Бенгтссон спустил им веревки. Герлоф быстро подвел их под оба конца гроба и поторопился вылезти из могилы.

Гроб подняли и отнесли в морг.

– Поставьте, – тихо сказал пастор.

Гроб со скрежетом опустили на каменный пол.

Наступило долгое молчание. Все смотрели на крышку, будто ждали, что она сейчас сама по себе откроется и оттуда, как ни в чем не бывало, вылезет живехонький Эдвард Клосс.

Тишина.

Но кто-то же стучал!

Через двадцать минут приехал на велосипеде городской врач Блум с черным акушерским саквояжем на багажнике. Сорочка насквозь мокрая от пота, физиономия свекольная.

– Что тут у вас происходит? – требовательно спросил Блум.

Все посмотрели друг на друга.

– Мы слышали какой-то звук, – прервал молчание пастор.

– Звук?

– Да, звук… Как будто кто-то стучал там, внизу. Только начали засыпать могилу, а там… стучат.

Доктор подозрительно посмотрел на перепачканную землей и уже поцарапанную лопатами полированную крышку гроба.

– Вот как… Ну что ж, посмотрим…

Бенгтссон начал клещами выдергивать гвозди, один за другим. На совесть забитые гвозди натужно скрипели. Братья Клосс молча стояли в проходе.

Лазарь лежал в могиле четыре дня, вспомнил Герлоф.

Господи! уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе[2], сказала Иисусу сестра покойного Лазаря Мария.

Сняли крышку. Герлоф близко не подходил, но все равно видел тело Клосса, подготовленное к вечному сну: руки сложены на толстом животе, глаза закрыты, черно-синее пятно на виске от упавшей стены сарая. Но одет хорошо: строгий черный костюм из толстого сукна.

Если покойника одеть так же хорошо, как его поминают, он, глядишь, и улыбнется в гробу. Так говорила бабушка Герлофа с материнской стороны.

Но Эдвард Клосс не улыбался. Бесцветные губы слиплись в узкую кривую полоску.

Доктор Блум открыл саквояж и наклонился над трупом, но Герлоф уже не стал смотреть. Отвернулся. Слышал только, как доктор что-то ворчит. Потом звук упавшего на каменный пол стетоскопа.

– Ни пульса, ни сердцебиения, ни дыхания.

Наступило молчание. Потом послышался напряженный голос Гилберта Клосса:

– Откройте вену. Надо удостовериться.

Это для Герлофа было уже чересчур.

Он вышел на воздух и встал в тени церковной башни.

– Пива, Лавидссон?

Бенгтссон. В руке две закупоренные бутылки пильзнера. Где он их берет?

На этот раз Герлоф с благодарностью кивнул, взял бутылку и отпил несколько больших глотков. Пиво было и в самом деле холодным. Алкоголь сразу ударил в голову, и мысли перестали вертеться с такой бешеной скоростью. Он посмотрел на Бенгтссона:

– А раньше так бывало?

– Как – так?

– Чтобы кто-то стучал в гробу?

Могильщик медленно покачал головой:

– Я, во всяком случае, такого не помню. – Он криво и загадочно улыбнулся, отхлебнул пива и посмотрел на церковь. – Но Клоссы… они не такие, как все. И братья его… все они только и думают, где бы что ухватить. Все гребут под себя.

– Но Эдвард Клосс… – Герлофу трудно было подобрать слова. – Не мог он, скажем…

– Тихо, – прервал его Бенгтссон. – Все это никак Лавидссона не касается.

Еще большой глоток.

– А раньше руки связывали… У покойников, если ты меня понял, Лавидссон. Чтобы лежал там тихо, в своем гробу, и не шебуршился. Знал, юный Лавидссон, про такое?

Герлоф молча покачал головой – нет, не знал. Он представил себе живого человека со связанными руками в гробу. И ни о чем не стал больше спрашивать.

Через несколько минут открылась дверь. Герлоф и Бенгтссон быстро спрятали бутылки. Локтор огляделся, заметил их и помахал рукой:

– Готово.

– И он…

– Естественно, мертв. Никаких признаков жизни. Можете опускать назад.

И все повторилось. Гроб вынесли из морга, подвели веревки, опустили в могилу и начали закапывать. Бенгтссон и Герлоф кидали землю молча, сжав зубы. Герлоф подумал, что после пива не так ловко получается.

Бенгтссон хотел позвать Арона, но ни Арона, ни его хромого знакомого нигде не было видно.

Все собрались у могилы, включая доктора Блума с его кожаным саквояжем.

Земля с глухим продолжительным шорохом падала на крышку.

И опять все услышали звуки в могиле: три коротких удара. Тихо, но вполне различимо.

Герлоф вздрогнул. Сердце бешено забилось. Хмель сразу прошел, ему стало страшно. Посмотрел на Бенгтссона – тот застыл с лопатой в руке.

Сигфрид Клосс напряженно усмехнулся, но брат его, Гилберт, выглядел так, словно его ударила молния. Он уставился на гроб как загипнотизированный.

И доктор услышал стук. Он замер. Потом встряхнул головой, словно хотел избавиться от наваждения.

– Закапывайте, – тихо сказал он.

Пастор помолчал, потом кивнул:

– Тут мы ничего не можем сделать.

Могильщикам оставалось подчиниться. Герлофу опять стало холодно. Он вновь взялся за лопату – она показалась ему тяжелой, как лом.

Земля сыпалась на крышку. Каждый кинул по два десятка лопат, и крышка гроба скрылась под слоем сухой, рыхлой земли.

Никто не произнес ни слова.

Рядом с Герлофом кто-то глубоко вздохнул. Это был даже не вздох, а долгий, нескончаемый выдох. К могиле направился Гилберт Клосс, медленно, с трудом поднимая ноги в сапогах, будто земля была намазана клеем. Остановился на краю. Попытался вдохнуть, но все услышали только негромкий мучительный писк.

– Гилберт? – неуверенно произнес Сигфрид.

Но брат не ответил. Он неподвижно стоял с открытым ртом на краю могилы, будто хотел что-то сказать. Глаза помутнели, и Герлоф понял, что Гилберт сейчас упадет.

И он упал рядом с открытой могильной ямой. Все замерли, как на фотографии, – Бенгтссон, пастор, врач… Герлоф рванулся к упавшему, но добежать не успел.

Тело Гилберта Клосса медленно перекатилось через край могилы и с тяжелым ударом, как мешок с мукой, упало на крышку гроба его брата.

Оказывается, лодки тоже умирают. Как люди. Герлоф смотрел на свою старую деревянную шлюпку и размышлял. В этот солнечный июньский день шлюпка должна быть на воде, а она валяется в траве. В борту трещина, и не одна. Лощечка на корме с названием: «Ласточка». Но «Ласточка» по воде уже не летала. Жирная зеленая муха неторопливо, короткими рывками ползла по рассохшемуся корпусу.

– Что скажешь? – спросил Ион Хагман. Он стоял с другой стороны шлюпки.

– Рухлядь, – ответил Герлоф. – Старая, никуда не годная развалюха.

– Помоложе, чем мы с тобой.

– Помоложе, это верно… да ведь и мы с тобой рухлядь.

Герлофу восемьдесят четыре, Иону на будущий год стукнет восемьдесят. Они плавали на балтийских лайбах почти тридцать лет. Капитан и штурман. В Стокгольм – камень, назад – топливо и всякое-разное. В шторм и в штиль. Но это было давно, а теперь осталась разве что эта развалина.

«Ласточку» построили в 1925 году Герлофу тогда было десять. Отец на ней рыбачил, ловил камбалу почти тридцать лет, а потом, уже в пятидесятые, шлюпка перешла к Герлофу. Он греб и ходил под парусом еще сорок лет. Но в начале девяностых пришла пора спускать «Ласточку» на воду, и Герлоф вдруг осознал, что уже не в силах дотащить шлюпку до воды.

Он стал старым. И «Ласточка» тоже.

И с того дня шлюпка так и лежала возле рыбарни Герлофа, и доски обшивки постепенно рассыхались.