— Аки ты ведаешь, Андрей, — начал он уставшим голосом, — на Рождество на Москву прибыло посольство свейского короля Карлоса, посля пира в честь того посольства государь ещё слёг. Теперь он выздоровел и готов приняти посольство для ведения переговоров, но гости отказалися снимати шапки в его присутствии. Толмач посольства Самуил Эосандер был отправлен к своему королю за позволением на это. Пока он не вернётси, они будут жити на свейском подворье. Таки вот. При посольстве содержится капитан Эрик Пальквист, он встречается с иноземцами, у нас живущими, расспрашивает их. Ты должен узнать о чёма. Девятого февраля свей собирают на пир многих иноземных офицеров, тебе надо быть на энтом пиру. Подумай сам, аки энто содеять. Всё уразумел?

   — Да.

   — Можешь итить.

Андрей поспешил удалиться. Выйдя на улицу, он понял, что надо идти к де Рону.

Капитан только проснулся и по укоренившейся привычке валялся в постели, когда вошёл Андрей. Хозяюшка, заботливая старушка, ещё засветло поставила на стол перед постелью крынку с молоком и большой ломоть свежего хлеба.

При виде Андрея де Рон радостно вскочил с постели:

   — О, Андрей, што стряслоси, шо ты пожалевал в такую рань?

   — Ты слышал што-нибудь о предстоящем празднике на свейском подворье?

   — О, посол граф Оксенширн пригласил барона фон Штейна, а тот — меня.

   — Мене с собой взяти можешь? — спросил Андрей.

Де Рон с удивлением воззрился на него:

   — Но там не должно быти русских.

   — А я будути аки чех, капитан Анжей Злачек. Одёжу иноземну я любу добуду, а аки себе вести, ты мене научишь.

Барон понимающе посмотрел на Андрея и закачал головой, однако, подумав о спасённой им почти три года назад своей жизни, согласился.

Целую неделю де Рон учил Андрея раскланиваться, пользоваться несколькими столовыми приборами, носить парик и ещё многому другому. Славянские наречия давались Андрею с завидной лёгкостью, но де Рон всё же заставил его выучить несколько французских и немецких слов.

Наконец девятого февраля, ближе к полудню, выбритый, как иностранец, в немецком кафтане, парике и туфлях с бантами, Андрей готов был отправиться на званый пир.

Если бы родная жена увидела его сейчас и то бы не признала в этом разодетом, как петух, иноземце с голыми, как у бабы, щеками своего мужа.

Накинув поверх кафтана русские шубы, Андрей и де Рон вышли на улицу. Мороз сковывал движения, ноги, привыкшие к тёплым сапогам, мёрзли. Пар, клубившийся изо рта, садился инеем на усах. Ветер, гулявший по двору, переносил снежные потоки через конёк, и огромный сугроб скопился возле забора.

Лёгкие саночки, сорвавшись с места, быстро донесли их до свейского подворья.

На пороге их встретили оберегающий шведское подворье на Москве Адольф Эбершельд и барон фон Штейн. Де Рон о чём-то пошептался на немецком языке с фон Штейном и указал взглядом на Андрея, тот осмотрел с ног до головы вновь пришедшего и довольно закивал головой.

Скинув шубы, де Рон и Андрей прошли в большую залу, где за накрытым столом восседал посол Швеции граф Густав Оксенширна, представитель лифляндского[134] герцога Готарда Вудберга, эстляндский барон Ганс фон Тизенгаузен, маршалк[135] посольства Герман фон Ферзен, асессор камер-коллегии Иоанн Лилиенгоф и капитан артиллерии города Риги Эрик Пальмквист. Здесь же расположились десятка два иноземных офицеров, в основном немцев, находящихся на русской службе.

Вошедшим приветливо закивали и указали на место за столом. Андрей почти сразу встретился взглядом с капитаном Пальмквистом, тот так же приветливо заулыбался, но в его взгляде сквозило что-то оценивающее. Впервые Андрей чувствовал себя неуверенно, не так, как всегда, когда он рядился в чужую одежду. Кругом слышалась немецкая речь, которая заставляла нервничать.

Они присели рядом с Лилиенгофом. Два обжаренных бифштекса легли на их тарелки. Андрей ловко пользовался столовым прибором, расправляясь с мясом. Он отправлял кусок за куском в рот, запивая рейнским вином, когда заметил, что один из членов шведского посольства красавец барон Тизенгаузен обращается к нему по-немецки.

   — Я не немец, — немного напрягаясь, произнёс Андрей по-русски. Тизенгаузен с большим любопытством посмотрел на него.

   — А кто же? — на столь же чистом русском спросил барон.

   — Чех, — лаконично ответил Андрей, поправляя кружевной воротник.

   — Чехия ныне часть империи, и чешское дворянство, служа Австрийскому дому, обязано знать германские наречия.

   — Мой отец был при дворе Фридриха Пфальцского, когда Чехия восстала против власти кесаря[136], после чего бежал в Польшу. Земли его секвестровали. Так получилось, что польский я знаю даже лучше родного.

Тизенгаузен рассмеялся и подсел ближе к Андрею:

   — Я немец, а родился в Эстляндии, и так получилось, что эстляндский знаю лучше, чем родной. Правда, ещё русский, шведский и норвежский. — Затем, помедлив, спросил: — Как вас зовут?

   — Капитан Анжей Злачек, — представился Андрей.

   — А я Ганс фон Тизенгаузен.

К ним подсел, внимательно прислушиваясь к разговору, капитан Пальмквист.

   — И давно вы на русской службе? — как бы вставлял ненароком фразу, вмешался он в разговор.

   — Да уже лет десять.

   — И как вам?

   — Можно подумать, у меня есть выбор.

   — Выбор есть всегда. Город Рига увеличивает свой гарнизон, и хорошему офицеру там может найтись место.

   — Я подумаю.

   — А что вы думаете о русских? — переменил тему Пальмквист, ловя взгляд Андрея. Андрей усмехнулся:

   — Как солдат о солдатах я могу сказать только одно: они выносливы и неприхотливы.

   — Это я заметил и даже отметил для себя. — Пальмквист сунул руку во внутренний карман камзола и извлёк тетрадь в кожаном переплёте, раскрыл её и зачитал: — «Русские — нация недоверчивая, несговорчивая, робкая, но вместе с тем надменная, много о себе воображающая и с презрением относящаяся ко всему иностранному. Русские обладают необыкновенной физический крепостью, очень способны к труду; но при этом крайне ленивы и охотнее всего предаются разгулу до тех пор, пока нужда не заставит их взяться за дело. Ничто не идёт более к русскому характеру, как торговать, барышничать, обманывать, потому что честность русского редко может устоять перед деньгами, он так жаден и корыстолюбив, что считает всякую прибыль честной. Русский не имеет понятия о правдивости и видит во лжи только прикрасу, с того молва увеличивает всякое происшествие до невероятных размеров. Русский столь искусно умеет притворяться, что большею частью нужно употребить много усилий, чтобы не быть им обманутым. Русский по природе очень способен ко всем ремёслам и может изворачиваться при самых скудных средствах. Купец или солдат, отправляясь в дорогу, довольствуется тем, что берут с собой сумку с овсяной мукой, из которой они и приготавливают себе обед, взяв несколько ложек муки и смешав её с водой, такая смесь служит им напитком и кушаньем».

Пальмквист прервал чтение и посмотрел на Андрея, тот развёл руками:

   — Что я могу добавить, когда вы все знаете не хуже меня?

   — Но мы не знаем многих других вещей. Например, русские стали вводить в своей армии полки европейского образца, каково их число?

Это можно было назвать светским разговором, если бы Андрей знал, что такое светский разговор. Пальмквист говорил таким тоном, как будто спрашивал у Андрея, есть ли у него дети и сколько их.

   — Мне то неведомо.

   — А жаль, король Карл большие бы деньги за те сведенья заплатил бы, а рыцари приняли бы такого человека в свои ряды, подумайте об этом.

Пальмквист поднялся и пересел ближе к сидевшему недалеко пожилому немцу, майору. Тизенгаузен посмотрел ему вслед:

   — Пальмквист напорист.