолжал:
— Вот бы послушали про это те, кто худо отзывается о таком достойном человеке. Да и чего там таиться? Я и сам иной раз поминал его недобрым словом. Кто не без греха? Только уж я по крайности не вожу с ним компанию, не ем и не пью за его столом. А теперь я, как сказано в писании, посыпаю пеплом свою грешную голову и раскаиваюсь всем сердцем. Рейнерт Мусебергет нам точно отец родной.
Единорог превзошел себя, расписывая доброту, кротость и милосердие Мусебергета. Пастор Мюр отодвинул бочку и поглядел на Единорога. Но мысли его были уже далеко. Церковный колокол и новый мотор для бедняка, — наконец-то у пастора была в руках основная нить речи на торжественном обеде! Он, правда, еще не знал, что именно он будет говорить, но всё-таки уже нашел тему! Даже не поблагодарив Единорога, пастор прошел мимо него и уселся около рубки. Потом он перекочевал на подветренную сторону и примостился на связке сетей. Оттуда виднелась его огромная черная шляпа и длинная лошадиная физиономия. Он принялся размышлять. Время от времени через борт в воду летел коричневый плевок. Потом пастор вышел из своего укромного уголка и принялся расхаживать по палубе, по-генеральски выпятив грудь. Иногда он размахивал руками. Он не замечал никого вокруг, но в воображении его были толпы слушателей. По мере того как его осеняли новые идеи, спина его выпрямлялась всё больше. На пастора Толлефа Мюра снова напал стих произносить речи. Эта его слабость была широко известна в округе, и рыбаки немало потешались над ней. Глаза пастора сверкали, худое лицо оживилось и стало почти красивым. Вся фигура дышала отвагой. Губы дрожали от нетерпения. И мало-помалу он стал говорить всё громче и громче…
Он, словно юнец, соскочил на пристань в Хаммернессете, и голос его звучал, как труба, некогда разрушившая стены иерихонские. Рейнерт Мусебергет встречал его, стоя на пристани со шляпой в руках. Приветствуя своего влиятельного банковского коллегу, он почтительно дожал пастору руку…
Мальчишка рулевой быстро повернул шхуну от пристани и дал полный ход. Нужно было во что бы то ни стало свернуть за ближайшую скалу, а затем выйти в открытое море, потому что рыбаки готовы были разразиться громовым хохотом. Они чувствовали, что вот-вот лопнут от сдерживаемого смеха. У них просто распирало грудь!
И едва только Хаммернессет скрылся из виду, как безудержный хохот грянул на судне. Никогда в жизни рыбаки так не смеялись.
Ах, как бы хотелось им быть хотя бы на кухне в Хаммернессете, когда пастор Мюр даст волю своему красноречию!.. Но, слава богу, у Мусебергета на кухне стряпают Ханка с дочерью, — они мастерицы подслушивать в замочную скважину. Эти женщины способны увидеть и услышать даже через стену. И всем становилось легче при мысли о том, что хоть они-то находятся поблизости от места действия…
В тот вечер пастор Мюр произносил одну из своих самых длинных и трогательных речей в жизни. Мюр веб больше и больше приходил в восторг от самого себя. Два месяца воздержания от речей требовали компенсации. Целую лавину слов обрушил он на нетерпеливых слушателей, которых непреодолимо клонило ко сну.
Но вдруг все разом проснулись.
Мюр заговорил о том, какую благодать сеял в округе Король Мыса Мусебергет. Послышалось короткое возмущенное фырканье, негодующе заскрипели стулья, но потом всё стихло.
Церковный колокол, о котором все уже знали, превратился в устах Мюра в серебряные фанфары. Он громко возвещал хвалу скромной щедрости Мусебергета, известного всей округе вплоть до самых дальних островов. Даже бедняки говорят об этом. Ведь пастор Мюр сам беседовал с ними сегодня днем на шхуне. Никто не сомневался, что пастор говорит правду, так как в своих проповедях он всегда поучал людей, что откровенность и чистосердечные высказывания — первейший долг христианина.
Да, пастор Мюр пережил сегодня большую радость, прямо-таки вкусил божью благодать! Он слышал опровержение дурных слухов о Короле Мыса из первых, так сказать, рук. И опровергал их человек, которого уж никак нельзя было считать лучшим другом Мусебергета. Человек этот был известен на островах под именем Единорог…
При этом имени все зажиточные тузы с островов и побережья настороженно взглянули на пастора. Сам Мусебергет заметно побледнел и зло заскрипел зубами. Впрочем, он тут же поспешно прикрыл рот, чтобы пастор Мюр ничего не заметил!
И вот снова прозвучала рассказанная Единорогом история. Но теперь она была преувеличена и к тому же разукрашена, словно огромная рождественская ель, увешанная разноцветными побрякушками.
Пастор Мюр готов был взобраться на стул. Его жилистое тело возвышалось над праздничным столом, и казалось, будто он парит над всеми, рассказывая эту божественную историю.
Гости украдкой поглядывали друг на друга. Глаза Рейнерта Мусебергета раскрывались всё шире, а щёки всё больше бледнели. Слышал ли он хихиканье за своей спиной? Дверь кухни была прикрыта недлотно. Он отметил это про себя, когда Ханка вышла из комнаты.
Пастор Мюр раскачивал головой из стороны в сторону, словно ему не хватало воздуха. Кадык беспокойно двигался на тощей шее. От его зычного голоса дребезжали оконные стёкла. В таком настроении пастор Мюр становился весьма опасным и безрассудным человеком. Рейнерт Мусебергет знал это, но его ожидали еще большие потрясения.
Пастор Мюр всё говорил и говорил, и Хаммернессет стал в конце концов казаться гостям божьей благодатью, благословенным прибежищем для бедных и страждущих. Мусебергет был примером милосердия и добрых дел. Эту тему пастор Мюр разыграл во всех вариациях, а затем на свет снова выплыли церковный колокол и мотор, но уже в новом обрамлении. И всё время пастор Мюр противопоставлял доброте и щедрости Мусебергета того безжалостного богача, который хотел отнять мотор и лодку, дом и всё добро у бедняка, лишившегося дочери и зятя, в то время, когда они морем возвращались с церковного богослужения. Эта речь произвела на всех присутствующих глубокое и неизгладимое впечатление. Но еще большее впечатление произвела она на тех, кто слышал ее из вторых рук. А уж о тех, кто слышал ее из третьих рук, и говорить не приходится.
