Михаил выполнил приказ отца.
— Забери его, я хочу подумать.
Младший сын с еле передвигающимся татарином уда лился. Григорий Григорьевич подошёл к столу и наконец-то опрокинул чарку. Впервые в жизни ему приходилось выбирать между любовью к Руси и любовью к сыну. Кровь клокотала в его жилах. Он так и не уснул всю ночь. Утром армия вновь медленно двинулась к Днепру.
Соединившись с войском Самойловича и подойдя к Тясмину, Ромодановский не продолжил наступление на Чигирин, а приказал встать лагерем. Стотысячная армия замерла возле переправ. После военного совета немного вперёд были выдвинуты четыре десятитысячных корпуса четырёх сотоварищей: Косагова, Шепелева, Кравкова и Змеева. Сейчас они не могли понять своего учителя.
Пятнадцатого июля турки вернулись к Тясмину и беспрепятственно заняли свои укрепления. Им даже не пытались помешать. Среди русского офицерства начиналось недовольство.
Лишь восемнадцатого воевода направил стрельца разведать в Чигирин, и тот вернулся с грамотой Ржевского, который сообщал, что в случае атаки русской армии турецких укреплений гарнизон Чигирина атакует турок всеми имеющимися силами. Но и после этого известия армия не трогалась с места. Каждый день турки посылали в Чигирин до тысячи ядер и бомб. А созданная Ромодановским армия нового образца стояла как вкопанная.
Двадцать восьмого прибыл князь Черкасский с двумя тысячами тремястами калмыками и казанскими татарами, что вызвало в стотысячном воинстве истерический смех. Без этой помощи они явно не обошлись. На следующий день прибыл гонец с грамотой от государя, то был сотник Андрей Алмазов.
Андрей вошёл в шатёр с двояким чувством. Он знал Ромодановского как человека, радеющего об армии и Руси.
— А, матвеевский любимец, проходи, садись, — прохрипел князь, — и вот, на, чти.
— Што энто?
— Грамота государя, составленная Васькой Голицыным и Ванькой Милославским, по коей я не имею права переправлятьси через Днепр, пока не дождусь Черкасского. А я не дождалси, переправилси, даже до Тясьмина дошёл. Войско мени в трусости обвиняет, а я сделал больше, чем мог. А грамоту ту даже сыну показати не могу. Снизу рескрипт: по прочтении грамоту сжечь. А ныне ты мене новую привёз, ещё хлеще. Во...
Андрей взял из рук воеводы грамоту, что ещё недавно лежала в его сумке.
«По велению государя, царя и великого князя всея Великая, и Малая, и Белая Руси, и царя Казанского, Астраханского и Сибирского и многое другое прочее, повелеваем воеводе боярину князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому-Стародубскому сполнить волю в точности, ибо государь в совете с боярами Богданом Хитрово, князем Иваном Милославским, Родионом Стрешневым, князем Василием Голицыным и Василием Волынским порешили, что русскому воинству будет не под силу стояти противу двухсоттысячной армии Порты Турецкой, камнем преткновения между которой и Русью являетси крепость Чигирин. С того повелеваем: гарнизон вывести вместе с горожанами, ту крепость срыть, башни все взорвать, всё, што горит, сжечь и отступить за Днепр с меньшим уроном. По прочтении, грамоту сжечь».
Андрей уставился на Ромодановского:
— Мы правда не можем отбить турок?
Ромодановский вскочил с места:
— Чушь, я могу так трахнуть турок, што они будут бежать аж до Стамбула, но ты отлично понимаешь, што если я не выполню волю государя, Милославские обвинят меня в заговоре, и самое малое, што мене грозит, энто воеводство в Сибири. Крымский хан хочет содрать шкуру с моего сына, а Милославские с меня. Не сдам Чигирин, они меня свалят, аки противника воле государя, а если сдам, потеряю власть над войском, все будут считать меня изменником. Они уже сейчас говорят, што я постарел и стал трусом, ни на што не гожусь, мене пора на покой.
Ромодановский схватился за голову, ходя из угла в угол.
— Всё рассчитали, ни людей, ни городов не жалко. Лишь бы меня свалити.
Князь остановился и посмотрел на Андрея:
— Я знаю, ты приехал, штобы участвовать в большом сражении, но его не будет. Послезавтра я выступаю к Чигирину, но только штобы вывести гарнизон. Для видимости я дам два-три крупных сражения, а затем сожгу город. Войско отступать не хочет, не зря я их подготавливал двадцать лет. При отступлении наверняка начнутся беспорядки, и в энтой сумятице погибнет ещё больше народу. Я ничего поделать с энтим не могу, ибо клялся в верности ещё деду нынешнего государя, и через ту клятву не переступлю, хотя знаю, што ты мени осуждаешь. Я напишу письмо князю Воротынскому, энто последний, с кем я могу поделиться, и ты его отвезёшь. Лишь вы двое будете знать, што произошло.
Ромодановский тут же написал грамоту и под вечер двадцать девятого июля Андрей Алмазов отправился в Москву. А через день, тридцать первого июля, как и сказал воевода, войско двинулось к Чигирину.
Однако всё получилось не так, как приказывали из Москвы, и не так, как думал Ромодановский. Длительная борьба за Чигирин завершилась во второй половине августа.
Весь день пятнадцатого турки палили из пушек по русскому лагерю, как будто за один день хотели расстрелять весь свой пороховой запас. К полудню русские не выдержали и тоже стали отвечать из всех орудий. Стрельба с обеих сторон продолжалась до ночи без перерыва. А ночью привели пленённого турка, который поведал, что большая часть вспомогательного отряда перешла на русскую сторону, а валашский и албанский вспомогательные отряды разбежались, что крымский хан потерял большую и лучшую половину своего воинства и просит, чтобы его отпустили разграбить Корсунь и Немиров, иначе ему не с чем будет возвращаться домой.
Это известие так сильно повлияло на солдат, что с утра шестнадцатого отряды добровольцев начали в разных местах атаковать турок. Такие небольшие бои продолжались три дня. Наконец девятнадцатого августа воевода Григорий Ромодановский решил атаковать неприятеля. Вся русская армия вышла за линию укреплений. Турки и татары вышли им навстречу. До полудня полки сходились, то отступая, то вновь наступая. После полудня турки укрылись в своём лагере и встретили русских шквальным огнём. Две атаки ничего не дали. С ходу приступить к турецкому лагерю было невозможно, требовалось подтянуть артиллерию, пробить бреши в полевых укреплениях противника. Русские протрубили отбой. Полки вернулись в лагерь. Весь вечер готовили орудия в выдвижению в поле, ближе к турецким укреплениям.
Но всё вышло иначе. В ночь на двадцатое августа в турецком лагере поднялся сильный шум. Григорий Ромодановский приказал полковникам строиться в боевой порядок, предполагая, что турки готовят ночное нападение, которое прождали до утра. Но оказалось, что турки в темноте свернули лагерь и ушли. Генерал Косагов с тысячью донских казаков проследовал до Чигирина и обнаружил, что турки дорушили всё, что ещё уцелело, и ушли от Чигирина, и на сколько видит глаз, противника не наблюдалось.
Двадцать первого августа воевода боярин князь Григорий Григорьевич Ромодановский-Стародубский отправил с князем Александром Милославским донесение в Москву:
«Встретив крепкое и мужественное стояние и в своих войсках уроны великие, августа двадцатого, в полночь, турского султана визирь с пашами с турскими и иных разных земель с войсками из окопов своих и хан крымский с ордами побежали назад, часть пушек взорвав и разрушив все укрепления Чигиринские. С того, если на то будет твоя государева милость, к восстановлению Чигирина можно ныне приступить...»
В Москве сразу не поверили в поспешное отступление турецкой армии, прислали гонца с приказом точно выяснить, действительно ли турки пошли в свои земли и «не чает ли от них в том какова лукавства». О Чигирине не было сказано ни слова.
Почти неделю простоял Ромодановский на правом берегу, рассылая вперёд разъезды казаков и рейтар. Добрались вплоть до Умани и Ладыжина и сообщали, что на несколько дней пути турок нигде не было видно.
Двадцать седьмого августа русская армия начала переправу на левый берег Днепра. Все понимали, что летняя кампания окончена. Ромодановский всё ждал распоряжений насчёт Чигирина, но, так и не дождавшись, двинулся к Сумам, отпустив гетмана Самойловича с его войском в Псреславль. То, что можно было ещё восстановить, было брошено. Кто-то, судя по всему, старался из победы сделать поражение и взвалить вину за разрушение Чигирина на Ромодановского.
