Тень между ними

(Перевод Л. Брауде)

Анне сидела на грубом деревянном стуле, облокотившись на маленький ветхий столик. Всякий раз, когда она поворачивалась, колени ее натыкались на старомодную кровать, почти соприкасавшуюся со скошенным потолком мансарды.

— Анне, Анне! — позвала ее из кухни мать. — Ты уже легла?

— Нет, — отозвалась Анне, не меняя позы. — Я пишу письмо.

Внизу хлопнула дверь, и опять наступила тишина. Анне вздохнула и снова стала пристально смотреть на стол. Сегодня вечером она останется дома. Анне была абсолютно уверена в этом.

Она окинула взглядом убогую комнатушку. Ящик из-под апельсинов, на нем умывальный таз, кровать, стол, стул, на котором она сидела, комод, унаследованный от тетки Софи, зеркало на стене и висящие под самым потолком пальто и платья. О, у молодого Тевсена всё совсем по-другому. Высокие потолки, просторные комнаты, обставленные шикарной мебелью, ковры на полу. Над диванами, на потолке и по стенам разные там лампы, которые можно зажигать и тушить когда захочешь. Колдовство, да и только! «Не желаете ли сигаретку, фрёкен? Рюмку мадеры? Ну-ка заведи старый граммофон, Рудольф!» («Старый граммофон» был дорогой радиолой, стоившей огромных денег. Чтобы заработать столько денег, Анне нужно было трудиться целый год.)

А еще можно было выйти на широкую застекленную веранду и смотреть оттуда на расстилавшийся внизу город нищеты. Когда Анне случалось там стоять, ей казалось, будто она смотрит сверху какой-то фильм. Она жила словно в сказке. И эта сказка продолжалась, то есть могла бы продолжаться до тех пор, пока молодой Тевсен распоряжался всей квартирой, а его старики родители были за границей, «на водах» или как там это называется.

Анне горько усмехнулась и ударила кулаком по столу. Потом она быстро встала и, забившись в постель, заложив руки под голову, прижалась щекой к жесткой подушке.

А «наверху»?.. (Так называли квартиру Тевсена Анне и ее подруги.) Она стиснула зубы. Невозможно даже представить себе, как там было шикарно! Радиола, мадера, а затем небольшая прогулка. От этого у кого угодно могла закружиться голова. И у нее она закружилась по-настоящему. А теперь она снова медленно возвращалась с неба на землю. После трех месяцев бессонных ночей, проведенных в танцах и в…

Анне зарылась головой в подушку. Она вновь видела их глаза! Она не могла не замечать, какими холодными становились глаза Тевсена и его друзей, когда они смотрели на нее. О, если бы можно было оставаться такой же дурочкой, как Ловисе! Та брала от жизни всё, что могла. Она наслаждалась жизнью. Только бы Ловисе не пришла сегодня вечером! Только бы она не пришла!

А тут еще Сигген вернулся домой с севера, куда он уезжал на заработки. Теперь он получил постоянное место и хозяином его был Тевсен.

— Иди-ка сюда и выпей кофейку, — позвала ее снизу мать.

Анне устало поднялась с кровати, небрежно пригладила волосы, посмотрелась в зеркало, одернула юбку и спустилась на кухню по крутой лестнице.

— Опять дождь, — капризно сказала Анне.

Дождь хлестал в низкое оконце.

— Дождь — это хорошо, — возразил отец и задымил трубкой. — Дождь очищает воздух от холеры и дизентерии и от желтой лихорадки. Да, так говорили мы, бывало, когда ходили в море. Ну и чепуху же пишут нынче в газетах!

— Присаживайся к столу, милая Анне, — сказала мать, наливая ей большую чашку кофе.

Анне села к столу. И вдруг словно наяву увидела молодого Тевсена. Он придвигал кресло к полированному столу красного дерева и галантно предлагал ей сесть. «Не мешает ли лампа? Так лучше?»

Кухня была полтора метра в длину и столько же в ширину. Там помещалась лишь плита, стол и скамья. Места оставалось ровно столько, чтобы пройти мимо сидящих за столом и не задеть их. Когда в комнате не топили печь, в кухне бывало особенно тепло и уютно.

Было еще совсем рано, не больше половины восьмого. Если бы хоть стояла хорошая погода, можно бы еще выйти прогуляться. Но куда? Она медленно выпила свой кофе, до последней крошки съела бутерброды. Сигген!

Анне быстро поднялась и пошла в комнату. Там было холодно и темно. С минуту она постояла у окна, глядя на улицу. В тумане тускло мерцали желтые уличные фонари. Дождь стекал по водосточной трубе. Сигген? Неужто это из-за него она нынче вечером осталась дома? Да, конечно, но дело не только в нем. Виноват во всем ледяной блеск, который она столько раз подмечала в холодных глазах всех этих кавалеров. До чего они бойки на язык и какие порядочные на вид и до чего хорошо одеты!

Анне снова спустилась на кухню и села на скамью, потом поднялась, взяла кофейник, стоявший на плите, и налила себе большую чашку кофе.

Мать сидела и вязала отцу теплые носки.

— Вид-то у тебя неважный, Анне. Стряслось что-нибудь? — Отец потянулся и протяжно зевнул. Он не ждал ответа на свой вопрос.

«Присмотри за граммофоном, старина Тевсен, да налей очаровательной Анне бокал, ей всегда надо немного выпить, чтобы разойтись. Не правда ли, дорогая, хе-хе.?..»

Но всё это было… это было… не то чтобы очень приятным… в этом таилось нечто гораздо более важное: она была желанной гостьей, она обладала властью. Она могла бы вертеть ими и согнуть их, если бы захотела. Но кончилось тем, что согнули ее.

— Черт бы их побрал, — тихо фыркнула Анне.

Она снова поднялась наверх, легла, накрылась периной и потушила свет.

В дверь постучали, и в комнату вошла Ловисе. Следом за ней появилась мать Анне.

— Не сходим ли мы к Хансине, Анне? Она просила заглянуть к ней вечерком.

— Сегодня вечером вы тоже пойдете? — спросила мать. — И что это вы каждый вечер обиваете пороги у Андерсенов?

— У нас всегда находится, о чем поговорить, — смущенно и застенчиво отвечала Ловисе. О, эта Ловисе могла бы обвести вокруг пальца самого господа бога, если бы только захотела!

Анне встала и вытолкнула подругу на крыльцо. Затем обе девушки направились в дровяной сарай.

— Живо одевайся, — шепотом сказала Ловисе. — Вечно ты опаздываешь. Мне пришлось сделать крюк, чтобы зайти за тобой. Сегодня вечером большой праздник с шампанским и всякой всячиной. Приезжает двоюродный брат Тевсена! Ну-ка, поторапливайся.

— Я больше туда не пойду, — решительно сказала Анне. — Я не желаю видеть все эти гнусные морды, эти мерзкие холодные глаза. Если я пойду туда, я убью кого-нибудь.

Ловисе опешила.

— Ты что, рехнулась или у тебя не все дома? — спросила Ловисе. — Мерзкие холодные глаза? Ты что, не влюблена разве по уши в Тевсена?

— Сегодня уж, во всяком случае, нет!

— Но ты ведь, кажется, так втюрилась в него, — сказала Ловисе.

— Может, так оно и казалось со стороны, но теперь — конец. Я всё равно не пойду, даже если ты силком потащишь меня на его виллу. «Виллу!» — усмехнулась Анне.

— Ха-ха! Да, и я тоже иногда говорю, как и ты, а вот всё-таки продолжаю ходить. Ведь молодость бывает только раз! Пошли-ка, Анне, сегодня вечером мы повеселимся на славу!

Анне не шевельнулась.

— Ты ведь не заставишь меня идти одну? — захныкала Ловисе.

— Иди, если тебе хочется, — упрямо ответила Анне.

— Тогда я тоже пойду домой и просижу целый вечер одна… Нет, дудки, этого я не сделаю! А может, ты хоть сегодня вечером пойдешь со мной? Анне, милая, ну будь хорошей, пойдем!

— Ни за что! А можешь ты оказать мне услугу?

— Ясное дело, — сразу оживившись, сказала Ловисе. — И тогда ты пойдешь со мной? Да?

— Сходи к Сиггену и скажи ему, что нынче вечером я сижу дома, в кухне, что у меня много дел. Больше ничего не говори. Ты сделаешь это? — Анне принялась тормошить подругу.

— Ах, вон что, — вырвалось у Ловисе, — вот в чем дело?! Ну да уж ладно, я схожу!

Ловисе фыркнула. А потом сказала:

— Тогда я возьму с собой Хансине… хотя Тевсену она и не нравится, она такая неряха! Ну ладно, ладно! До скорого свиданья! Господи помилуй — вот уж никогда бы не подумала. А ты, Анне, не можешь поговорить с Сиггеном завтра?