Неожиданно она снова распустила волосы и прижала их к лицу, словно прячась от ветра.
-Что с тобой? - спросил второй и обнял ее за плечи. Он тоже выпил и осмелел. На самом деле выпито было мало, к тому же легкое кислое вино на него почти не действовало, но сам процесс винопития с предполагаемым опьянением давал ему некоторую моральную свободу.
-Я же сказала: у меня болит голова, - неожиданно резко ответила Татьяна и поежилась.
-Так это уже давно было, - виновато и немного испуганно напомнил Второй.
-Что давно было? - спросила Татьяна все тем же необъяснимо резким тоном.
-Голова. Ты ведь уже говорила, что у тебя болит голова. Тогда, в горах, - уточнил Второй.
- Теперь болит еще сильнее, - ответила Татьяна.
Возле соседнего столика официантка записывала заказ в блокнот, и Татьяна, машинально ответила в тон этой молоденькой вульгарной подавальщице.
К осетрине она едва притронулась и мелкими глотками пила вино из ледяного вспотевшего бокала. Это было легкое кислое вино, оставшееся с прошлого года. Татьяне оно не нравилось - с первого же глотка она уловила в нем привкус завтрашнего похмелья, но все равно выпила довольно много, и в поезде "Севастополь-Харьков" ее тошнило.
Глава Двадцать вторая
Христиания как возможность
Вечером все сидели у печки - все свои, никого лишнего. Туристы ели рыбу и пили вино в севастопольском ресторане. Лесники уехали в Балаклаву. Было тепло и темно, печка роняла на пол дрожащие огненные завитки. От ужина на столе оставалась грязная посуда и немного хлеба, который сосредоточенно пожирал хронически голодный Коматоз.
Они сидели у печки и разговаривали.
-Анархия - вот единственно правильный путь, - завел свою любимую песню Птица, развивая какую-то тему.
- Анархисты - это бандиты, - вмешался Леха. - И какая у них свобода, скажи? Кто от кого свободен?
-Знаю, знаю, - снисходительно кивал Птица. - Анархия, террор... Да у вас дремучие представления, пипл. Вы хоть знаете, что означает это слово?
-Неподчинение властям? - брякнул Володя.
-При чем тут это? То есть, конечно, при чем, если обстоятельства так складываются. Но главное другое. Это, если хотите, система, паразитирующая на другой системе. Иными словами, совокупность систем. Основную систему современной цивилизации невозможно ни улучшить, ни исправить. Это губительно, и в истории имеется множество примеров. Людям слабо объединиться. Слишком разные представления о жизни, разные цели...
Он осекся и хмуро прикурил от тлеющей головешки.
- Давай про анархию свою дальше рассказывай, - сказал кто-то.
-Анархия не моя. Она не может быть моей или твоей или там его или еще чьей-то. Она только наша общая может быть, друзья. Моё - это жратва, бухло и работа с восьми до семи. Вот это всё мелкое - "мое". А такие понятия, как анархия, свобода, новое общество могут быть только общими. На самом-то деле я вам не про анархию пытаюсь толковать, а про общество. Это новое общество не может быть создано из переделанного старого, то есть глобального, потому что старые мехи новое вино не удержат. Глобальное общество мы оставляем в покое, пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Вмешиваться в его законы бессмысленно и бесполезно. Нет, друзья: наше новое общество мы гармонично впишем в старое, отживающее, пусть сосет из него потихоньку соки. Главное, нужно понять раз и навсегда, что мы - вот мы с вами, ребята, - я, она, ты, Коматоз, и вы, Индеец и Леха - можем нормально существовать только в нашем собственном небольшом социуме. Особенном социуме, построенном своими руками. Вот я и считаю, что анархия - это совокупность независимых сообществ, произрастающих на теле базового общества потребления.
-Ну ты загнул, - усмехнулся Коматоз.
-А где-то уже есть такое? - с сомнением спросил Леха.
-Есть, конечно. Еще немного - и мир покачнется очень основательно, я имею в виду, мир потребления. Каждый примется за поиски экологического спасения, начнет объединяться в новые социальные структуры. Спокойной жизни нет и больше не будет, и не ждите ее. Традиционные формы социальной организации стремительно отмирают - семья, родственные связи. Все это только мешает свободе. Ошибка прежних революций была в том, что люди пытались перестроить базовое общество, и у них, конечно же, ничего не получалось. Это было принципиальное заблуждение, поэтому все революции рано или поздно захлебывались кровью, расстрелами, пытками и тюрьмами.
-Тюрьмами давились, а не захлебывались, - вставил Коматоз.
-Но старое возвращается, - продолжал Птица, не обращая на него внимания. - Только становится еще опытнее, еще хитрее. Ловчее умеет уловить человека. Поэтому рассчитывать на массовость революции - самообман. Общество нужно строить небольшое, малочисленное. Один пример уже есть: Христиания, слышали?
Все переглянулись. Индеец оживился.
-Я слышал. От шведа одного, да. Там лучшая земля во всем Копенгагене, к тому же самая дорогая. Зелень, деревья, река. При этом - центр города. Но у них как-то все так само сложилась, Европа все-таки. Денег им кто-то вовремя подогнал. Власти дали разрешение, и с тех пор не трогают.
- Власти не трогают? Да кто тебе такою ерунду сказал? Никто ничего им не давал, - горячо возразил Птица. - Там у них была война, настоящая гражданская война, с полным набором - камни, арматура, коктейли Молотова, подожженные автомобили. Кто только не стремился туда к ним влезть - героинщики, саботажники, торгаши, предатели. Потому что граждане Христиании были неравнодушны - ни к себе, ни друг к другу, ни к Дании. Ни ко всему божьему миру. Они и есть - настоящие цивилизованные люди, и понимают, какое это сокровище - жизнь, как много человек может за свою жизнь сделать. И как надо беречь и защищать то, что имеешь. Они свою свободу задарма не получили, а вырвали у государства. Никто их не поддерживал. Ни в Дании, ни у соседей. Наоборот: их ненавидят. Обыватели боятся их, как чумы. Боятся, что в Христианию уйдет молодежь, что в других местах начнется что-то похожее. Швеция предлагала даже закрыть атомную станцию на границе в обмен на разгон Христиании. Там настоящие бои шли, но они себя отстояли. Так что никаких разрешений, ни малейших поблажек от государства, ничего такого. Потом проблемы начались с наркотиками. Кто-то принес героин, завелись торговцы среди своих. И что? Их свои же выгоняли, выбрасывали из города к черту. Чтобы не было напрягов с полицией. Чтобы население было здоровым.
-Круто, - кивнул Коматоз. - Значит, нам надо тоже туда подудониваться.
-А как же родина? Родина-мать - слыхал про такое? - спросил Леха, выразительно мрачнея.
-Родина-мать - это у нас раньше была, - отозвался Индеец. - А теперь у нас родина-дочь. Что выросло - то выросло: какие мы - такая и она. И нечего удивляться, что она бухает, бахается наркотой и ночует в вагончике со стройбатовцами. Не, на фиг такую родину, пора валить в Данию.
-А вот этого не надо, - твердо сказал Птица. - Во-первых, нас там никто не ждет. Они не принимают людей со стороны. Коммуна перенаселена. Во-вторых, мы должны сами строить свое собственное общество - здесь, на этой земле. У нас что, места мало? Или людей не хватает? Ты на себя посмотри, - неожиданно напустился он на Володю. - Сидишь, не делаешь ни хрена. Ты же лес валить можешь, деревья, дубы - собственными вот этими вот ручищами! А ты? - он кивнул на Индейца. - Тебе лет сколько? Двадцать пять? Тридцать? Или больше? В любом случае много, согласись, братан. Силищи-то сколько в тебе!И что ты в своей жизни сделал? Ты для людей хоть раз постарался?
-Тебе что за дело, - огрызнулся Индеец. - Отвали от меня. Можно подумать, ты сам кому-то помог. Только воду баламутишь. А про себя я сразу честно всем все сказал: мне в лом.
