Если бы пошли метастазы, она бы, наверное, отказалась от химиотерапии. Маму, конечно, жалко. Но ей просто не хотелось бесплодной борьбы ради того, чтоб вырвать несколько мучительных месяцев - нет, даже не жизни, существования. Слишком явно стоял перед глазами пример дорогого человека, наследию и памяти которого она хотела посвятить себя. И она не считала, что это означало сдаться - напротив, смело посмотреть в лицо Той, Чьё Имя Не Произносят Вслух.
Хотя, может, это всё равно значило бы сложить оружие? Теперь - страшно, но приходилось признаться, что так. Да, сейчас она испытывала слабость, образ жизни пришлось изменить, что подстроить, где-то успокоиться - но ей было хорошо.
Ей хотелось жить.
А тогда, в самом начале болезни - Татьяна понимала это с запоздалым, молчаливым ужасом - совсем не хотелось. И не могла она вот так идти неторопливо по улице и от одного вида людей, красивых зданий, ощущения весны наполняться ощущением: "Хорошо". И всей этой чуткости, музыкальности не было, жизнь давно посерела и пропиталась тяжкой окопной сыростью. И даже дела Фонда не спасали, не могли отвлечь никак. Как-то раз она видела в магазине книгу с витиеватым названием: "Тереза Батиста, которая устала воевать". Так вот, тогда она ощущала бесконечное утомление. Вроде бы немало таких судеб, нет особой трагедии в том, что не вышло в Америке развернуть бизнес и достичь процветания, в том, что она во всём следовала инициативе мужа - но она постоянно себя по кусочку отдавала, отрывала, предавала: когда ушла из Большого театра и сорвалась с Васей в Америку, когда согласилась вернуться в Москву и бросила преподавание, отказываясь от достижений - она не хотела думать, что есть в этом что-то нехорошее, неправильное. Но горечь и обида угнездились в душе тайно, без спросу, и разъедали её изнутри, и вылились в тяжёлую болезнь.
Потом Татьяна узнала, что всё время, пока длилась операция, мама провела в храме. И потом повторяла неоднократно, что молитвы её, видно, были услышаны. Как бы там ни было, но у Татьяны действительно появилось странное, необъяснимое чувство спокойствия и ощущение, что не сразу, но всё наладится. И даже какое-то особое, полудетское затаённое ожидание. И именно тогда она начала вот так прислушиваться к себе и к миру. И, удивительно, но на неё не сыпалось новых ударов. И тогда ей тоже пришло в голову назвать это новое состояние "присутствием". Как-то не задумывалась, кого или чего - не прибавляла к этому слову лишних.
Может, и сейчас это был отголосок того самого? Потому что ощущение наблюдения не казалось почему-то неприятным. А ещё создавалось впечатление, словно наблюдающий сам хочет, чтоб его заметили. Господи, и откуда такие сверхъестественные тонкости?
Но она не успела погрузиться в мысли, потому что её окликнули:
- Татьяна Игоревна, здравствуйте.
Она обернулась - и замерла. Перед ней стояла необычная девушка. Хотя чём была эта особая необычность, могла догадаться только Татьяна и некоторые посвящённые. Незнакомка была рослой, стройной, на ней красовался элегантный тёмно-синий пиджак, голубой галстук с жестковатым, мужским, узором, очки в строгой оправе - чёрный верх и бесцветные лески внизу - подчёркивали правильные черты и ощущение некой интеллигентной властности, от неё исходившее. Эту авторитарность не особенно смягчали даже пухлые чувственные губы и мягкие жемчужно-пепельные волосы, уложенные волнами. В руках она держала какую-то книгу и объёмистый пакет в коричневой бумаге, торжественно, как на церемонии награждения. На груди у неё Татьяна заприметила незнакомый орден - неброский, но явно престижный.
Девушка шагнула к ней и протянула книгу с пакетом:
- Вот, возьмите. В пакете - оригинальные материалы. Нет нужды говорить, насколько они ценны. Вот и всё. Удачи. И не пытайтесь проследить за мной, всё равно ничего не выйдет.
Пока незнакомка говорила, лицо у неё было странным: нарочито строгим, но она словно с большим трудом сдерживала улыбку. И в конце фразы, точно из типичного шпионского кино, у неё предательски дёрнулся левый уголочек рта. Татьяна, опешив, молча взяла у неё и пакет, и книгу - а незнакомка как ни в чём ни бывало отошла в сторону и продолжила свой путь.
Когда она опомнилась и, обернувшись, крикнула: "Подождите!" - то девушки уже и след простыл.
Нет, она определённо не знала, что и думать. Словно какой-то розыгрыш - но уж слишком много в этом было проникновенной торжественности.
Татьяна не утерпела и кинулась к первой попавшейся скамейке, и уже на ходу сильно забилось сердце, потому что на обложке она увидела имя деда и надпись: "Собрание стихотворений" - и сборник этот был гораздо толще, чем можно было ожидать. Потом она, чуть не сломав ноготь, развязала, раздёргала верёвочку на пакете, развернула его и увидела тетради и листы с таким знакомым почерком...
Ну и дела!
У неё даже слегка потемнело в глазах.
Татьяна машинально листала книгу, не зная, на какую страницу и кинуться, и тут обнаружила, что какая-то чуть пожелтевшая бумажка лежит возле форзаца. На ней тем же самым характерным почерком было написано: "Я слежу за тобой".
И тут она расхохоталась в голос - счастливо и беззаботно.
Она сидела на скамейке и улыбалась во весь рот, дыша тяжело и радостно, словно только что вскочила в тронувшийся поезд.
Это и правда новый путь. И новая жизнь. Да нет, никакое не преувеличение. Потому что из середины книжки вывалилась другая записка, похожая на первую. И там, даже с восклицательным знаком, было написано: "Всё будет хорошо!".
***
Алеся таилась в своём укрытии и чуть в ладоши не хлопала от бурной, хулиганской радости: шалость удалась!
С каким наслаждением она наблюдала за выражениями Татьяниного лица! И гордо ликовала. Это была её личная, неоспоримая победа. Ей всегда было больно наблюдать за историей этой семьи и видеть, как на неё сваливаются всё новые несчастья. А теперь она хоть для кого-то сделала то, чего не смогла когда-то для Юрия Владимировича.
"Да, конечно, это и вмешательство, и своеволие, и всё такое, - думала Алеся, - но что в этом такого уж плохого? Может, я хочу не только казнить, но и спасать! Уж один-то раз самодеятельность мне простится?"
Алеся заметила, что устала и проголодалась. Наверное, от волнения.
"Пойду-ка я в "Разведку", - решила она, - тут и до Новой Площади не так далеко пешочком". И уже лелеяла образы любимого бара, увешанного оружием и старыми фото, - но остановилась как вкопанная и хлопнула себя по лбу:
- Вот я дурная! Блин, да они же ещё даже не открылись!
Вот так теперь всегда, думала она. Эта современность такая обманчивая, всё ведь так близко вроде. А теперь снова придётся искать портал.
И она даже знала, где он может находиться.
Имеется в виду Раковское предместье, исторический район Минска, находящийся поблизости от Немиги (прим. авт.)
Крепость, являвшаяся главным укреплением шведского города Ниен (швед. Nyen), или Ниенштадт, который находился на территории нынешнего Санкт-Петербурга и являлся, таким образом, его предшественником. В русском языке закрепился немецкоязычный вариант названия - Ниеншанц. (прим. авт.)
Береги себя (англ.)
Главный герой польского приключенческого сериала "Ставка больше, чем жизнь" (1967-1968 гг.), экранизация одноимённого романа Анджея Збыха о работе польского разведчика Станислава Колицкого во время Второй мировой войны.
Энергоинформационные технологии (прим.авт.)
Девушки Гибсона -- идеал женской красоты, созданный американским иллюстратором Чарльзом Дана Гибсоном на рубеже XIX и XX столетий. Существует утверждение, что "девушки Гибсона" были первым американским стандартом женской красоты. Они были крайне популярны в течение двадцати лет, предшествовавших Первой мировой войне.
