- Про своего шефа повторять не буду, - сказала она. - Просто поверь мне, Юра, как человеку, которого ты знаешь много лет, я на него ополчилась не просто потому, что это жирное хамское быдло с полным ртом беломорной вони и отборных матов. Мне просто не хотелось лезть из кожи вон, чтобы какой-то сраный кишкоблуд и его кодла набивали себе мошну...
- Об этом ты мне ничего не рассказывала, - сказал Андропов, ожидаемо поморщившись от её лексики.
- Ты тогда не дослушал, - мягко заметила Алеся.
Она рассказала, как её начальник форсировал закупки в нарушение законодательства, пропихивал каких-то своих поставщиков, и всё это с руганью и угрозами, если ему казалось, что документы оформляются недостаточно быстро. Но если ценой неблагодарных усилий упускалось что-то ещё, более насущное - удары на Алесину голову тоже сыпались градом.
Сырья по этим контрактам приходило кот наплакал, качество было мерзким.
- Вот тут-то я и сообразила, - медовым голоском протянула Алеся.
Сразу после прихода на завод у неё возникли проблемы со службой безопасности. Никакого поджога склада или взрыва в цеху - "фотографии в нацистской форме". Пара скользких вопросов в присутствии коллег, стыдненький вывод в коридор для воспитательной беседы - и вот уже Алеся со злым лицом и неожиданно тряскими коленками стояла и сквозь зубы отбрехивалась от товарища из режимно-секретного сектора (боже, название-то какое!). Возвратясь в кабинет, она дрожала от стресса и возмущения. Во-первых, наряд гражданский, а фуражка не немецкая, а чилийская, они реально такие идиоты или прикидываются (увы, безотказная тактика, что у ментов, что у этих вот). Во-вторых, какое им, мать их, дело?! Она же не шахидка какая-то! Она тогда впервые испытала очень характерное чувство: слабость и унижение.
Прошло около месяца. Он снова встретил её в коридоре. На Алесе была та самая чёрная юбка и "адмиральский" жакетик с золотыми пуговками, и она издевательски осведомилась: "Ну как вам моя нацистская форма?". Он проглотил - но парировал новым ударом: просмотром ненадлежащих материалов на досуге. Снова нудная и гадкая беседа, снова она вежливо прошипела, что теперь в плане исторических исследований будет изучать только Пол Пота, Сталина и Мао. А он ещё хорохористо шутканул тогда, что это его долг - за всеми присматривать: "Я тут местный чекист, хе-хе" - и Алеся при виде этого сарделечного дядьки в костюме с убогим гэбэшным шиком исполнилась истинно эсэсовским аристократическим презрением.
Но она не знала, что их колючее знакомство и последующие холодно-ироничные расшаркивания в лифте в чём-либо помогут. Потом к "безопасникам" пришёл очередной назначенец, бывший контрразведчик, и оказался неплохим парнем, у него вполне реально было завизировать бумагу без параноидального цепляния. А ещё он приветливо с Алесей здоровался. А она миленько улыбалась и строила глазки. А потом она начала строить глазки всем "чекистам" без разбору. А потом её как-то вызывал начальник службы безопасности с просьбами перевести некие письма: "строго конфиденциально, разумеется, это между нами". Между "ними" и Алесей вообще начала выстраиваться невидимая тонкая связь. И наконец она поняла, зачем выпускала эту паутинку. Написав заявление и почти дождавшись приказа об увольнении, она, не стесняясь в выводах, накатала объёмистую докладную, настоящую поэму, и снабдила её всеми доступными материалами. Готовила её недели полторы.
Когда Алеся подмахнула свою шедевральную телегу, она произвела эффект разорвавшейся бомбы. Хорошо ведь готовилась, с душой.
- На нашего шефа тогда завели уголовное дело, - зевнула Алеся, устав от говорения. - Ещё кое-кого уволили, кого-то наказали. Ну, или на проверки и допросы затаскали. А меня уже в ту пору след простыл. Вот-с.
- Ловко, ловко, - хмыкнул Андропов задумчиво. - Это тогда у тебя появился вкус к чекистам? - подколол он.
- Считай, что да, - глазом не моргнув, ответила Алеся. - Потому что если не они, то кто?..
И зачем этот разговор, думала она после. Ну не чёрт же снова за язык. А потом, лёжа в постели, ещё не отряхнувшись от туманов сна, она почти в голос смеялась над собой. Неужели это она его - ну вот как бы перекрестила на дорожку, вот те щит, вот те меч, ступай с Богом и сражайся с супостатами?! - отомсти им, нечестивым, за кривду. Интересно, что мстить за прошлые обиды она хочет... опять-таки, в прошлом. Хотя стоп, ведь уже вроде и сама справилась, и это даже не месть, а всего-навсего справедливость. Обычно такое правдоискательство ничем не увенчивается. Но у неё, вишь ты, без скрежета провернулись все шестерни: сработало призвание инквизиторское. Но так ведь сладко и душевно-трепетно, когда защищает тебя - любимый человек...
Она вконец уже запуталась в своей софистике, обоснованиях и временных сдвигах, и с взрывом внезапного жара подхватилась с постели.
То-то и оно: кто кого должен защищать?
"Так, сначала умыванье, потом одеванье, а потом терзанье", - строго наказала себе Алеся. И принялась выполнять свои утренние действия со старанием, максимально возможным при её нынешней разболтанности.
Но ложка в пальцах всё равно билась, как серебряная рыбка, при вставании со стула перед глазами плыли прозрачные жёлтые разводы. Это тебе за трусость, это тебе за лень, мстительно выговаривала Алеся, вот они лезут, грехи твои, почему ты до сих пор ничего не сделала? Ну конечно, рабочие дни. Надо дождаться выходных. А на выходных она тоже ничего не сделает. Будет просто нарезать круги по квартире, заламывать пальцы и временами с разбегу кидаться на кровать, как о кирпичную стенку.
Она не удержала его от поездки в Афганистан. Она его не вылечила, даже не пыталась. Она не сделала для него и самой малости: найти и наказать виновного.
Да Алеся ничего толком не сделала для Юрия Владимировича, просто хваталась то за одно, то за другое - и ничуть не утешало то, что она была просто вынуждена бросать все попытки. И всё из-за принципа невмешательства, который сначала казался ей естественным, а потом стал мучительным и беспощадным.
В том, что она хотела сделать, Алеся не видела особенного нарушения, несмотря на все рассказы о взмахе бабочкиного крыла. "Я уберу только исполнителя", - поклялась Стамбровская, не то себе, не то высшим силам. Но последние были глухи к её призывам. Не помогали ни медитации, ни белорусские обряды "для прозрения", ни сновидческие методики, ни, грешным делом, настои из особых трав и грибов (хотя после них родилось штук пятнадцать авангардных стихотворений), ни хитрые рунические формулы, чертя которые, надо было напевать ритуальные строфы на древнем скандинавском наречии. Она не видела ровным счётом ничего. И поди пойми, чем были её отчаянные многообразные попытки: искренним старанием или прокрастинацией. Милосердно к себе относиться Алеся не привыкла и считала, что, скорее, второе.
Но не только бесконечное откладывание: ещё и страх. Потому что когда она наконец решилась и собралась, и надела удобную тёплую одежду, и выпила травяного чаю с имбирем, и закрыла квартиру на ключ - то при спуске по лестнице голеностоп у неё был ватный. Сердце своим стуком теснило прочие органы и норовило вытолкнуть имбирный чай обратно в рот. Алеся вздохнула со свистом через зубы и принялась перебирать чётки в кармане, иногда беззвучно шевеля губами.
Кальвария меланхолично золотилась чуть потрёпанной уже, осыпающейся красой: ворота чёрные с вензелем, листья дерев с непроходящей дождистой испариной, молчаливые надгробия, пустая тёмная дорожка к костёлу.
Людей здесь было немного, до Дедов, когда все поминают родных, пока было далеко - дней с десять. Алеся никого и не увидела, пока петляла деликатнейшими, почти танцевальными па между могил. И уже ведь время: через полтора часа кладбище закрывалось. Интересно, а ей хватит?
Вот и вышла в укромное место. Она набралась духу и произнесла:
- Приветствую вас, Ясновельможный Пан и Ясновельможная Пани!
