Николу опутали веревками. Та же участь постигла его помощника. Мнимый приказчик бился лбом об телегу и скулил как нерадивый щенок, нагадивший в тапки хозяина.
Князь направился ко мне. Пришлось соскочить с пролетки на землю. Старобок сграбастал меня в объятия и прижал к себе так, что кости затрещали.
-- Ну, спасибо Пахан, таких злыдней помог изловить, честь княжескую сберег.
Я скромно молчал. Княжеская благодарность приятна, но душу не греет. Мне в Волынь кровь из носа попасть надо, а теперь, когда в обозе вместо купеческого товара ворованное добро нашли, мои шансы добраться до торгового города за казенный счет стремительно таяли. Отберет сейчас князь грамотку. Завернет пролетки назад. Вытряхнет из кармана выданные червонцы и велит корешам по домам разойтись. А куда мне одному? Без денег, без сопровождающих. Сгину в незнакомом мире, и никто не узнает где.
Старобок хлопнул меня по плечу, я с трудом вымучил улыбку. Пришлось раскрыть рот, как-никак князь благодарит, молчать не прилично:
-- Спасибо на добром слове Ваша Светлость, -- поклонился я, -- но тут не меня, Никитку благодарить надо.
-- Славный парнишка, -- согласился Старобок. -- Не обижу, дам на конфеты. Я, дело прошлое, не поверил сначала. Но сорванец такой крик поднял, мол, Пахан никогда не ошибается, раз сказал, что в обозе награбленное, так оно, значит и есть. Я стрельцов в седла и наперерез. Как вычислил ворюг поганых? Стрельцы все княжество почитай за неделю перевернули, за каждую печь заглянули и не одного следочка. А ты раз -- и в дамки.
-- Случайно, -- ответил я и отвел взгляд, чувствуя, как под рубахой царапают кожу каменья с резной рамки портрета княжеской дочери. Имея такую улику даже министр МВД с третьей попытки догадается, что за "товар" прячется под брезентом груженых телег. Просто так Алинкины портреты в золотых рамах по княжеству не валяются.
Мне, конечно, следовало сказать князю, чтоб он и Лёньку поблагодарил. Если б господин граф не растревожил своим телом груз, портрет так бы и остался в тюке. И катили бы мы сейчас в славный город Волынь, с чистой совестью охраняя награбленное. Но тогда князю пришлось бы и лошади благодарность выносить. Зря, что ли она Лёньку копытами ублажала? А это уже урон для княжеской чести. Поэтому я скромно умолчал о посильной помощи графа в поимке преступников.
Зато князь не затыкался. За пять минут, ничего не ведая о прошлом Николы, предсказал в мельчайших деталях его ближайшее будущее. Покончив с этими формальностями, он опять повернулся ко мне:
-- Я, Пахан, как и Еремей -- пятьсот рубликов только пообещать могу. А вот пять червонцев выдам. Когда вернешься.
Меня зацепило сразу два слова: "выдам" и "вернешься". Первое давало моральное право не считать себя больше казнокрадом. Лишние пятьдесят рублей, что я получил из казны, теперь, хоть и с натягом, можно считать обещанными премиальными, полученными раньше срока. Второе слово вселяло радужные надежды на продолжение похода. Ведь что бы откуда-то вернуться, надо сначала туда попасть. Сдерживая радость, я поинтересовался:
-- Ну, так что, мы поехали дальше, за степными лошадками для Вашей Светлости?
-- Езжай, скатертью тебе дорога.
Дважды повторять не пришлось. Княжеский конюх остался разбираться с телегами, на его место, уселся Лёнька. Пока граф пересаживался, я, улучив момент, достал из-под рубахи Алинкин портрет, вытащил холст из оправы и сунул драгоценную рамку в тюк с княжеским барахлом. Драгоценности князю, портрет мне. На память. По-моему справедливо.
Несостоявшийся купеческий обоз развернул оглобли в обратную сторону, а мы с господином графом продолжили прерванный путь.
До Сыроежкино добрались на удивление быстро, даже стемнеться как следует не успело. Оно и понятно, где ж тощей кобылке старосты угнаться за откормленными рысаками князя. Уже на ближних подступах к селу мое сердце наполнилось тревогой. Как-то необычно тихо было на деревенских улицах.
Предчувствие не обмануло. Оставив лошадей под присмотром графа, я поплелся разыскивая людей. Крестьянские избы темными глазницами окон с укором глядели в след без малейшего намека на огонек. И лишь миновав два переулка, я встретил живую душу. Раскрасневшаяся от бега девка едва не сбила меня с ног. Задрав подол сарафана, она неслась в сторону покосившейся колокольни. Изловчившись, я сумел схватить ее за руку. Красавица юлой завертелась на месте. Забубнила что-то несуразное. С горем пополам в ее лепете удалось разобрать лишь пару слов -- "блатные", да "хоронить". Я выпустил руку и бросился к колокольне.
На центральной площади толпа народа. Собрались все -- от мала, до велика. Гомон стоит как на базаре. Причем мужики все больше бранятся, а бабы, крестя лбы, с восторгом приговаривают:
-- Слава тебе, Господи!
Ткнув локтем в бок ближайшего мужика, я поинтересовался:
-- Чего это тут?
-- Конец света настал, -- горестно выдохнул крестьянин.
Не зная, что и думать, распихивая народ, я полез в первые ряды. Очень любопытно поглазеть на конец света в отдельно взятом хуторе.
На полянке, между колокольней и чьим-то амбаром, стоят мои кореша. Лица кислые, аж скулы сводит. Лишь Евсей, заложив руки за спину, с садисткой улыбочкой похаживает вдоль строя.
-- Люди опомнитесь! -- хватаясь за сердце, взмолился мой недавний собеседник. -- Не берите грех на душу! Ведь не ведаете, что творите... сволочи окаянные!
Словно по команде все замерли, даже бабы примолкли, кому-то сделалось дурно. Я понял -- близится кульминация, знать бы еще чего? Шагнул вперед и рявкнул:
-- Фраер, доложи обстановку!
-- Пахан! -- Разом взвыли штрафники и с надеждой уставились на меня.
-- Вот, -- кивнул Евсей на свежевырытую могилу, рядом с которой стояло две фляги, три бутыля и штук сорок бутылок помельче. -- Хороним.
-- Благодетель ты наш! -- раздалось за спиной, и через секунду мне в ноги ткнулся сыроежскинский староста. -- Пахан, за Христа ради останови супостата! На тебя одного уповаем! У-у-у, -- пустил он слезу.
--Ты это, -- растерялся я, -- с колен то встань, чего штаны марать-то.
-- И не подумаю, смилуйся господин хороший...
-- Евсей?! -- напряг я голосовые связки, требуя объяснений.
-- Один момент, -- кивнул мой заместитель. -- Шестерки, выйти из строя!
Опустив косматые головы, Ванька с Васькой сделали пару шагов.
-- Общаковские деньги брали? -- не столько вопросительно, сколько утверждающе произнес Евсей.
-- Брали, -- обреченно кивнули братья.
-- На какие нужды?
-- Известно, какие. Провиант для посольства купить. Пшено, картоху там, вареньица с медком опять же...
-- А что купили?
-- Известно чего, -- скосил Ванька глаза на край вырытой ямы, -- самогон, брагу и медовуху... Пахан не подумай чего, без обмана все. Это пойло на тех продуктах и настояно, лично с каждой бутылки пробу снял. Все, что велено раздобыли... в жидком виде правда...
Я перевел дух, словно камень с души свалился. Бог с ним -- с деньгами, дело наживное. Одно понять не могу, чего народ сбежался? Эка невидаль -- тверезые мужики вокруг фляг с брагой ходят, как коты на сметану смотрят, а в рот ни капли не берут. Не украдено, на кровные рубли куплено, чего хотим, то и делаем.
Пожалуй, правильно Фраер рассудил -- слить пойло в яму и закопать поглубже, чтоб вонь по округе не расходилась. Иначе вся штрафная сотня через неделю в белой горячке сляжет. И я мужик, самого в пот от таких мыслей кинуло. Но, как ни крути -- прав Евсей. Впрочем, пару бутылочек чего повкусней можно и припрятать на черный день...
Не популярное в народе решение приходилось принимать. Где уж крестьянину-лапотнику такое понять. У меня самого сердечко сильней обычного завибрировало. Староста словно читал мысли, обхватил голову руками и заголосил:
