Трусы у него тоже были простые, солдатские - из черного сатина.

Впервые Лота обнаружила, что мужчина может быть соблазнительным, что его кожа может притягивать, как намагниченная. Что в темноте она матово светится и будто бы ускользает из-под пальцев. Птицына кожа рождала жар в ладонях, сладость на языке и острое желание, чтобы это длилось и не заканчивалось. Лота не просто забыла о себе, переключившись целиком на это едва знакомое, притягательно и таинственно мерцающее в ночи существо - она перестала быть собой, ей хотелось быть им, чтобы владеть и наслаждаться без остатка. А она-то думала, что всякое такое - огонь, азарт, жажду - способен чувствовать только мужчина, а женщина просто лежит и о чем-нибудь думает или мечтает.

С ним было все просто - не так как раньше, с другими. Лота боялась леса и темноты за окном. Он устал физически и психологически: ему требовалась разрядка. Оба мерзли. Они не могли по-другому.

"Так в старину выдавали замуж, - подумала Лота. - Без разговоров".

Ей, конечно, надо было очень многое ему рассказать, но она не знала, с чего начать. У нее была дурацкая черта: иногда она говорила неуместные или даже настырные и наглые глупости. И это было гораздо хуже, чем просто молчание. Но больше всего она боялась недомолвок, и натужного молчания, и прочей человеческой зимы. А стоило что-нибудь произнести из того, что действительно хотелось, и слова начинали всей массой ломиться наружу, а справиться с ними в таких случаях можно, только если плачешь, но у нее не был повода плакать.

-Очень холодная весна, - сказал Птица, о чем-то поразмыслив.

У него был мягкий, расслабленный голос, который придавал тьме синеватый оттенок кухонной горелки.

Лоте хотелось, чтобы он говорил еще.

-Скоро совсем похолодает, я думаю.

-Вот бы нет, - откликнулась она.

-А ты ведь наверняка загорать приехала, - лениво усмехнулся Птица.

Но Лота не была уверена, что он хочет поговорить об этом - он это сказал просто так, в ответ каким-то своим мыслям или засыпая.

-Какой хороший день, просто счастливый какой-то, - сказала она уже перед самым сном.

-Да, - отозвался Птица, - хороший день.

-Слушай, - сказала Лота, поднимаясь на локте, - а вдруг мы его забудем?

-Кого забудем? - она слышала, что он уже не здесь, не с ней. Но не хотела его отпускать.

-Этот хороший день. Вдруг мы его забудем. Что тогда?

-А мы не забудем, - Птица зевнул и погладил ее по волосам теплыми пальцами.

-Забудем. Точно забудем.

-А что бы ты хотела?

-Не забывать.

-А что нужно, чтобы не забывать? - в темноте она слышала, что он улыбается.

-Напоминать друг другу.

-Давай будем напоминать, - он положил руку ей на плечо и потянул под одеяло.

-Только напоминать надо часто, а то забудем, - не успокаивалась Лота.

-Давай часто. Раз в неделю, например.

-Нет, чаще.

-А как?

-Ежедневно...

В следующие дни она напомнила ему два раза - какой хороший был день, какой хороший день, какой хороший.

А потом перестала. Она все время о нем вспоминала, об этом первом хорошем-хорошем дне с дорогой, лагерем, подъемом по Чертовой лестнице, о ночи на матрасе, о том, что ее за Птицу без разговоров выдали замуж. Но ей не хотелось надоедать ему словами. А сам он не заговорил об этом - ни разу.

Но Лота и не думала обижаться. Во-первых, у них теперь была тайна, о которой знали они двое.

Во-вторых, обстановка располагала к благоприятной взаимности.

На природе два человека сближаются быстро и без усилий.

На воле, где небо низкое с увесистыми, плотными тучами, бегущими к морю. С холодным, всюду проникающим ветром. Где человек хочет спрятаться от природы подальше, укрыться от нее понадежнее. Греть руки у маленького костра. Сидеть в пальто возле печки кирпичной или железной печки-буржуйки. Природа захлестывает с головой, как волнующееся море. Все просто. Один замерз, другой продрог. Туман, вещи отсыревают, свечи парафиновые вот-вот кончатся, в доме темно. Какая-то птица кричит в кустах жалобно и протяжно, словно хочет о чем-то предупредить. А вместе не страшно - переплетаться, срастаться, делить тепло поровну. То руку устроить поудобнее, то ногу. Греться друг о друга, пережидая холодные ночи.

Решать ничего не надо, все уже и так решилось само собой с самого начала.

Через неделю Лота вспомнила Москву и удивилась: неужели она могла спать как-то иначе?

Глава шестая

Тайник

Быт обустраивали по пунктам: отмывка посуды, приведение в порядок кухни, отчистка обеденного стола, удаление наиболее выдающихся клубов паутины, подметание полов во всех помещениях, обустройство ночлега. Многоножки, пауки и мыши спешно покидали гостеприимную и относительно сухую сень полузаброшенного человечьего жилья.

-Да, пипл, развели мы тут с вами пастораль, - усмехался Птица.- Курс социальной адаптации!

Но недовольства в его голосе не чувствовалось. Он замешал в банке глину и пытался замазать щели в увечной печке. Лота показала ему свои руки: на правой ладони вздулась крупная мозоль - выпуклый прозрачный волдырь, а кожа на указательном пальце была до крови содрана брезентовым поводом от уздечки: лошадь мотнула головой, а Лота пыталась ее удержать. Происхождение некоторых царапин и ссадин она не могла, да и не пыталась объяснить. Однажды обнаружила на лбу спекшуюся корку - след от поджившей раны. Как, когда возникла эта рана?! Лота ничего не заметила. На все эти мелочи она не обращала внимания, не чувствуя ни боли, ни саднения.

Последним из дома удалился тошнотворный запах подтухшей сельди, обитавший в кухне вместе с жестянками, полными замусоленных хапцов, и ворохом сырых газет, скрывавших в себе не менее килограмма пищевых отходов.

Лота тоже, по мере сил, принимала участие во всеобщей инвентаризации, и ожидало ее в этом процессе неожиданное открытие.

* * *

Дело в том, что между потолком и крышей она обнаружила крошечный чердак. Зачем она туда полезла? Точнее, как вышло, что она туда полезла одна, без какого-либо сопровождения? Да просто все остальные были тем временем заняты чем-то своим, а именно: самым пристрастным образом, словно бы речь шла о кровной собственности, приводили в порядок дом, а также территорию, прилегающую к дому и ставшую их совместным владением. Какая сила вселилась в них? Что за необъяснимая тяга к собственному углу внезапно обольстила их мятежные души? Может, Птица их загипнотизировал? Один волок из леса коряжину на дрова, другой кормил лошадей, охлопывая их по немолодым жилистым шеям и что-то нежное пришептывая в чуткие мохнатые уши, третий орудовал веником так, что из окон и дверей валила мгла, а четвертый, чьих глаз эта летучая мгла нечаянно коснулась, плаксиво и горячо ругал третьего. Но здесь, под крышей, Лота оказалась словно бы в тихой нише, где время остановилось и замерло течение самой жизни. И теперь прислушивалась к всеобщей суете, созерцая и наслаждаясь. Порядок в доме наводился в таком угаре, что ее вылазка вверх по гнилой лестнице, которую она выволокла из-за дома всю в паутине и прошлогоднем сухом вьюнке, произошла незаметно, и все устроилось само собой. Коротко говоря, под кровлей она обнаружила углубление, которое могло служить антресолью. Оно и служило ею, как умело. В его неглубоких глубинах теснились рулоны рубероида, перепачканные побелкой доски, мышиные и осиные гнезда, замасленные рукавицы, дохлые осы и сухие мотыльки. И вот среди всего этого бесполезного чердачного хлама, она обнаружила наисекретнейший тайник.

Она лихорадочно перебирала все варианты, то есть всех людей, которым мог принадлежать тайник, эта таинственная и диковинная схоронка, но ни один из егерей не соответствовал наличествовавшим в нем предметам, а точнее - общей ауре тайника: приключенческой, заговорщицкой и немного детской, будто бы он заготовлен для игрушечного побега. Итак: были там 10 рублей бумажными купюрами достоинством по одному рублю, жетоны от киевского метро, веревка, свернутая в бублик и завязанная сбоку на узел, закупоренные полбутылки портвейна, парафиновые свечи в бумажном пакете и славная пузатая подушка, которую Лота в тот же день стащила и потихоньку перетащила вниз, в их с Птицей комнату. Почему-то ей совсем не хотелось разорять тайник, вынуждая каждую из вещей служить по назначению - что, в общем-то, было бы вполне логично. Не хотелось также и сообщать остальным про то, что он существует. Лота сама удивилась собственной деликатности: она ведь была как раз из тех, кто разоряет птичьи гнезда, причем подчистую.