«Воистину объявляем, што псам и свиньям в Московском государстве далеко покойней и теплее, нежели нам, посланникам царского величества, а лошадям не токмо никаких конюшен нет, но и привязать не за што. Кормов нам и лошадям не дают, а купить с великою нуждою хлеба и ячменя и соломы своей добычею, и то самою высокою ценою. Вот хошьраз бы так крымского посла помытарили».

Поутру мурза объявил, чтоб ныне ехали к хану, который жил в селении от посольского двора вёрстах в пяти. Облачившись в парадные одеяния, послы поспешили туда, но, когда они явились, их обступили сановитые татары и объявили:

   — Прежде чем идти к хану, вы должны представиться ближнему вельможе его, Ахмет-аге.

Тяпкин спокойно ответил:

   — Не бывши с государевой грамотой у ханского величества, по иным дворам, волочитьси нам непригоже.

Татары с воплями окружили их конями:

   — Мы сейчас ту грамоту отымем силою.

Вот-вот готовы были заблестеть сабли. Вперёд выступил Никита Зотов:

   — Хде головы наши будут, тама и грамота государева, а когда увидите нас мёртвыми, тогда и грамоту возьмёте. Гроз ваших и бесчестья и всякой тесноты и принижения мы не боимси.

Татары приутихли. Вперёд выехал Арслан-бек, что когда-то увёл последних боевых татар из-под Астрахани:

   — Пусть один из послов останется с царёвой грамотой, а остальные сходят до Ахмат-аги.

Тяпкин поступил наоборот. Оставив Зотова, Телячева и Раковича с грамотой, сам отправился к вельможе. Арслан-бек сопровождал его. Войдя в полутёмные покои, Тяпкин поздоровался длинно и витиевато, на восточный манер. Ага сидел на коврах, облокотившись на бархатные золотые подушки, даже не попытавшись встать, жестом велел послу сесть подле себя.

   — Пошто ханской воли ослушался и не желал прежде идти ко мне, ближнему вельможе ханскому? У нас обычай такой исстари ведётся, что посланники, прежде чем идти к хану, бывают у ближних людей его: али уж честнее вас посланников здесь не бывало?

Тяпкин даже заулыбался:

   — Мы с прежними посланниками честью не считаемой, если у вас прежде так и водилось, аки ты говоришь, то мы вашего указу не принимаем, то нашему государю бесчестье, мы прежде всего должны исполнить государевы дела, а уж после ходить по ближним людям. Нигде не повелось, чтоб по ближним людям, мимо государя, у послов грамоты принимать, это у вас обычай грубый. Мене случалось быти в послах у многих великих государей, и посольские чины и обычаи мне ведомы. Если же прежние царские посланники бывали у ближних людей прежде хана, то я этому не дивлюсь, потому што у вас всегда посланникам царского величества бывает великая неволя, теснота и бесчестье, чтоб вынудить у них богатые дары, как теперь и над собой видим. А мы присланы к ханову величеству не дары раздавать, а вести дела к доброму миру.

Ахмет-ага понял, что посла не переспоришь, сказал примирительно:

   — Ну ладно, ладно. Ну вот ты пришёл ко мне, ну не съел же я тебя, и не убыло от тебя.

   — Не убыло, Ахмет-ага. Напротив, мене приятно было с тобой познакомитьси, — проговорил Тяпкин дипломатическую любезность.

   — Ну, что ж, тогда иди, вас отведут к хану.

Выйдя от Ахмет-аги, Тяпкин встретился с оставленными друзьями, и их провели в ханские покои.

Хан Мурад-Гирей хотя и был чингисидом, но оказался менее спесивым, чем его ближний вельможа. Однако для острастки послов привели боярина Василия Борисовича Шереметева, князя Андрея Григорьевича Ромодановского и окольничего Акинфия Фадеевича Караганова. Все трое так давно не видали родину, что с радостью смотрели на русские лица.

Приняв царёву грамоту, хан пригласил послов сесть.

   — Как изволили доехать, мурза Тяпкин?

   — Спасибо, хан, хорошо доехали.

   — Как здоровье высокого брата нашего, царского величества?

   — Спасибо, хан, великий государь, слава Богу, здоров и надёжен.

Пора было переходить к основному вопросу, торжественная часть встречи кончилась, и хан пригласил всех сесть.

   — И что же наш высокий брат предлагает великому султану?

   — Штоб не ошибитьси и злого умыслу друг за другом не чуять, разграничить землю по рекам Рось, Тясмин и Ингул.

Люди хана засмеялись.

   — Если за вами только то дело и есть, то не за чем было вам сюда ездить. По те реки уступки не бывало и впредь не будет. Это давно уж султанская земля, и реки те — его.

   — А хде ж вы хотели бы имети границу? — спросил вежливо Тяпкин.

   — Всё правобережье и граница по Днепру.

   — Но это ж немыслимо, султановы люди и до Корсуни не доходили. — Тяпкин решил обратиться лично к МурадГирею: — Ваше ханское величество, два великих государя — султан Порты и мой царь сделали вас своим посредником в переговорах о мире, о котором мечтают обе столицы. В ваши руки, пресветлый хан, вручили оба государя судьбы держав. Вам оказана высокая честь, и вы войдёте в память людскую аки миротворец между ними. Разве вашему ханскому величеству не хочется оправдать надежды великих государей?

   — Я благодарен тебе, мурза Тяпкин, за высокую оценку моего влияния в переговорах. Но я должен исполнять указ султана. Если б те земли были мои, я бы охотно поставил ту межу, какая так угодна его царскому величеству.

   — Наша сторона, Мурад-Гирей, готова платить всем, кто способствует этому, крупный барыш. Лично тебе, хан, его царское величество готов выплатить десять тысяч червонных золотых, а ближним твоим людям по три тысячи.

   — Ты — слуга царя, а я слуга султана и не могу согласиться с тем, что ты у меня просишь даже и за сто тысяч червонцев, — ответил Мурад-Гирей.

«За такие деньжищи ты б согласился, чёртов басурман, — подумал про себя Тяпкин. — Ещё б каки согласился».

Просовещавшись до вечера и не придя к решению, послы уехали на посольский двор. А с утра всё началось сначала. Так прошла неделя. Второго ноября Тяпкин, описав всё происходящее, отослал с теми бумагами подьячего Телятева на Москву, дав ему в охрану двух казаков, а поутру, видя упорство посланников, хан велел схватить их и посадить в земляную яму, не пускать к ним купцов с съестным и дровами, котёл из-под отхожего места забирать не чаще раза в десять дней. Так посол Тяпкин, дьяк Зотов и писарь Ракович оказались в яме, предназначенной для двух заключённых, сидеть мог только один, пока двое других стояли. Никому и в голову не могло прийти, что им здесь придётся провести месяцы и это скажется на здоровье всех троих.

Противный мелкий дождь моросил изо дня в день, навевая тоску-кручину, злую печаль. Тучи окутывали Кремль. Царь с самого утра в польском кафтане, представ лявшем что-то среднее между кафтаном становым и ферязью, бродил по терему.

Фёдор был свободен. От думы ничего теперь не зависело, власть была в его руках, как в последнее десятилетие правления его отца. Правда, возле ног тёрлись сестра Софья с князем Василием Голицыным, но в противовес им он приблизил к власти своего постельничего, окольничего Языкова. Есть с кем стравить. Главное дело сейчас — договор с Турцией, с тех пор как вернулся из Крыма подьячий Телятев, от посла Тяпкина не было ни весточки. Может, он, царь, поспешил, взявшись руководить Посольским приказом? Мотнув головой, Фёдор решил пройтись до посольской избы, поговорить с кем-нибудь из дьяков. Рынды сопровождали его, сзади семенил братец Иван, с утра ходивший за ним словно привязанный.

Стрелец, стоявший у крыльца, при виде царя посторонился. Опираясь на посох, Фёдор поднялся по ступеням, вошёл вовнутрь. Сидя у окна, что-то писал новый подьячий, лицом очень знакомый и сразу вскочивший и поспешивший навстречу. Фёдор присмотрелся внимательней.

   — Откуда-то мене твой лик знаком? — любопытствуя, спросил он.

   — Ещё в отрочестве государь, когда были наследником, вместе с ныне покойным князем Воротынским на соколиной охоте, часовенка в лесу и стрелецкий сотник. — Речь Андрея Алмазова была сбивчивой.

Лицо государя просияло: