Фёдор одевался медленно, он уже не спешил к родне и даже боялся предстоящего разговора.
Языков, увидев омрачившееся лицо государя, безуспешно пытался понять причину. Он прошёл в соседние покои и зажёг там свечи, затем, открыв потайной вход, впустил двух царевен и князя Милославского. Они присели к столу, ожидая выхода государя.
Фёдор появился, опираясь на посох, и, поздоровавшись с тёткой Татьяной, потом с князем Иваном и уже в последнюю очередь с сестрой Софьей, присел в красный угол.
— Ну, с чем пожаловали, родичи мои достопочтенные. — Он поздоровался так, словно и не видел их ещё вчера вечером.
Татьяна Михайловна, скосившись на постельничего, молвила:
— Разговор у нас семейный, сугубый.
Юный царь боялся остаться без поддержки:
— Ничего, тётушка, Иван Максимович многонько доброго о нас последнее время узнал. Лишнее не помешает.
Царевна Татьяна Михайловна с презрением посмотрела на Языкова. Князь Иван Михайлович достал из-под полы шубы толстую книгу, положил её на стол и заговорил медленно:
— Два века тому назад у государя Ивана Третьего был при дворе прорицатель Василий Немчин, коий пророчествовал, и вота смотри о чём. — Милославский раскрыл книгу и начал читать: — «Когда через полтора веку прерветси царствующий дом, коий проправит семь с половиной веков, начнутси смутные времена, и встанет брат на брата, и будет грабить сын отца, и крови будет немерено, аки испокон повелось, когда русские меж собою ратуют. И взойдёт новый царствующий дом. И трёх первых государей будут поминати аки хранителей устоев, издревле сложившихся. А четвёртый будет царь-кот, антихрист во плоти, коий будет пропадати за морем, и усё русское будет ему не любо, ни русский кафтан, ни русский обряд, ни русские жёнки».
Князь умолк и посмотрел на государя.
— Ну, и к чему ты мене энто прочитал? — спокойно спросил Фёдор.
Софья аж взбеленилась:
— А помнишь, аки пред венчанием отца нашего, благоверного государя Алексея Михайловича, с Наташкой Нарышкиной блаженного забили, коий кричал, што от энтой свадьбы родитси антихристо?
— Помню.
— Вот братец наш Петруша тот антихрист и есть. Всё о том говорит.
— Побойси Бога, сестра, отрока невинного, несмышлёного рази можно обвиняти?
— А где энто видано, штобы несмышлёныш в думу приходил и с умом молвил и старцы, убелённые сединой, его слов боялись?
— Видно, те слова от Господа или правда, кою детская душа наивная в себе удержати не смогла.
— Али сатана под локоть толкнул.
— Окстись, Софья, он брат тебе по отцу.
— То только Наташка знает.
— Попробовала бы ты те речи при отце молвити. — Государь помолчал. — При отце соглядатаев хватало. Аки бы отец её ни любил, а поругания чести бы не снёс. А Петенька — мене любимый брат. Все мы в руках Господа нашего, и коли он захочет испытание земле нашей, то тому так и быти.
В разговор вмешалась царевна Татьяна Михайловна:
— Так для того прорицатели Господом и сниспосланы, штобы заблаговременно избавитси от скверны антихристовой — сатанинской.
— Ты, тётушка, усё в одну кучу не сваливай, антихрист — он враг Христу, его противоположность, но энто не обязательно друг сатане.
— Да какая может быти меж ними разница? Всё едино.
Государь, посуровев, спросил:
— Што вы от мене-то хотите?
Царевна Софья опять выдвинулась вперёд:
— Штобы с Лобного места было объявлено, што царевич Пётр Алексеевич ни при коих раскладах не может быти правопреемником царства и наследником престола.
— А коли со мной што станетси, кому ж быти наследником? Уж не Ванечке ли дурачку?
Софья ещё больше придвинулась:
— Так у тебе сёстры ести.
— Баба на русском престоле, такого за девять веков ни разу не было, и с моей руки того не будет.
— А Ольга Мудрая?
— Правила от имени своего сына Святослава, до его взросления, аки и Софья Витовна, и Елена Глинская[153], сами на престол не усаживаясь.
— Таки лучше, если на престол взойдёт антихрист?
— Брата своего единокровного антихристом не считаю, если вы его сами таковым не содеете в вашей злобе. Ибо я тоже Василия Немчина читал и помню, што там сказано, што царю-коту-антихристу будет противостояти сестра, коей гордыню сатана будет тешить. С того считаю, аки Господь порешит, так тому и быти, и боле тот разговор вести не хочу.
Царь поднялся и вышел в свои покои, оставив тётку, сестру и дядьку в растерянности. Такого отпора всем троим они не ожидали. Князь был очень озадачен проявившейся волей племянника. Зная о его набожности, он хотел сыграть на этом и неожиданно нарвался на невидимую стену, мало того, Фёдор впервые открыто показал своё недовольство роднёй.
В этот же день была созвана дума, проработавшая с государем без обеда до вечера. Ещё пять дней назад были получены письма от посла Даудова из Стамбула, в коих содержались послания Тимофея Чудовского о том, что султан вновь начал готовиться к походу на Киев, обговорив то с визирями и «большими» пашами. Оставшиеся без обеда бояре приговорили, что дворянство поголовно должно было дать рекрутов из служилых холопов и само нести военную службу. Был составлен именной указ от пятнадцатого января 1679 года о записи всех дворян в полки, уклонившимся пригрозили, что они вообще не получат чинов, что поместья будут оставаться за дворянами, только если они или их дети состоят на службе. Злостнейших уклонителей отошлют на службу в Сибирь. Такого не ожидал никто.
Не желая встретиться со всей семьёй, Фёдор на следующий день, по морозцу, отъехал на зимнюю охоту, соблюдая заведённый исстари обычай.
Стамбул жаждал мира. Потеряв в последнем Чигиринском походе неимоверно много людей — более трети войска — получив лишь развалины города, султан тоже решил искать мира с Русью. Но поскольку победителю было неловко заявлять побеждённому о таком своём желании, султан дал поручение валахскому гоподарю Иоанную Дуке быть посредником между двумя державами. Валахский господарь, получив столь важное поручение от своего высокого покровителя, вызвал к себе начальника охраны, ротмистра Билевича, поляка, хорошо знавшего и русскую и турецкую речь:
— Ротмистр, по воле султана я поручаю тебе выехать в Москву и передать там, что султан готов принять посольство Руси, которое бы договорилось о мире между Портой и Русью.
Господарь спешил отделаться от этого дела.
— По пути заедите в город Казыкермень, что в низовье Днепра, повидаетесь с гетманом Юрием Хмельницким.
— Что я должен передать ему?
— Ничего, ротмистр, ничего. Просто узнать, что это за человек. Почему турки в борьбе за Малороссию поставили на него?
— Очевидно, из-за фамилии. Раз гетман был его отец, Богдан, и ещё каким гетманом, почему бы его булаву не передать сыну?
— Разумеется, это имело место. Но пока турки именуют Хмельницкого гетманом всей Малороссии, у них не может быть настоящего мира с Русью. Ты понимаешь?
— Да,государь.
— Вот поэтому ты должен увидеть его. В Москве тебя обязательно спросят о Хмельницком, и ты должен знать, что им ответить. И отвечай о сём без лукавства: что увидишь, то и говори. Пусть сами решают. Если удостоишься чести приёма у великого государя, передай ему от меня поклон и искреннее поздравление с воцарением. Хотя, разумеется, я опоздал с этим. Но, увы, из-за войны не представилась возможность. А ныне вот ты с таким важным, а главное желанным для Москвы предложением можешь передать и моё почтение московскому государю.
В тот же день Билевич покинул Валахию и уже через сутки прибыл в Казыкермень, так и не поняв, город это или большое село. Десятка два-три татар и полсотни казаков являлись слабой защитой в случае нападения, совсем недавние события говорили, что такое возможно.
Мазанку гетмана малороссийского он нашёл почти сразу. Перед дверью стоял здоровенный казак с турецким ятаганом за поясом.
