-- Жене своей указывать будешь, -- проворчал Павел, но за камеру встал. Христов нервно прошёлся взад-вперёд, покусывая пальцы. Планы спутались, всё вышло из-под контроля, и это - подумать только - в первый день съёмок. Он тяжело уселся в особое режиссёрское кресло, чуть слышно скрипнувшее под ним.

-- Переснимаем разгноение Бефани, -- устало произнёс Христов. -- Полустихами говорить не надо. Филипп, можешь не залазить под стол, сядь на подоконник. Аквадей...

-- Я устал, -- пожаловался Аквадей.

-- Молчи. Бери свою косу и, ради Бога, не задень своих коллег. Симон, лови моржонка. Павел, будешь снимать третий угол...

-- Я вообще не буду снимать, -- заявил оператор. -- Мы уже сняли твоё разгноение, у нас на очереди консенсус силы.

-- Так, хватит! -- Христов вскочил на ноги. -- Надоело! Вылезай из-за камеры.

-- Сам вылезай из-за камеры, -- отозвался Павел.

-- Я? Да ведь это ты за камерой! Я даже близко не стою к ней!

-- Ну вот и вылезай! -- агрессивно крикнул Павел.

- Ох... - Христов закрыл глаза. Открыл: - Ну ладно. Осветитель где?

- Домой ушёл, - откликнулся Филипп.

- Домой?

- Ага. Сказал, голова разболелась.

- Да что же это... так! - Христов взял себя в руки. - Помощник осветителя!

- Я тут!

- Теперь ты осветитель.

- Правда? Ух ты! Вот это да! - новоиспечённый осветитель запрыгал от радости.

Он встал за пульт, раскрыл ладони и взял аккорд клавиш с тихим, но значительным "да будет свет!" на губах. Сцена осветилась нежно розовым, заиграли блики на мтали полотно косы, актёры стали жмуриться, но терпели, понимая, что не хлеборобами работают, неудобства можно и перетерпеть.

Христов вспомнил про Шишкина, осознал, что никто их теперь долго не побеспокоит, пропитался хозяйской значимостью, закинул ногу на ногу и стал кричать:

- Филипп, изображай пресмыкание перед рытвиной! Аквадей! Муссируй латентную окаменелость! Симон!

Симон испуганно оглянулся на режиссёра, и выплюнул остатки жёваного печенья, которым изо рта в рот кормил моржонка. Христов одарил его укоряющим взглядом.

- Муссируй повсеместность, Симон! Распрямляй кручину духа!

Симон стал в распрямляющую позу.

- Павел!

- Я сам вижу, что происходит, перестань мне указывать!

- Начали! - махнул он рукой на строптивого оператора и заодно просигналил начала действа.

В слабеющем по краям пятне розового света задвигались люди. Филипп пал на колени и стал романизировать квазивентиляционное рукоприкладство, Аквадей, водя косой над головами, будто очищая бассейн от листьев, вращал головой, изображая ржавелый пропеллер непроскочившей кирпичности правобережья. Симон цедил зиккуратную патоку удивлёнными кистями, и анахронизировал в сторону Филиппа, который всё глубже проковыривал узы альвеолярности пупырчатых небом.

Христов больно щипал себе подбородок, вглядываясь в метаморфозы съёмочного пузыря. Актёры гнули лица и, отпрянув, влеклись центроеликостью стиснутости. На их розовой коже выступали капельки пота, от усердия и жара софитов. Камера пошла в обход, а Христов вспомнил про Шишкина, застрявшего меж расщепленных гранитных плит.

- Волоокость разнузданности анаглифична в обоюдном стакане кургузой прилипчивости! - с монотонной напевностью пустил нить повествования Филипп, блеская фольгой короны.

- Опала наречённой инородности молью въелась в утробу будничного ороговения ироничной постности беспримерности! - вторил ему поставленным лаковым голосом Аквадей, спрятав косу частично в рытвине, а частично в полотнах одежды.

- Рупь в сапоге Куприяном смотрит, голому только тьма и марево руку подадут, олово беспричинности изучает косматость полунакормленности, как гурьбы варёную плеть, - Симон грозно повышал интонацию, следуя сюжетной схеме.

Христов залюбовался было происходящим, но мысль о Шишкине буравила и не позволяла окунуться в процесс всецело. Едва дождавшись финального жеста Акадея, Христов закричал:

- Снято! Перерыв пятнадцать минут!

И, вскочив с кресла, побежал вних в подвалы. В этот раз идти было страшней, так как тьма сгущалась. Сутки внутри здания были плотней, и смеркаться начинало на четыре часа раньше. Это было запланировано архитекторами, чтобы не тратить деньги на дорогостоящие шторы, ими приходилось бы завешивать широкие стены-окна павильона, нанимать людей, чтобы следили за состоянием штор и своевременным закрытием. Но, к счастью, остановились на этой идее. Только не к счастью Христова, который шёл практически на ощупь, пока во тьме коридора не забелелась фигура. Он подошёл ближе. Состояние Шишкина было плачевным. Уже до пояса ушёл он во всё разрастающуюся трещину.

- Где ты там ходишь! - закричал он, пробудившись от дрёмы, в которую, вероятно, впал от скуки. - Помощь где твоя?

- Я на работе, у меня график, сами твердите, скорость, скорость.

- Да я тебя засужу! За неоказание помощи и оставление в беде, гад! Не видишь, меня засасывает! Чьи деньги прожирать будешь?

- Напрасно вы ругаетесь, я только о вас думал, не мог нормально работать. Вот, пришёл проведать!

Шишки рванулся, чтоб схватить Христова за ногу, но тот отпрыгнул.

- Чего пугаете!

- Я тебя сейчас так напугаю! Давай руку!

- Одного тут недостаточно, а я квёлый по состоянию организма, спасателей надо звать.

- Да где они, спасатели твои! Ты пошевелил рукой, чтоб вызвать хоть кого!?

Эхо прокатилось по коридору, вернувшись гулом, ещё хранящим схожесть с голосом разъярённого Шишкина.

Христов молча отступал во тьму.

- С вами всё в порядке, значит можно снимать дальше. Беспокоился я. А помощь скоро приедет.

Шишкин схватился руками в выступ гранитной плиты, желая отломить кусок и запустить им в Христова, но плита держала крепко. Режиссёр ушёл, разлилась тишина. Лишь тихонько потрескивали ломаные хвосты трещин, разрастаясь во все стороны - по стенам, по потолку, по коридору в обе стороны. Кроме того, пахло жжёной смолой.

Христов выбрался на свет, к людям, в залитый уютным светом павильон. Моржёнок подрос и, на руках у Симона, пытался произнести первые слова. Тот, нежно улыбаясь, смотрел на его усатую мордочку. Аквадей починял косу. Филипп дремал на горе реквизита для съёмок свадьбы.

- Не сидим, продолжаем, продолжаем! - деловито прищёлкнул пальцами режиссёр. - Что у нас там дальше на очереди?

- Свадьба, наверное! - обрадовался Павел.

- Погоди, - нахмурился Христов. - А как же изгнание Агафокла?

- Дурацкая сцена, - помрачнел Павел.

- Дурацкая не дурацкая, а концептуально важная. Филип, сыграешь Агафокла?

- Ай, - повернулся на другой бок Филип.

- Беда с вами, - вздохнул Христов и повернулся к осветителю, который ещё недавно был всего лишь помощником. - Хм-м... Тебя как зовут?

Осветитель растерялся и открыл рот, но не нашёлся с ответом. Он работал помощником осветителя уже долгие годы, и за всё это время никто не называл его иначе как "эй, ты". Он успел забыть своё имя, и память о прошлом была столь же тусклой, как и вся его жизнь. Иногда он пытался вспомнить родителей, но в памяти запечатлелся только мамин голос, когда она шептала ему перед сном: "Ты рождён для великих дел, сынок... Ты - избранный... Однажды твой час придёт". Осветитель испуганно глядел на Христова, пока тот терял терпение и наконец не выдержал:

- Плевать! Подойди сюда, будешь играть Агафокла. Возьми вот этот плащ и накинь капюшон. Только не надо излишне драматизировать, понял? - Осветитель глядел на него, открыв рот. Аквадей любовался блеском косы в свете прожекторов, на губах у него застыла жестокая улыбка. Христов хлопнул в ладоши: - По местам! Снимаем изгнание! Аквадей изгоняет Агафокла, пока Симон искусительно несуразничает на заднем плане.

- А я не умею, - скромно сказал Симон. - Нам в актёрском училище искусительную несуразность не преподавали. Но если хотите, я могу понапрасну бухтеть, у меня всегда отлично было по бухтению...