…Пока я приходила в себя, мне казалось, что я просыпаюсь. Думалось о Максе — как он стоит у лестницы в своем верблюжьем пальто — и было неловко начинать день с таких вот мысленных образов. Я раз десять успела себя отругать, и только потом окончательно очнулась и все вспомнила. И заодно открыла глаза.

Попробую описать, что я увидела. В комнате — нет, наверное, в отсеке, — не было абсолютно ничего. Ни кнопок, ни панелей, ни иллюминаторов. Только пол, потолок и стены, образующие правильный куб, все светло-кремовое и в мелкую дырочку. А прямо передо мной у стены навытяжку стоял Макс.

Выглядел он, в общем, неплохо. То есть, если бы Сол пришел ко мне в таком виде, я бы решила, что он явился делать предложение. Или забежал перед официальным визитом в парламент. Но, исходя из обычного вида Макса, сейчас он был довольно-таки потрепанный. И загеленная прядь на лбу распалась на отдельные части, и лацкан смокинга слегка завернулся, и рубиновая булавка съехала набок. Да и о стрелки брюк, пожалуй, уже нельзя было порезаться. Проверить последнее я не могла. Потому что, когда я попыталась сделать шаг вперед навстречу Максу, оказалось, что я буквально прикована к стене. Всем телом — от затылка до пяток. Естественно, я не смирилась с таким положением вещей, но пять минут отчаянной борьбы против невидимых веревок не дали ни миллиметра свободы. Все это время Макс неподвижно стоял, уставившись в стену сантиметров на двадцать выше моей головы. Я перестала пока вырываться и позвала:

— Макс!

Его глаза дрогнули, описали круг и наконец-то остановились на мне. По-моему, он только теперь пришел в себя. А придя, в точности повторил все мои действия: на его лице поочередно отразились удивление невозможностью пошевелиться, легкий испуг, напряжение бесполезной борьбы, досада и настоящий страх.

— Как ты? — спросила я.

Макс несколько раз часто сморгнул, словно проверяя, действуют ли у него хотя бы веки. А может быть, он просто собирался заплакать, но это я сейчас так думаю. Тогда мне подобное в жизни не пришло бы в голову. Поморгав — кстати, я только тут заметила, что очки у него пропали — Макс заговорил, не очень-то обращаясь ко мне:

— Похитили. Запросят миллион, не меньше! И перед выборами. Отец, конечно, заплатит, а если они все равно?!..

— Макс, ты это о чем?

Он ещё раз сморгнул, посмотрел мне в глаза и произнес жутковатым срывающимся шепотом:

— Они могут все равно меня убить.

— Кто?

Он повел бровями — пожать плечами было бы сложно.

— Те, кто меня похитил.

Полностью развившаяся прядь упала у него со лба на левый глаз, и Максу пришлось дунуть снизу, чтобы откинуть её. Выражение лица у человека при подобной процедуре обычно не самое умное, но Макс и тут смотрелся не худшим образом. Действительно, его, юношу из очень хорошей семьи, могли похитить ради выкупа. А я, по его логике, находилась здесь так, для собственного удовольствия. В общем, пора было раскрыть ему глаза на ситуацию.

— Макс, мы на летающей тарелке.

Его глаза округлились, и выражение лица все-таки стало идиотским.

— Где-где?

— Вспоминай, — я гипнотически уставилась на него. — Мы с тобой стояли на балконе…

Тут я вспомнила маму и заволновалась. Потому что моя мама, вы её не знаете, она могла подумать все, что угодно. Например, что мы с Максом от большой любви бросились вниз с шестого этажа. И стали ангелами, естественно. А впрочем, про летающую тарелку мама тоже могла подумать, с неё станется.

Я почувствовала, что стена вроде бы уже не держит меня так крепко. Зашевелившись, я оторвала от неё руку — в ощутимым "чмоком", как присоску а затем и вовсе освободилась, только повисли горизонтально наэлектризованные кончики волос.

— Макс!

И я бросилась к нему — потому что его голова склонилась набок, колени подогнулись, и Макс начал медленно сползать на пол. Само собой, удержать падение девяностокилограммового тела было далеко за пределами моих возможностей — я как-то не подумала об этом. В последний момент Макс вцепился пальцами мне в плечи, и мы покатились по твердому в дырочку полу.

О противоположную стену больно стукнулась я — Максу наверняка было мягко. Тем не менее, толчок в какой-то степени привел его в себя.

— Я думаю, — он сел, потирая рукой лоб и уставясь в стену, действительно похожий на мыслителя, — я думаю, нам не стоит паниковать. Все это не так уж страшно. Мы выберемся отсюда.

Взгляд у Макса был неверный и блуждающий — я впервые подумала, что его стильные очки служили не только для украшения. Он обвел близорукими глазами кубическую внутренность помещения и медленно встал, опираясь на стенку.

— Где-то здесь должен быть люк или… словом, выход.

И его длинные пальцы движением профессионального взломщика принялись выстукивать кремовую стену. Это зрелище впечатляло. Я представила себе, как Макс открывает невидимый люк, ведущий из отсека в темный коридор, потом находит рубку с пультом управления летающей тарелкой, раскидывает в стороны парочку инопланетян… Впрочем, в последнюю картинку белые красивые руки Макса как-то не вписывались. Я пропустила этот момент и представила его пальцы уже лежащими на бесчисленных кнопках и рычагах пульта. Макс, конечно же, разберется в принципе его действия. И вот летающая тарелка плавно опускается на газон перед нашим колледжем, и Макс, соскочив на землю, галантно подает мне руку… В том, что он подал бы руку, я была абсолютно уверена. А все остальное… может, в тот момент я и в это верила, я все-таки дочка своей мамы.

— Черт!

Вот так, а я думала, что воспитание Макса не позволяет ему чертыхаться в присутствии дамы, то есть моем. Позволило — чуть удлиненный, аккуратно подпиленный ноготь на мизинце его левой руки застрял в одной из дырочек, усеивающих стены. Когда Макс выдернул его, ноготь уже не был идеально ровным и гладким. Нельзя сказать, чтобы это бросалось в глаза, но Макс попробовал зазубрины большим пальцем правой руки, и на его лице отразилось мрачное отчаяние.

— Нет здесь никакого выхода, — сказал он.

Не знаю почему, но это прозвучало так жутко, так фатально. Тем более, что я где-то подозревала: он прав. Эта кубическая жестянка выглядела совершенно монолитной. Только россыпь дырочек — если бы не они, мы давно бы задохнулись. Возникла мысль: собираются ли хозяева тарелки нас кормить? И плюс ещё одна проблема, которая уже давала о себе знать — мне, по крайней мере, но, думаю, Максу тоже. В конце концов, сколько времени они думают нас тут держать? И вообще, помнят ли они о нас? С одной стороны, вроде бы да отключили же они силовое поле, приковывавшее нас к стенам. Хотя оно могло отключиться и само — если двигатели летающей тарелки вышли из режима ускорения. Мне нравилось думать словами, смысл которых я сама представляла очень смутно — и при этом чувствовать себя дико умной. Значит, режим ускорения. То есть мы уже оторвались от земной орбиты и теперь спокойно пересекаем открытый космос, все больше удаляясь от балкона, с которого я демонстрировала Максу вид на окрестности, вид на Землю…

— Зачем, — внезапно сквозь зубы сказал Макс. Он сел на корточки, прислонясь к углу, уронил голову между коленями — и вдруг резко вскинул её. — Зачем я пошел на этот чертов обед? Если бы я сразу сказал этой…

— Макс!

Потому что я никому и никогда не позволяю плохо отзываться о моей маме, — а Макс именно это и собирался сделать. Только поэтому я непроизвольно замахнулась на него — и, конечно же, рукоприкладство в мои планы не входило.

Он вскочил, вжавшись в угол и выставив вперед согнутую руку.

— Ты, — губы Макса дрожали, а близорукие глаза блуждали из стороны в сторону. — Почему ты ко мне привязалась? Это все из-за тебя! Если бы я нормально пошел в клуб, а не стоял, как идиот, на этом… балконе, я бы… Ты во всем виновата, ты и твоя…

И, конечно, пришлось дать ему пощечину. За маму — потому что люди приходят в себя от пощечины только в кино. Во всяком случае, Макс в себя не пришел. Он просто медленно поднес ладони к лицу и заплакал.