Мужик дошел до середины вагона, а ему не подали ни копейки.

-Чо сидим-то, - провозгласила решительного вида девица с лицом, наштукатуренным по актуальной моде: малиновые веки, малиновые, косыми полосками румяна на щеках и малиновые же губы - девочки победнее наводили всю эту красоту с помощью одной лишь губной помады. Ее пергидролевые волосы топорщились густо и грозно. Она достала мятый рубль, подошла к мужику и положила в сумку, висящую на поясе.

Зашевелились и остальные: рылись в карманах и кошельках, что-то перетряхивали, вытаскивая монеты и бумажные деньги. Одни делали это неохотно, другие энергично, почти с готовностью.

Лоте тоже было жаль безрукого солдата, но она не подала ничего: у нее денег не было.

* * *

Город был другим. Он изменился не только внешне - перемена будто бы шла изнутри. Другим был его кровяной состав, его асфальтовые и жестяные формулы, которые Лота выучила с детства. Улица, двор - все выглядело каким-то усохшим и ненастоящим. Так взрослый человек встречает на улице сморщенного старичка и из вежливости с ним здоровается, с трудом узнавая бывшего завуча, при виде которого в былые времена вся школа дружно мочилась от страха.

Лота очнулась у подъезда собственного дома.

Одно из окон на первом этаже было выбито и вместо него вставлена фанера. Это был странный сигнал, но он не вызвал в ней никакого отклика. Под ногами хрустели осколки, пахло разогретыми на солнце кирпичами, асфальтом и бетоном города. Запах, который ее всегда волновал, который она любила с детства, тоже оставил ее равнодушной.

Навстречу ковыляла старуха Раиса Ивановна из квартиры на первом. Завидев Лоту, она поставила сумку на тротуар и воззрилась, выжидательно выпрямившись и сощурив глаза.

-Здрасьте, - сказала Лота вежливо, поравнявшись.

- Здрасьте, - Лота поняла, что старуха ее не узнает.

-Это ты что ль?

-Я.

- Выросла что ль? Ты куда пропала-то? Бабка с ума сходит. Где шлялася? - Раиса Ивановна все еще смотрела подозрительно, как будто хотела удостовериться, Лота это или нет.

-А мать где?

-На даче они все, - сказала Лота, собираясь пройти мимо.

-Вы смотрите, за квартиру-то держитесь, - внезапно добавила старуха, понизив голос.

-А что, улететь может?

-Улететь... Сейчас вон квартиры у всех отбирают!

-Как это?

-А вот так. Переселяют людей на окраину, на малые площадя. Или вообще убивают. Гантелей по голове. А квартиру себе берут.

-Так вроде они коммуналки собирались расселять.

-Хотели коммуналки, а отбирают личные квартиры у жильцов.

Когда Лота подошла к подъезду, Раиса Ивановна все еще стояла возле своей сумки, глядя ей вслед.

На скамейке, как это часто бывало и раньше, стоял магнитофон, заливаясь попсовой песней. Около подъезда курили две незнакомые девушки, одна из них пританцовывала в такт мелодии. Они о чем-то разговаривали вполголоса, но когда Лота с ними поравнялась, смолкли и хмуро посмотрели на нее, как будто она им помешала. Лота вошла в подъезд, а они захохотали ей вслед, и она не могла понять, что их так рассмешило. Но ей это тоже было все равно.

Только дом оставался прежним - гордым и вечным, прохладным и темным, как пещера. Обшарпанным, это да, но главное - он не изменился. В него можно было верить, как в Бога.

-Что ж ты творишь, дурында? Чего вытворяешь? - лютовала бабушка. - Ты человек или как? Соображение имеешь? Три недели это у нее называется! Два месяца без малого тебя не было! С работы звонили! Выгонять тебя будут с записью! Где таскалась-то?

Трудно было разобрать, чего больше было в ее голосе - облегчения или обиды.

-Нам с твоим отцом, что было делать? Куда заявлять? Последние-то две недели совсем не звонила! И письма кончились! Матери-то плевать, ее вон и в городе месяц уже нету! В отпуске она! И не беспокоится!

-Правильно, - отвечала Лота. - Чего дергаться напрасно.

-Да как же напрасно? - бабушка уже не кричала, а только ворчала, отступив из прихожий в кухню: это было хороший симптом. - Вон по телевизору только и говорят: ту изнасиловали, а эту на куски разрубили. А третью и то, и другое, и еще третье чего-нибудь.

Лота выскользнула из-под бабушкиного прессинга и шмыгнула к себе в комнату.

В комнате было тихо и свежо. Ни одного чужого запаха, ни одной сдвинутой с места вещи.

В пейзаже, открывавшемся из ее окна, забранного сложным конструктивистским переплетом и свидетельствующего о небывалой высоте потолков, тоже ничего не изменилось. Все хрущевки стояли на своих местах. Лота уселась на подоконник и долго смотрела в окно - и тоже: как будто ничего не случилось. Она смотрела, почти не мигая - так поразило ее это отсутствие перемен. Хрущевки представляли собой унылые строения с картонными стенами, с убогими, низкими, налезающими друг на друга окошками, похожими на узкие лобики недалеких граждан. Если старый их дом был воплощением благородства и стойкости, в этих грязно-белых ящиках ютились суета, легкомыслие, сиюминутное желание материальных благ и облегчения быта. Это были времянки, пятиэтажные бараки, радовавшие когда-то москвичей своей детской новизной, но постепенно, как все одноразовое, превратившиеся в унылую противоположность собственному первоначальному замыслу. Слева от хрущевок располагалась спортивная площадка с провисшей волейбольной сеткой, откуда до Лоты доносились звуки ударов по мячу, резкие и будоражащие, как запах молодого пота. Она до ночи рассматривала парней, гоняющих мяч. Она не могла представить себе, что эти парни могут кому-то нравиться, но в них чувствовались сила, энергия и страсть, они умели полностью отдавать себя настоящему, чего не умела Лота, и эта увлеченная беготня за мячом казалась такой бессмысленной, что она не могла от нее оторваться.

-Я чего-нибудь поем? - спросила она бабушку, войдя на кухню.

-Поешь, маленок, - вполне уже миролюбиво отозвалась бабушка, распахнув холодильник и доставая какую-то сковородку. Она была отходчива, к тому же здорово соскучилась в пустой квартире. - Я тут все ждала тебя, все волновалась. Думаю, дождусь, перестану волноваться и уеду на дачу. Спасибо хоть писала иногда!

-Не беспокойся: больше никуда не уеду, - решительно заявила Лота.

-Вот и хорошо, - кивнула бабушка.

- Но я влюбилась.

-В кого? - опешила бабушка.

-В одного человека. В анархиста. Но ты не подумай - он замечательный. Настоящий мужчина.

Бабушка побледнела, опустилась на табуретку и посмотрела на Лоту как-то странно, как будто у нее вдруг заболело сердце или заломило затылок или случилось что-то другое, что внезапно бывает у стариков, так что Лота даже испугалась. Она заметила, что руки у нее дрожат.

- Ты думаешь, я за деда сразу вышла? - спросила бабушка.

-Конечно, - не раздумывая ответила Лота.

Она бесконечно сомневалась в матери, отце и отчиме, у которых было несколько семей, она сомневалась в себе, потому что у нее никогда не было своей собственной жизни, но никогда не сомневалась в бабушке.

-Эх, маленок... Знала бы ты. Я ведь тоже зека любила, уголовника.

-Не может быть! - Лота тут же представила Хмурого.

-У нас была коммуналка. Барак деревянный в Хамовниках. Наша семья там жила после революции, и он тоже там жил.

- А потом? Он обманул тебя?

-Уголовник всегда женщину обманывает, детка. Одной ходкой дело не ограничивается. Он отсидел, потом вышел, а я перед этим всю дорогу слышала: Витька да Витька. Вышел он, значит, этот Витька. Красивый - не передать. Худой, высокий, глаза оловянные. Народ-то у нас всякий был. Были попроще - те на заводе работали, а были и такие, кто в очках, в университетах учились на технологов, промышленность подымать. А этот среди всех как дикий зверь. И вот однажды взял в руки гитару, да и спел мне во дворе...

И бабушка запела жиденьким, колеблющимся, как огонек свечки под ветром, голосом, не привыкшим к песне:

"Ой, васильки, васильки,