-- Я накормлю тебя не хлебом - плотью! -- взял голос гноитель. Коса в его руке качнулась. Звякнули цепи. -- Внести виновную!
Пятеро статистов выдвинулись в поле зрения камеры, держа в руках стеклянный гроб. Христов хлопнул себя по лбу: самое главное он сказать-то и забыл.
-- Снято! -- выкрикнул он. Актёры расслабились, Филипп выполз из-под стола, Аквадей закурил. Статисты убежали прочь, унося гроб.
Режиссёр подошёл к Павлу, выглядывавшему злобно из-за камеры.
-- Я всё равно снимал со второго угла, -- зашипел он. -- Снимать с третьего - это... позор, преступление! Меня не заставите, ищите других дураков!
-- Послушай, Павел... -- Христов кивнул на гроб. -- Ты можешь снять его так, чтобы заметно не было, что он, хм... пустой?
-- Не могу! -- отвернулся Павел. -- Скипидар нужен.
-- А у тебя нет?
-- В подсобке стоит. А идти лень!
-- Давай так, -- Христов наклонился к оператору и зашептал. -- Я сейчас быстро сбегаю за скипидаром, а ты... ну, ты мне сними, чтоб незаметно было, а?
-- Ну только если сбегаете, -- смягчился оператор.
-- Я быстро, -- режиссёр кивнул и бросился к двери, на ходу обернувшись и крикнув: -- Перерыв! Десять минут!
Подсобка оператора находилась в подвале рядом с туалетом. Христов не любил туда спускаться и терпел до последнего, стараясь не пить много жидкости. Подвал был холодным и мрачным, как средневековые катакомбы. Свет в туалете не включался, лампочка перегорела пару лет назад, и метить в дырку приходилось наугад. К счастью, операторская подсобка освещалась факелами, что загорались от обычной зажигалки, и когда огни разгорелись, Христов без проблем нашёл полупустую банку скипидара.
Впрочем, он так и так нашёл бы её по запаху. Крышка от банки куда-то запропастилась, и скипидар распахся на весь подвал; зажимая нос, Христов взялся за железную ручку и вынес банку из подсобки. Факелы тушить не стал - а ну как вернуться захочет. Захлопнув дверь в подсобку, Христов собрался уж покинуть подвал...
...Как вдруг понял, что не может пошевелить левой ногой. Дёрнулся раз, другой - бесполезно, нога крепко застряла в трещине, что образовалась в каменном полу. Студия помещалась в стареньком здании, которое помалу расходилось по швам, и трещина была одной из многих, паутиной опутавших корпус. Некоторые возникали прямо на глазах: та, в которой застрял Христов, появилась в те считанные минуты, когда он рылся в подсобке. Режиссёр ещё раз дёрнулся, но без толку: каменные дёсны крепко держали его за лодыжку.
Аккуратно, чтобы не разлить, Христов поставил на пол банку со скипидаром и задумался.
Если не удастся выбраться к вечеру, съёмочный день пойдёт насмарку. Главное - скорость, убеждал его продюсер Шишкин. "Скорость, а не качество! -- вещал он, помнится. -- Мы тут не Джоконду какую-нибудь снимаем, а продукт! Время - деньги, понял?" Христов тихо возмущался, уверенный, что отец послал его в кинобизнес не ради того, чтобы сын учился имитировать общий стиль. Было унизительно понимать, что продюсер не желает даже вникнуть в суть дела и твердит лишь: скорость, скорость... Христов пошевелил ногой. Нога по-прежнему не поддавалась. Он подумал: рано или поздно кто-нибудь зайдёт в подвал по низшей нужде, вот тут его и обнаружат, и спасут - если, конечно, не случится так, что никому в течение рабочего дня не приспичит. А если задуматься о ничтожной, но пугающей вероятности, что никому не приспичит в течение целой рабочей недели, пока он будет медленно слабеть, худеть и, наконец, мертветь...
-- На помощь! -- закричал Христов. -- Я в ловушке! Вызволите меня!
-- А? Кто там? -- послышалось из туалета. Христов и вправду помертвел: то был голос продюсера Шишкина, а вот и сам он вышел и всмотрелся в подвальный мрак: -- Христов, ты? Почему не на площадке?
-- Я застрял, -- оправдался режиссёр. -- Я пришёл за этим, скипидаром... а тут трещина, и я в неё так...
-- Бог ты мой, это что, опять какой-то перформанс? -- Шишкин подошёл ближе, теперь можно было разглядеть его свирепое лицо. -- Как ты мне надоел, честное слово! Это скипидар? Нет, ты безнадёжно претенциозен. Хватит с меня!
-- Я для оператора...
-- Ты думаешь, мне нужны эти твои... акты? -- выплюнул Шишкин с гадливостью. -- Кому ты что хочешь доказать? Иди на площадь и там митингуй! Я таких навидался: вечно мнят себя оригинальными, а на деле - тьфу! Я из жалости отдал тебе самый дурацкий проект, так ты и его сейчас завалишь. А ну быстро поднялся на площадку!
-- Не могу, -- сказал Христов. -- Я застрял.
-- Да ты не угомонишься! -- выкрикнул продюсер. -- Нет, хватит! Уволен! Выметайся! Достало! От вас одни проблемы! Я считаю до трёх, и чтоб через три секунды... Это что? Что это такое? Я ногой не могу пошевелить! Я застрял!
-- Это всё трещина в полу, -- поделился Христов. -- Теперь мы с вами вместе... а нет, постойте - я освободился!
Его нога действительно изогнулась как-то по-особому и выскользнула из ловушки. Подхватив банку, Христов отошёл на безопасное расстояние, чтобы размахивающий руками продюсер не задел его.
-- Я сбегаю за помощью, -- сказал режиссёр. -- Только скипидар отдам...
-- Это всё ты! Всё из-за тебя! -- орал ему вслед продюсер, пока Христов бежал по лестнице, стараясь не расплескать скипидар. Живой ногой он достиг третьего этажа и опять замер у дверей, прислушиваясь: вроде тихо. Христов сделал щёлочку и заглянул: актёры беседовали, сидя вокруг стеклянного гроба. Режиссёр приоткрыл дверь шире и ступил на площадку. Никто и головы не повернул. Христов прокашлялся: ноль внимания. Увлечённые беседой над гробом актёры будто бы не видели и не слышали, что происходит за пределами их узкого круга.
Христов два раза подпрыгнул и помахал рукой.
-- Господа! Перерыв окончен! -- провозгласил он, и тут оператор Павел шикнул на него. Аквадей дёрнулся, глянул с недовольством, а Симон вздохнул. Филипп зевнул во весь рот и откинулся на стуле. Его измятая корона съехала набок, повиснув чуть ли не на ухе; теперь было заметно, что сделали её на скорую руку из золотистой фольги.
-- Всю сцену испортил, -- заворчал Павел, выбираясь из-за камеры. -- Снято! То есть, ни хрена не снято, скажите спасибо этому товарищу, - он кивнул на Христова, который в потрясении не мог вымолвить ни слова. -- Готовьтесь к новому дублю. Филипп, поправь корону. Аквадей, не чеши задницу, когда на тебя камера смотрит.
-- По-по-позвольте, позвольте... -- заговорил Христов, приближаясь к оператору. -- Это что здесь, с вашего, так сказать?.. Что вы тут?..
-- Фильм снимаю, -- буркнул Павел. -- Я теперь режиссёр.
-- С каких это таких, позвольте?.. -- всё больше волнуясь, Христов широко жестикулировал и подпрыгивал на месте. -- Это путаница какая-то, хочу сказать - недоразумение! Режиссёр - я! А ты... ну, оператор! Вот я скипидар принёс, погляди...
-- Не нужен мне скипидар, -- отказался Павел. -- Сам его пей. А я пойду дальше снимать.
-- Нет! -- вскричал Христов. Кипящее возмущение оформилось наконец нужными жестами, и режиссёр затряс кулаками. -- Я не позволю, слышите, не позволю! Так, все по местам, снимаем разгноение Бефани!
-- Сняли мы твоё разгноение, -- скривился оператор. - Мы ж не тормоза, нам что - раз, два, и готово. Сейчас снимем консенсус силы, а там и до свадьбы дело дойдёт...
-- Но мы планировали снимать свадьбу завтра... Да что за наказание! -- Христов повернулся к актёрам. -- И вы позволяете этому... этому тирану помыкать вами?
Актёры молчали, попрятав глаза, один только Филипп смотрел на режиссёра спокойно, равнодушно, как на случайного статиста, вздумавшего качать права.
-- Он не заставляет нас говорить полустихами, -- сказал он, поправляя корону. -- Я работаю уже двадцать лет, но никогда ещё не чувствовал себя таким униженным. Подумать только - выкрикивать стихи из-под стола! Я же читал сценарий, там были человеческие реплики! Нет, нет и нет, если работать - только не с вами, простите.
-- Но без полустихов не обойтись, -- Христов отёр взмокшее лицо ладонью. -- Они необходимы для создания брехтианского люфта между зрителем и экраном, иначе... Ах, чёрт с вами! Не хотите - не надо, будем, значит, следовать сценарию. Павел, за камеру!
