Царице принесли обжаренные фазаньи крылышки и её любимые яблоки. Но Наталья Кирилловна ждала обещанной музыки, флейтиста-тальянца и поделилась всем с подругой.

До тёмной ночи бояре находились в Потешной палате, услаждая свой слух и свои очи, но так и не решили, как относиться к театру.

Андрей Алмазов второй день метался по дому, и главное, сам не мог понять почему, что-то мотало и трепало душу. Наконец он осознал, что хочет увидеть Алёну, хотя бы издалека, хотя бы ненадолго. Он накинул стрелецкий кафтан и вышел со двора. Сентябрь ласково обогревал улицы города. День был в разгаре, и царёвы швеи ещё не должны были покинуть Кремль. Андрей поспешил к Никольским воротам. В карауле были стрельцы царёва стременного полка. Старшим среди них был сотник «боярский сын» Пётр Лазаревич Стрельцов. Андрей хотел незаметно проскочить, но сотник остановил его:

   — Штой-то тебе на красный двор несёт не ко времени? Боярин князь Милославский по Кремлю мечется, со усех лишнюю кожу сымает.

   — Начнёшь на людей бросаться, то был вторым человеком после царя, а то стал одним из пятнадцати ближних, — зло ответил Андрей, затем, внимательно всмотревшись в глаза Петра Лазаревича, медленно произнёс: — Я туты случайно твово брата видал, Сеньку; разбойничает он зло между Ростовом и Переславлем-Залесским.

   — Я за брата не в ответи, — огрызнулся Стрельцов.

   — А я тебе и не дознальщик, штобы судить, так, к слову сказал. Мене к Боровицким воротам надоть, может, попробовать проскочить.

   — Зря. Лучшей вокруг Кремля. Не буди лихо, пока оно тихо.

   — Ладно, уговорил, — согласно кивнул головой Андрей и, развернувшись, вышел из Кремля.

Идя вдоль рва к Боровицким воротам, Андрей задумался о судьбе братьев Стрельцовых и о своей. Брат его Семён давно в стольниках при дворе, а он как был не пойми что, так и остался. Может, бросить всё и просто жить? Но у него почему-то просто не получается, всегда с какими-то вывертами.

Андрей обошёл Кутафью башню и Троицкий мост стороной, от греха подальше. Здесь боярские улицы кончились и начинались купеческие, уходящие как раз в сторону Хамовников. Все закоулки здесь охраняла купеческая дворня, которая даже на стрельцов смотрела с недоверием. Дойдя до Боровицких ворот, он встал поодаль, чтобы его не очень было видно. Теперь ему оставалось только ждать. Время шло, а он всё стоял и смотрел на ворота, в которые постоянно кто-то входил и выходил.

«Што энто я туты делаю, — подумал про себя Андрей, — ведь всё равно в душе ея простить не смогу».

Алёна появилась неожиданно, но не это было главным, она была не одна. Вместе с ней вышагивал второй после Ушакова царёв иконописец Богдан Салтанов. При виде красавца армянина в глазах Андрея потемнело, всего ожидал, но не этого. Медленно он последовал за ними, стараясь не попасть на глаза Алёне.

Ничего не подозревающий Богдан рассказывал Алёне о красоте узоров, линий, о своей родине, о когда-то, ещё до порабощения Византией, великой Арменией создаваемых украшениях. Эти новые «сказки» сплетали новые узоры в её мыслях, возникали новые сюжеты для вышивок.

Андрей шёл сзади и для себя уже решил, что если Салтанов войдёт в дом, то он войдёт следом, но иконописец распрощался с Алёной возле ворот, и, когда развернулся назад, Андрей нагло преградил ему дорогу. Богдан дёрнулся назад.

   — Если я тебе, богомаз, ещё раз возля энтой вдовицы увижу, иконой и перешибу, — выговорился Андрей, отходя в сторону и пропуская Салтанова.

Иконописец поспешил уйти, оставив Андрея у ворот Алёны.

   — Што творю, сам не ведаю, аки отрок сопливый, али баб не хватает, али найтить не могу, чё в бошку себе втемяшил.

Сзади послышался цокот подков о мостовую и скрип колёс. Андрей развернулся вполоборота и увидел, что возле него остановилась небольшая карета, расшитая бархатом и атласом. Из окошка, закрытого занавесью с бахромой, его поманила женская рука, вся унизанная перстнями.

   — Во чудеса.

Андрей, не задумываясь, сел в карету. Внутри сидела боярыня с закрытым кисеей лицом. Карета тронулась.

   — И што далее? — игриво спросил Андрей.

Ответа не последовало, боярыня сидела молча, а карета неслась и неслась куда-то вперёд. Андрей видел в щель между занавесями, как выехали из города, как свернули на просёлочную дорогу. Каково же было его удивление, когда он узнал Измайлово, царёво село.

Боярыня молча прошла мимо него, и Андрею ничего не оставалось, как последовать за ней. Обойдя сбоку царёв летний терем, она начала спускаться по лестнице, ведущей вниз, в подвал. Ожидая увидеть тёмное сырое подземелье, он немного растерялся, оказавшись в расписной палате с низкими сводами, освещённой двумя свечами, стоявшими в резных серебряных подсвечниках на широком дубовом столе среди блюд со всевозможными яствами.

   — Да, там где смех, там и грех, — пробурчал Андрей, присаживаясь на лавку и наполняя кубок фряжским вином. — Напьюсь, не так страшно будет.

Боярыня присела рядом и будто невзначай прижалась к нему бедром. От колена и до пояса пробежало тепло. Андрей, будто бы не ел неделю, набросился на еду. Боярыня почти не ела. Чем больше Андрей пил, тем больше она прижималась к нему. Охмелев и почувствовав желание, он вытер руки о рушник и затем медленно провёл по телу незнакомки от плеча до колена, почувствовав дрожь под своей рукой. Послюнив пальцы, он затушил одну свечу. Приподняв кисею, боярыня стала нежно целовать его мочку уха, а его руки сами нашли её грудь, он начал целовать её. Вдруг она отстранилась и, поднявшись, поманила, увлекая в темноту. В углу находилось ложе, не освещённое свечой. Прильнув к своей похитительнице, Андрей стал медленно её раздевать. Когда они оказались на перине, он почувствовал, что она вся горит. Любовью он занимался с остервенением, как будто вымещал зло. К середине ночи он ощутил, что в палате сильно натоплено, и это стало мешать ему. Он встал и направился к столу, чтобы освежиться молодым слабым вином. Его похитительница последовала за ним. Осушив кубок, Андрей развернулся к ней и оторопел: перед ним стояла царевна Татьяна Михайловна.

   — В тот раз ты убежал от мене, теперича не убежишь.

   — Если Пётр Сибирский проведает про энто али твой братец, наш государь, я могу сам срезати себе голову и водрузить ея на тын.

Татьяна капнула оставшуюся в кубке каплю вина Андрею на грудь:

   — Да я на прыщавый лик Петьки Сибирского и зрить не хочу.

Она вновь повлекла Андрея на ложе. С новой непонятной злостью он кинулся на неё. И в тот момент, когда, казалось, он достиг, чего жаждал и желал всем телом, сильная боль в затылке, как тогда в Воронеже у купчихи, прострелила его. Он не сполз, а упал с неё и, выпучив глаза в темноту, сжал зубы, чтобы не закричать от боли. Татьяна, прижавшись к его плечу, вскоре заснула, а он лежал и всё думал, что же это с ним происходит.

Двадцать восьмого сентября неожиданно для всех небо разверзлось, и на Москву обрушался ливень. Если к северу от Москвы, боясь неожиданного похолодания, весь хлеб уже убрали, то к югу, радуясь тёплому сентябрю, уборку отложили на конец месяца, чтобы хлеб получше выстоялся. У некоторых он начал даже уже осыпаться.

Обрушившийся поток воды на добрую сотню вёрст прибил хлеба к земле. Это было как наказание Господне, ветер сворачивал колосья в причудливые узоры, а нескончаемый поток дождя прибивал их к земле. В сотнях деревень, предвидя голод, заголосили о предзнаменовании будущих бед бабы. Проливной дождь, длившийся три дня, под вечер первого октября прекратился, но с утра второго октября повалил снег, погребя под собой весь урожай. А четвёртого октября в Москву, подтверждая предзнаменования, прибыл гонец с вестью, что двадцать восьмого сентября турки взяли Львов, а тридцатого пала крупнейшая крепость Галиции Каменец-Подольский. Вслед за первым гонцом вскорости прибыл второй с вестью, что пятого октября в Богаче Польша подписала договор с Мухамедом Четвёртым, по которому она отказывалась от Правобережной Украины в пользу Турции.