- Да.

- Сколько написано у тебя на веку?

- Шестьдесят четыре, - смиренно ответил хиромант и, помолчав, добавил, - но мне уже шестьдесят шесть.

- Извини, я задержался, - сказал кто-то моим голосом. Далее все произошло очень быстро. Моя рука скользнула под полу плаща. Сверкнул клинок. Взмах и четкая линия легла между покорными глазами. Разрубленный табурет заскрипел, медленно распадаясь на две симметричные части. Тело осело, раскрылось как стручок фасоли.

- О, Господи, - взмолилась моя малая часть.

- Равный Богу должен быть с Богом, - объявил мой неизвестный повелитель.

Над рассеченным телом парил звездный шар. Мне слышался голос того, кто прежде звался Максимом Димовым. Он то благодарил меня, то осыпал страшными проклятиями. Сопровождаемый шелестом бессвязных слов, шар поплыл к двери. Завороженный, я пошел за ним. Звездный комок выплыл под хмурое небо. Над водой он рассыпался, и, казалось, из звезд сложился человеческий силуэт. Он махнул мне рукой и пошел по рассерженным волнам к неясной нитке горизонта. Я владел собой полностью. Никто более не управлял моим уставшим телом. Я, Тим Арский, - палач...

- Слуга Господа, - шепнул кто-то на ухо.

- Его гильотина, - крикнул я и размахнувшись швырнул меч в воду. В тоже мгновение ужасная боль обрушилась на меня. Она крутила, утюжила, ломала кости. Сокрушенный мозг капитулировал. Я повернулся и бросился в пену прибоя.

Когда сознание вернулось ко мне, я лежал на холодном песке. Позади удивленно шумело море. Оно никак не могло понять, как удалось вырваться твари земной из его ледяных объятий. Моя рука сжимала оплетенную кожей рукоять. Солдат не меняет присяги. Я поднялся. Ужасно холодно. Одежда на мне насквозь промокла, и крепчающий ветер рвал окоченевшие мышцы. Тяжело ступая, я пошел к железнодорожной станции. У перрона стоял поезд. Я сел в пустой вагон. Согреться никак не удавалось. "Арский, Арский, - шептал я дрожащими губами, - ты безвольная божья шестерка..." "Ты слуга Господа", - сказал опять все тот же голос.

- Приличные люди, между прочим, представляются, - возмутился я

- Люди, люди, лю...

- А ты? Кто ты такой?

- А ты?

- Тим Арский! - в сердцах крикнул я.

- Арский, Арский...ский...кий...- эхом отозвался голос и пропал.

- Хорошо, - сказал я покорно, отчаявшись получить ответ, - пусть я слуга, солдат, шестерка, проститутка, в конце концов, но иметь меня прошу с перерывами... Хотя бы до завтрашнего утра, прошу, не тревожь...

Ответа не последовало, но мне показалось, что мой тайный повелитель согласился.

- И еще, - добавил я, отжимая плащ, - не надо больше этого.

Видимо иногда стоит побеседовать со своей тенью, пусть даже она зовется богом.

Бог. Я часто думал о его природе прежде. Конечно, в самом начале я был атеистом, как и многие дети пролетарской религии, но с годами, книгами и переменами, ко мне пришло мистическое чувство, интуитивное ощущение тайны нашего бытия. Поначалу имелась только зыбкая почва сверхъестественного, потребовавшая вскоре системы, и я яростно бросился культивировать ее, отыскивая бога в старых и новых религиях, в запыленных книгах и шизофренических умах. Временами возникала иллюзия, что удалось построить систему, вполне полную и устойчивую, но стоило лишь повеять слабому ветерку сомнения, как все приобретало качества миража. Карточный замок рассыпался, и я настойчиво принимался отстраивать его заново. Я бросался от одной крайности к другой, блуждая между пантеизмом и монотеизмом, путешествуя через странные культы и философские учения. Я боготворил Ницше и Фромма, Монтень внушил мне любовь к Сенеке, а Ренан к Христу... Все перемешалось. Но я верил. Верил. Правда, временами во мне рождалось колебание, и тогда я содрогался. "Боже, вдруг нет тебя. Вдруг ты ошибка сотен поколений!" восклицал я в безмолвном отчаянии и тотчас спешил себя успокоить: "Нет, нет... Ты есть. Вот это доказывает что..., а это..." С годами колебания становились длительней, а вера слабее. Все от трезвости ума и жестокости мира. Так уж положено, что людей всегда искушают. "Искушение святого Антония" - тема, питавшая вдохновением не одного художника, поэта, писателя. Где-то, о многочисленном ряду их творений, картина Дали. Голый человек с крестом в изуродованной руке и невообразимые удовольствия, шествующие к нему на жутких животных, а в облаках Иерусалим небесный. Непонятно... то ли искушение, то ли награда... Так и здесь, в этом мире. Живешь без всякого понятия и говоришь: "В этом мире", будто имеешь другой, и пишешь: "В этой жизни", будто отмерил не одну. Этот мир и эта жизнь есть высшее испытание и высшее искушение, если только Господь существует, иначе что мешает сделать мне их высшей наградой? Страх... Все основано на страхе. Кроме одного святости, но где взять ее... Наш век рождает только злодеев. Что ж, я благодарен страху. Он оказался неплохим контрацептивом и теперь - я Ангел! И человек!

Когда поезд подошел к станции с непритязательным названием "Разино", я почти согрелся. Во мне зрела надежда, что способности размышлять и принимать решения вернулись, если не окончательно, то до завтрашнего утра, несомненно. За это время я должен был многое успеть сделать. Более всего меня беспокоила... нет, вернее сказать, "мучила" вина перед другом. Наверное, Бог действительно существует, и тогда неизвестно кто из нас счастливее: мой друг - мертвый и бессмертный или я - живой и готовящийся к смерти? Но это пустой вопрос, потому что у Эльдара была и есть семья: жена Сева, дети. Я должен был побывать там, и мне очень хотелось верить, что после нам всем станет легче: мертвым и живым. С такими мыслями я вышел из вагона и с ними же через двадцать минут стоял у серой металлической двери с табличкой "Э. Джабейли". Кнопка звонка неестественно легко поддалась моему пальцу. Дребезжащий звук глухо затрепыхался за бронированной преградой. Послышались шаги. Дверь распахнулась. Я не сразу узнал женщину, появившуюся в дверном проеме - будто фотография в траурной рамке. Лицо иссечено морщинами и глаза - незнакомые мне, печальные глаза. Мне показалось, в них мелькнул страх, но нет... Я ошибся.

- Проходи, - предложила она так, как будто мы только что расстались.

- Я должен был придти раньше. Прости, не мог.

- Знаю, - опустив глаза, прошептала женщина.

Я был готов броситься на колени и молить о прощении, но что-то в лице Севы сказало мне не делать этого.

- Меня ищут, - признался я, раздеваясь.

- Это мне известно. О тебе спрашивали.

- Кто?

- Полиция, - безучастно сказала Сева, упершись взглядом во что-то позади меня. - А еще приходил человек.

- Человек? - с тревогой переспросил я.

- Это был очень странный человек. Ему был очень нужен ты.

- Что он сказал?

- Ничего. Совсем ничего. Он молчал, этот черный человек.

- Так почему ты решила, что он хотел меня?

- Ты знаешь, Эльдару нравится, когда ты рядом с ним. Он мне часто говорит, что с тобой хорошо молчать.

Я содрогнулся от слов Севы. Логика фразы была жуткой, но по сравнению с моей виной... Моя вина неизмерима, и никак мне ее не искупить.

- Случайность. Глупая случайность...- я запнулся не находя ни слов, ни сил для продолжения.

- Перестань, - поморщилась Сева, - не надо. Хорошо?

- Хорошо, - с облегчением согласился я и глубоко вздохнул, как бы сбрасывая с плеч тяжелый груз.

- Пойдем, я накормлю тебя, - позвала Сева.

Видимо, я выгляжу действительно жалко, коли первая мысль у всякой женщины на моем пути накормить меня. Мы прошли на кухню.

- А где дети? - спросил я, прислушиваясь к тишине.

- У свекрови... Я ждала тебя, Тим. Ты ведь был настоящим другом Эльдару. Я знала - ты придешь.

- Сева, я не могу тебе всего...

- Нет, нет... Мне ничего этого не надо, - перебила меня Сева, - Ничего. Мы же договорились...

По ее лицу потекли слезы.

- Извини, извини, - прошептала она, вытирая их фартуком. - Я сейчас налью тебе суп.