— Представляю вам Бекова, — сказал, подводя командира, Нуров.

— Чем занимается товарищ Беков? — спросил главный комиссии.

Вопрос этот, как острый нож, кольнул сердце бывшего адъютанта.

— Товарищ Беков — основатель Гаждивана.

— Да, да, нам говорили. — Комиссия разочарованно оглядела Бекова.

Эти молодые люди из комиссии, видимо, заранее создали в своем воображении облик основателя Гаждивана как человека героического и романтического и теперь вместо того, воображаемого Бекова увидели человека очень старого и немощного.

Комиссия и четыре гаждиванца зашли в контору еле уместившись в сырой желтой комнате.

комиссия села за стол и начала рассматривать документы, четыре-пять томов разной переписки, справок, отчетов, приказов, заявлений, переворачивала страницу за страницей полуистлевшую бумагу, где все написанное давно уже потеряло смысл.

А все, кто ходил за комиссией, остались во дворе Окружили со всех сторон контору и стали ждать своей участи, время от времени заглядывая в окна.

Маруф тоже был с ними. Думал он, напрягая свой юношеский ум, и очень боялся, что отец его от всех сложных переживаний может слечь в постель.

Так как заводик давно сгнил и развалился, решено было официально закрыть его. Полчаса комиссия подсчитывала убытки. У гаждиванцев, никогда не слышавших, что на свете могут быть такие большие деньги, печально засверкали глаза.

Нуров изложил свой план переустройства Гаждивана. Он просил, чтобы рабочую силу передали ему для колхоза. Гаждиван должен стать поселком, и когда Нуров купит буровые машины и просверлит землю, где таится пригодная для жизни вода, то пустит он эту воду по высохшей реке Гаждиванке, и оттуда она побежит по трубам для нужд консервного и винодельческого цехов.

Эгамов не мог трезво воспринимать все то, о чем говорилось в этой комнате. Утомленный, подавленный непонятным поведением командира, он почувствовал, что теряет самообладание.

Но он словно заново родился, услышав фамилию командира «Товарищ Беков!» Все в нем сжалось от боли и мук, когда ясно и четко спросили.

— Когда у вас впервые родилась идея о Гаждиване?

— Я здесь воевал, — начал вспоминать Беков — Когда мы победили басмачей, то оказалось, что выиграли лишь пустыню. Страшную, безжизненную пустыню. Я сказал воинам: «Только тот воин настоящий, кто способен не только хорошо убивать, но и посадить здесь деревья…»

Гаждиванцы, утомленные долгим ожиданием, вдруг начали стучать по гнилым стенам, били кулаками, словно звали, кричали и умоляли, забыв о том, что комната эта еле держится и что с потолка на стол падает штукатурка.

Эгамов выбежал к ним. Гаждиванцы перестали стучать, спросили:

— Отец Кулихан, а о нас будут говорить?

Эгамов замахал руками, чтобы они молчали и не делали больше глупостей, чтобы просто распахнули окно и смотрели и слушали бы командира и, если нужно, поддержали бы его.

Когда он вернулся в комнату, старики уже стояли возле окна и тихо и свято глядели на все происходящее.

— Товарищ Беков, для чего вы вернулись в Гаждиван после стольких лет странствий?

Беков весь сник от этого вопроса, опустил голову, думая, что не стоило ему действительно возвращаться сюда. Нуров достаточно силен и умен, чтобы сделать все лучше. Он, Беков, только обуза для него.

А у Эгамова опять заныло сердце. Он растерялся и не мог понять, отчего это его храбрый и доблестный командир ведет себя так странно и нерешительно, тем более что вся эта комиссия, молодая, ничего не смыслящая в жизни, не имеет права осуждать его.

Он ждал ровно столько, сколько позволяла выдержка, но командир — проклятье на твою седую голову, Кулихан! — молчал. И тогда Эгамов встал, он больше не мог, он сказал, обращаясь к уважаемой комиссии:

— В злой пустыне змеи, скорпионы, разная тварь жалила нас с командиром! Но мы не страшились, ибо видели в своей жизни тварей похлеще — басмачей! Разве не так, товарищ Нуров и товарищ Турсунов? И вы, товарищи комиссия, и вы еще спрашиваете, зачем вернулся командир к теплым очагам нашим и святым могилам своих воинов? Мне стыдно и больно! — голос его сорвался. Секунду он молчал и видел, как шепчется комиссия, глядя на него не то с укором, не то с сожалением. Видел и лица земляков, гаждиванцев, в окне, и сына Маруфа, который делал ему подбадривающие знаки.

Он продолжил:

— Помню, когда уезжал от нас командир, он сказал: «Добрый Кулихан, я оставляю тебе и другим воинам этот город, и вы должны строить его, чтобы люди жили счастливо…» И вы посмотрите, какой теперь этот город! Командир сказал: «Я доволен городом!» Гажди-ванцы! — обратился он к своим землякам, подбегая к окну. Стал трясти их за руки, хлопать по плечам… — Разве вы не любите свой город?

Ленивые гаждиванцы секунду молчали, собираясь с мыслями, и тоже заговорили, но больше между собой, чем с комиссией:

— Да, большой город у нас… Зять мой работает в гостинице.

— У нас три гостиницы.

— И есть нам где бриться и детей своих брить. Одиннадцать парикмахерских у нас…

— А сапожные мастерские? Сапоги продырявятся — мигом новую заплату поставят…

— Есть у нас где и керогазы чинить. И насосик для примуса вставить. И веник купить не проблема.

— Четыре слесарные мастерские у нас. В одной сын мой работает.

— Бани, бани не забудьте…

— Но вот что-то с рекой у нас…

— Словом, — сказал Эгамов, делая знак гаждиванцам, чтобы замолчали, — всего у нас вдоволь…

Но Беков перебил его. Собравшись с силами, он сказал:

— Я хотел бы, чтобы ты замолчал, Кулихан.

Усталые глаза его то и дело закрывались.

— Да, да, командир, — Эгамов поспешно сел. — Говорите, командир.

— Почему я вернулся сюда? — начал говорить Беков, но очень медленно, нехотя. — Не знаю, поймете ли вы меня, молодые люди… Мне хотелось бы остаток жизни побыть с теми, кто помнит меня. И мне казалось, что Гаждиван именно такое место. Здесь я оставил своих воинов — одного из них вы только что слушали… Нигде я не был столько, сколько в Гаждиване. Каждые семь-восемь месяцев меня перебрасывали на новое место, и нигде я не успевал завершить начатое дело. Я тот, кто всю жизнь нужен был для ликвидации прорыва. Прорыва на шахте, на заводе, на канале… И так продолжалось до тех пор, пока взамен не пришли более молодые, более энергичные, более грамотные люди. И я отошел в сторону…

Беков кончил, а все сидели, понурив головы в тишине, будто давно ожидали ее, чтобы в молчании лучше разобраться в том, что сейчас говорилось.

Молчали и за окном. Маруф кусал губы.

Только Турсунов встал и, не проронив ни слова, вышел. Люди во дворе расступились, и он сел на кусок рельса, обхватив голову.

— Исхак, — сказал тихо Нуров, — ты приехал не только к Кулихану. Все мы, и я, и Турсунов, весь колхоз, помним тебя и любим.

Беков ему не ответил.

Маруф просунул руку в окно и с трудом коснулся плеча Бекова:

— Дядя Исхак, идемте домой. Не надо больше объяснять ничего.

Беков встал и, поддерживаемый Эгамовым, вышел из конторы.

Когда проходили мимо Турсунова, Турсунов поднялся и долго смотрел на своего бывшего командира влажными от слез глазами.

Но тут все услышали Нурова:

— Эй, гаждиванцы, все на ужин к Турсунову. Еды всем хватит!

— На ужин, на ужин! — закричали в ответ, залико вали все, кто был во дворе, побежали, обгоняя Бекова На ходу подвязывали халаты, подбегали к крану на улице и, подставляя головы под струю желтоватой гаждиванской воды, хохотали…

А Беков и Эгамов с Маруфом шли домой по темным переулкам. И как бывший адъютант ни старался идти тише, сапоги его предательски скрипели, слов но был кто-то с ними четвертый, ненужный

Вскоре за воротами дома стали звать командира гаждиванцы:

— Товарищ Беков, просим вас на ужин

Звали долго, очень нежно, жалеючи:

— Без вас нам будет плохо…

— Хотите, и мы не пойдем, только скажите