А паломники и впрямь ультрасовременные. Выскакивают, как из аквариума, из длиннющих, почти сплошь застекленных автобусов, из тысячецветных легковушек всех фирм мира и спешат к отелям и ресторанам, а то и прямо к водопаду.

Подобно водам Ниагары, чист и сверкающ и сам город Ниагара-Фолс. Каждый метр земли ухожен и приглажен, словно после косметической маски. На берегу реки, давшей имя водопаду, возвышаются две башни, две разновидности бетонных колонн, завершенных какими-то сооружениями, похожими на шляпки грибов. «Гриб» имеет несколько этажей, внутри гостиница, ресторан, кафе, зрительные залы. С каждого этажа открывается вид на оба водопада, будто с самолета.

Мой номер в гостинице «Шератон» был на десятом этаже, и балкон его, как наблюдательная точка, нацелен прямо на это чудо мира. Но конечный мой пункт в тот день не Ниагара. Я не знала раньше, что в десяти — пятнадцати километрах отсюда в маленьком городке Сен-Катрин живут впервые ступившие на землю Канады армяне, которые еще в начале века покинули свой малоземельный, полуголодный край Гехн и приехали на заработки на металлургические заводы города Гамильтон. Не знала, что в 1912 году в этом Сен-Катрине они построили первую в Канаде армянскую церковь, которая стоит и поныне и относится к Эчмиадзинской епархии.

Сегодняшний вечер состоялся в притворе старой церкви. Пришли армяне из американской половины Ни-агара-Фолса, из близлежащих Гамильтона и Колда, и людей было битком набито. Вечер вел председатель приходского совета, человек лет пятидесяти. Улыбается гостеприимно, произносит несколько приветственных слов. Глаза и брови, улыбка, имя и фамилия — Карапет Саркисян — настолько обыденны и знакомы, что просто невозможно представить, что, кроме этих нескольких слов, все остальные слова из многотомного армянского словаря для него не существуют. (Это было в начале моего путешествия, а потом, особенно в Америке, я уже к этому привыкла…) Дочь председателя, совсем еще девочка, крупная, черноглазая, как и отец, в начале вечера преподносит букет роз и торжественно начинает: «Дорогая наша гостья…» Увы, едва начав, девочка останавливается, виновато смотрит на отца и, отчаявшись, переходит на английский.

— Забыла, — еще больше, чем дочь, сокрушается отец. — Целую неделю моя мать учила-учила… И вот забыла…

Рядом со мной сидит вардапет — глава сен-катринской церкви. Он объясняет, что здесь со своими «ребятами» Вазган — местный лидер дашнаков. Еще дня два назад эти «ребята» говорили вардапету: «Знаем, приехавшая из Армении будет бросать в нас камни, однако мы придем…» И вот они пришли, хотя обычно сюда не ходят.

В конце слово предоставляется мне. Я не «бросаю камни». Я просто рассказываю, как народ Советской Армении, укладывая камень на камень, воздвигает свой отчий дом, двери которого распахнуты перед всеми его сынами, входящими с открытым сердцем. Рассказываю о Ереване и приютившихся под его сенью новых поселках— Нор-Гехи, Нор-Зейтун, Нор-Аджн, Нор-Арабкир, Нор-Себастия, Нор-Малатия, Нор-Харберт, Нор-Ерзынк, — носящих имена древних армянских городов. Рассказываю, что ежегодно 15 сентября уже тридцать лет как репатриировавшиеся в Армению мусадагцы отмечают очередную годовщину своей героической обороны в 1915 году, когда, не желая подчиниться приказу властей о переселении, шесть тысяч жителей армянских сел поднялись на гору Мусалер (Мусадаг) и сорок дней оборонялись от турецких войск. Спаслись они при помощи французского корабля, появившегося у берегов Средиземного моря. Рассказываю, как и этой осенью они отметили свою дату в новом поселке Муса-Лер, названном так в честь знаменитой горы. Собралось несколько тысяч человек, и казалось, по всей Араратской долине гремит их традиционная зурна и бубен — дап, земля сотрясается от круговых плясок, а чуть подальше в восьмидесяти пяти громадных котлах булькает янтарная ариса^[6], которая вскормила и дала силу Давиду из Сасуна и бросила его в бой против Мсера-Мелика…

Слова мои адресованы простым людям, сидящим в зале, большей частью старикам, которые хотя и давно уже здесь, но в этой канадской дали сохранили свою безыскусственность, свою крестьянскую тоску по родной земле, камню, дереву.

В конце вечера они подходят ко мне, пожимают руку, обнимают, некоторые умиленно рассказывают о том, что побывали в Армении, в Нор-Гехи, в своем поселке, и, если бог даст, обязательно приедут еще.

Ах, эти старики! Они всюду еще будут встречаться мне, на всей шири Канады и Америки. Будут сидеть в залах, как прикованные к скамьям, и, словно бьющую из кислородной подушки струю, вдыхать воздух Армении, ее речь. И повсюду, в дневном одиночестве и в стариковские бессонные ночи, они снова и снова вспомнят ту свою неказистую хижину и сад своего деда, из поношенного рукава которого высовывались узловатые, подобно сухой виноградной лозе, добрые руки.

Эти старики! Они пришли сюда, на эти чужие берега, еще молодыми, жилистыми. В стальных зубьях Гамильтона, на плантациях Канады, на автомобильных заводах Форда состарились, ссохлись. Все надеялись: вот вырастут дети, выучатся, выйдут в люди, и никто больше не швырнет им в лицо презрительную кличку «старвинг арминиен» — «голодный армянин».

Выросли дети, выучились в школах и колледжах и год за годом, класс за классом отходили от отцов. Отцы комьями земли стелились под ногами детей и внуков, стремясь напитать их теплом и влагой родины, дать возможность прорасти родным корням. Но иссохшими были уже эти корни, скудными их влага и тепло. И сыновья переступили через эти выветрившиеся комья и пошли шагать по просторам, по жирному чернозему.

Они встречались мне повсюду, эти старики, и везде — в домах ли для престарелых или в полных достатка особняках, покинутые детьми или окруженные заботой сыновей и невесток — все равно они были одиноки. Бегущий из века в век горный ручеек обмелел и вот-вот должен был совсем уйти в песок. А где-то рядом уже взял свое начало другой ручей, звенящий на другом языке, о других берегах…

12 марта, Егвард

«Дорогая большая тото! Тетя! Мы очень соскучились по вас. В этом году у нас Сильва Капутикян, приезжайте, я вам покажу, если не можете приехать, напишите письмо, что не можете приехать. Если приедете, я вам покажу Сарухана тоже. Знаете, Шагик Агаронян то левой, то правой рукой играет на аккордеоне. Тетя, мы очень соскучились по вас. Моя любимая тетя».

Ровно десять лет назад, когда я писала «Караваны» и приводила там это письмецо сынишки редактора бейрутской газеты «Зартонк» Шагика Агароняна, мне и в голову не могло прийти, что когда-нибудь я встречусь с той самой «большой тото» здесь, в Сен-Катрине, и она, тикин Алексанян, положит передо мной мои «Караваны», откроет 498-ю страницу, попросит расписаться на полях возле этих строк.

Для армянина земной шар, оказывается, уменьшился. Летят письма и посылки через поля и горы, моря и океаны, в письмах семейные фотографии, заснятый уголок нового дома или двора, ребенок в коляске; в посылках детские игрушки, подвенечное платье невесте, орехи в виноградном соке — суджух, алани — сушеные персики с начинкой из орехов, чеканки, сувенирные коньяки… Протянутые от полушария к полушарию телефонные провода — как бы протянутые со двора во двор веревки; на одном конце провода озабоченная бабушка кричит: «Не позволяй там Арпинэ выходить на улицу — простудится», а с другого конца дочь отвечает: «Не беспокойся, я надела ей шерстяной жакет…»

Да, для армянина земной шар несказанно уменьшился или, напротив, расширилось местожительство армянина: вместо одного отечества — десятки вторых отечеств, вместо пяти-шести связанных между собой областей — пять частей света, вместо двух, Восточной и Западной, Армений — два, восточное и западное, полушария. И в результате вместо семьи, рода, живущих на одной земле, раскинутые по всему свету родственники — сестры, братья, сыновья, племянники.

«Большая тото, мы очень соскучились по вас». Большая тото высокого роста, у нее круглое бледное лицо с седым венчиком гладких волос. За ней утвердилась слава человека строгих правил. Я почувствовала это сразу, когда на пороге ее дома, куда мы пришли после вечера, появились родственницы тото — сестры Нвард и Сиран, щебечущие по-английски.