Эти дни были самыми трудными для комитета комсомола. Об отборе бригад для трассы на участках узнали в мгновенье ока. И пошел в комитет поток людей.

Отбирали прежде всего бригады, знакомые не с одной профессией: ведь на трассе понадобятся землекопы и бетонщики, плотники и слесари, монтажники и сварщики. Но не только это надо было учитывать. Работать придется в поле, в лесу, жить кое-где, а подкатывается зима. Одним словом, дело предстояло нелегкое. Но попробуйте убедить ребят, которые видели уже и холодные ночи в палатках, и штурмовой аврал в Лебяжьем, и ночные смены на фундаментах главного корпуса, что они не годятся для трассы!

Зарубин и члены комитета охрипли, объясняя одно и то же:

— Ну поймите, ребята, нельзя всех бросить на трассу. Кто же здесь останется? Главный, литейку, кузницу кто строить будет?

А у посетителей свои доводы.

— Да, но трасса — объект сверхударный. Почему же нас не посылаете? Не доверяете? Почему?

Бригада Голикова с шестого участка пришла в полном составе. Бригадир, высокий, жилистый, загорелый до черноты, как правило, редко и мало говоривший, здесь, в комнате комитета, разошелся вовсю:

— Вы что? Смеетесь? Тонковидовцы едут? Мишутинцы? Едут. Борисовские? Ахмадулинцы? Почему же нас нет в списках? Да я до ЦК дойду! Категорически заявляю.

Уже в дверях Голиков, обращаясь к Зарубину, бросил:

— Свою бывшую бригаду первой в списки включил. Запомню я это тебе, Зарубин!

Но труднее всего оказалось отбиться от девчат. Из женских бригад было решено взять только три — тех, кто был на сантехнических и изоляционных работах. В большинстве своем работа предстояла физически тяжелая, и девушкам на ней было бы трудно.

Когда об этом стало известно, гневу девчат не было предела. Быстрову и Зарубину теперь нельзя было показаться ни на участках, ни в общежитии. Обиженные наскакивали на них целыми группами, шуму было столько, что частенько, исчерпав все доказательства, доводы и мотивы, тот и другой, зажав уши, позорно ретировались.

Завьяловская бригада послала «добиваться правды» своего бригадира. Девушки знали, что на симпатичную кареглазую Катю порой заглядываются некоторые ребята из комитета. Внушив ей первейшие азы женской мудрости, девчата отрядили ее в комитет.

Виктора там не было, а когда он вошел и увидел, как игриво Катя ведет себя с ребятами, как строит им глазки, дара речи лишился от удивления.

Кто-то посоветовал:

— Катя, вон Зарубин появился. Ты на него нажимай.

Катя ринулась к Виктору:

— Если не пошлете на трассу, снимайте с бригадиров. Весь мой авторитет на волоске держится.

Виктору очень не хотелось отказывать Кате. Да и Валя двое суток жужжит об этом же. Но что можно сделать? Он долго и мягко объяснял Кате, что участок трассы укомплектован, что, возможно, потом, чуть позже, когда развернутся работы, можно будет взять и их бригаду. Но не сейчас, нет, не сейчас.

Не добившись результатов, Катя пошла прямо к Быстрову. Здесь выдержка ей отказала. Она попросту расплакалась.

— Алексей Федорович, ну несправедливо же это, несправедливо! Что я девчонкам-то скажу?

Быстров, как мог, успокоил ее, обещал поговорить с Зарубиным, что и сделал в этот же день.

— Слушай, Виктор, была у меня Завьялова.

— Она и нас битый час очаровывала.

— А у меня просто-напросто ревела. Посмотрите там, может, послать их? Надо же поддержать авторитет бригадира.

Когда на следующий день бригаде сообщили, что она тоже включена в отряд, девчонки принялись качать своего бригадира, теперь еще более уверенные, что против Катькиных чар не устоит никто.

Данилин вытребовал в министерстве для обслуживания трассы вертолет, и теперь громоздкая, неприхотливая стрекоза день и ночь трещала над трассой. На ней перебрасывались люди и механизмы, одежда, продукты и газеты. Раз-два в неделю Данилин с Быстровым сами отправлялись на трассу.

В одну из суббот Зарубии полетел с ними. На участках он бывал почти ежедневно, хорошо знал, что здесь делается, но картина, открывшаяся ему сверху, привела комсорга в полный восторг.

Трассу вели одновременно и от озера Высокое к «Химмашу» и от границ стройки к Высокому. Отвалы вынутого грунта резко очерчивали трассу. Экскаваторы, напружинивая свои металлические мускулы, выбрасывали на бровку холодную, неподатливую землю. И вслед за ними пролегала прямая, глубокая выемка траншеи. Параллельно ей, чуть вдали от валов, будто огромные свитки, лежали серые железобетонные трубы. Из траншеи, из кабин тракторов и экскаваторов вертолету махали руками строители, приглашали садиться здесь, у их участка.

Виктор, напрягая голос, прокричал Быстрову:

— А ведь идет трасса-то, идет, а?

Данилин повернулся:

— Идти-то идет, но и время тоже не стоит на месте. Вчера мы с Удальцовым подсчитывали, прикидывали так и этак. Боюсь, до морозов не успеем. Правда, с обоих направлений прошли бо́льшую часть пути. Готовы и дюкеры, а они меня очень тревожили. Но Каменские холмы — штука серьезная. А синоптики предупреждают: седовласая вот-вот пожалует.

— Может быть, они на этот раз ошибутся? — предположил Зарубин.

— Хорошо бы. Только в подобных случаях, как нарочно, их предсказания сбываются, — буркнул Данилин.

Даже без предсказания синоптиков было видно, что зима не за горами. Нудные, слякотные дожди, которые хоть и доставляли немало хлопот, но все же были меньшей напастью, чем морозы, прекратились. Подули ледяные северные ветры. Они срывали последние пожухлые листья с берез и осин, рвали, трепали брезентовые крылья палаток, назойливо и зло высвистывали свою угрюмую увертюру.

Как-то Костя Зайкин, а за ним и остальные ребята проснулись среди ночи. Даже под двумя одеялами брала дрожь. Костя вышел из палатки. Все кругом было бело от снега, только отвесные стены траншеи темнели на белом фоне, но и они кое-где уже покрылись налетом голубоватого пушистого инея. А провода электропередачи будто кто-то обернул за ночь в вату. Костя, вернувшись в палатку, выругался:

— Вот чертовщина! Зима-зимушка пожаловала.

Ребята тоже повыскакивали из палатки. Возвращались удрученные.

— Да, всевышний не на нашей стороне.

Уснуть так и не удалось. Чуть свет выбежали умываться. Вода в умывальниках замерзла, на ней поблескивала голубоватая с пузырьками корка. Хрустящие льдинки обжигали лица, кололи, как тонкие, острые иглы.

…Морозов ждали, но они пришли так быстро, с такой остервенелой силой, что спутали все карты. Темп работ сразу сбился. Экскаваторы, скрежеща челюстями ковшов, грызли смерзшийся панцирь грунта, отступали и снова вгрызались в затвердевшую землю.

Ребята пустили в ход отбойные молотки, чтобы облегчить работу экскаваторщиков. Но земля не поддавалась.

— Надо прогревать грунт, иначе будем топтаться на месте, — хмуро заметил машинист экскаватора.

— Надо, обязательно надо, — согласился Костя. — Только чем? Никто нам с вами топлива тут не припас.

— Начальники должны были позаботиться.

— Возможно, возможно. Только кто же знал, что мороз-воевода нагрянет так быстро и сразу так круто завернет?

— Начальство, оно должно предвидеть.

— Согласен. Но я предпочел бы сейчас не критику и самокритику, а поленницу дров.

Он позвонил Удальцову.

— Что будем делать, Аркадий? Дело-то вот-вот встанет. Надо греть грунт. Хорошо бы какие-нибудь горючие средства.

— Телефонограмма в управление дана. Я запросил и дрова и солярку. Но мороз не только у нас — по всей трассе, и все бригадиры требуют одно и то же.

Костя унылый пошел в бригаду. Но, не дойдя до нее, остановился, глаза его блеснули хитринкой. Свернул к небольшому перелеску, что виднелся невдалеке, за трассой недавно сооруженного газопровода.

Костя вспомнил, что, когда он обследовал окрестность участка, видел в том месте какой-то сарай. К нему-то он и направлялся сейчас. Сарай все так же стоял в перелеске, одиноко и сиротливо, чуть накренившись набок. Он был собран строителями газопровода на скорую руку, но из добротных еловых бревен. Разыскав щель, Костя заглянул внутрь. Сквозь темень с трудом рассмотрел бочки, пустые барабаны от кабеля и еще что-то. Отойдя, еще раз взглянул на покосившееся сооружение и торопливо направился к бригаде. Собрал ее около себя.