Спасало то, что все окружающее жило бурной, напряженной жизнью. Ритм ее был настолько стремителен, что захватывал каждого.
Попробуй углубиться в свои переживания, когда в день тебе надо побывать в десятках мест — в парткоме, у начальника стройки, на двух-трех участках, в горкоме, а то и в Москве. За день встретишься не с одним десятком людей. У одного что-то не ладится с бригадиром, у другого — из дома плохое письмо пришло, у третьего претензия: когда, наконец, в Лебяжье завезут мебельные гарнитуры? А у тебя самого тоже немало вопросов к ребятам. У одного надо узнать, почему перестал ходить в техникум, у другого — проведена ли беседа на пионерском сборе. Директор школы звонил сам и напоминал. Третьего надо отругать: несерьезно к делу стал относиться, бригадир заявил, что придется отчислять. К тебе, бригадир, тоже вопрос: грубовато с ребятами себя держишь. Обижаются. В чем дело? А сколько еще вопросов к комсоргам, членам комитета, сколько за день надо начать и закончить дел! Одним словом, у комсорга стройки не очень-то много минут для личных переживаний. Только по ночам, когда утихали неугомонные любители танцев в «Прометее», уходили на покой пары-полуночники и замолкал поселок, Виктору уже трудно было отделаться от своих мыслей. Он вспоминал все, что было связано с Валей, год за годом, день за днем. Особенно ярко вставала в памяти их встреча этим летом. Трудный, натянутый разговор, и Валя — чужая, холодная, с виноватым, смятенным и в то же время независимым, даже вызывающим взглядом.
В письмах друзей, что приходили из Песков, про Валю упоминалось теперь уже совсем редко. Виктор понимал: ребята делают это не случайно, щадят его. А он все искал в их письмах хоть слово, хоть строчку о ней.
И вот письмо от Риты Бутаковой.
Странные, противоречивые мысли и чувства вызвало оно у Виктора. Сначала его охватило злорадство, он даже усмехнулся презрительно, отчужденно, словно бы говоря: «Что ж, дорогуша, пожинай плоды собственного легкомыслия и глупости».
Но тут же щемяще-беспокойное чувство наполнило все существо Виктора: Валя в беде… И если он любит ее… Любит? Ну нет… На этом Виктор оборвал себя, заставил думать о чем угодно, только не об этом. Однако через несколько минут опять, в который уже раз, стал перечитывать письмо Риты. Длинное, путаное, оно дышало лихорадочной, нескрываемой тревогой. Каждая строчка кричала: у Вали беда, у Вали плохо.
«Ты ведь знаешь, — писала Рита, — какая она доверчивая и неопытная в жизни. А выяснилось, что у него — у Санько — в Костроме есть семья. Валя узнала об этом случайно. Что она пережила — трудно рассказать. Но оказалось, что характер у нее все-таки есть.
Потребовала от Санько, чтобы убирался с глаз долой, буквально выгнала его. Оставаться в Песках она не хочет, тяжело ей. Я советовала написать тебе — не решается. Подумай, Виктор, как быть? Может, что посоветуешь? Она собирается ехать куда-нибудь на север. Я отговариваю. Куда она поедет одна, такая пичуга?»
И, перечитывая письмо, Виктор то вновь ненавидел Валю, то убеждал себя, что совершенно безразличен к происшедшему, то упрекал себя: мстить человеку в беде подло, а Вале — тем более.
Потом Виктор начинал раздумывать над обыденными, житейскими вещами: «Почему ей надо уезжать из Песков? А впрочем, правильно. Школу-то кончила, пора определяться. Да и вообще там, наверное, нелегко ей. Одна-одинешенька. При ее неопытности да застенчивости, конечно, нелегко. Народ там хотя и хороший, но, поди, нет-нет да и бросит кто-нибудь злую шутку в ее адрес. Дуреха, ей-богу, дуреха. Ехала бы к нам, что ли». Виктор представил Валю в шумной, задиристой бригаде Завьяловой. Да, эти в обиду бы ее не дали. Однако Виктор тут же оборвал себя: «О чем ты думаешь? Что ей здесь делать? С какой стати и почему она приехала бы сюда? А, собственно, почему бы и нет? Работы здесь полно, общежитие дадут. Да и я, несмотря ни на что, смог бы помочь ей. На первых порах таким, как Валька, обязательно нужна поддержка… Только почему, собственно, ты строишь эти планы? Она не докучает тебе, даже к помощи твоей не прибегла, сама устраивает свою жизнь и на тебя, кажется, не покушается. Чего же ты носишься со своими мыслями?»
…Когда весной бурно тают снега, в большие реки устремляются все ручейки и речки. Они несут с собой талые воды с полей и дорог, опавшие листья из лесных затопленных рощ, вывороченные корневища умерших деревьев, прихватывают все накопившееся за лето, осень и зиму на их берегах. Но вот схлынули полые воды, уходит в низовья, оседает на дно клубящаяся буро-желтая муть в реках, и они текут прозрачно-чистые, весело, звонко шумят среди зеленеющих полей и лесов…
Нечто подобное происходило и в душе Виктора Зарубина. Медленно, но неуклонно освобождался он от мыслей, что шли от обиды, оскорбленного самолюбия. Они, эти мысли, блекли, меньше будоражили душу. Их место занимала постоянная, все более обострявшаяся тоска по Вале.
Через неделю после получения письма Риты он послал две телеграммы — одну Вале, короткую и решительную: «Приезжай в Каменск, жду». И вторую Рите: «Уговори ехать в Каменск. Работа, жилье обеспечены. Хорошо бы и тебе к нам податься».
…Встречать Валю Виктор поехал не один, пригласил с собой Катю Завьялову. Дорогой рассказал ей историю, приключившуюся с девушкой, не скрыв, какое место она занимала в его жизни. Условились, что завьяловские девчата берут Валентину к себе в бригаду. Жить тоже устроят у себя.
Катя шутя спросила Виктора:
— Так кого же мы встречаем? Члена моей бригады или будущую жену комсорга «Химстроя»?
Виктор, вздохнув, ответил:
— Нет, Катя. Разбитое не всегда склеишь.
Катя удивленно воскликнула:
— Неужели и Виктор Зарубин из таких? Не верю. А я-то думала, ты настоящий парень. Все уши девчонкам об этом прожужжала.
Виктор серьезно, задумчиво проговорил:
— Простить-то легче, вот забыть — забыть трудней.
Поезд медленно, будто устав от долгого пути, подошел к перрону. Валя стояла на подножке и искала глазами Виктора. Встречающих было много, и она его нашла не сразу. А Виктор увидел ее тут же. Из-под черного, расцвеченного красными маками и зелеными листьями платка выбивается все та же вечно мешающая ей, спускающаяся на глаза легкая золотистая прядь. Виктор вспомнил, как Валя смешно и ловко одним выдохом водворяла ее на место.
Наконец Валя тоже заметила его. В глазах мелькнула радость, откровенная, неприкрытая. Но тут же будто кто-то взял да и погасил вспыхнувшие в глазах огоньки.
О Викторе Валя думала, в сущности, всегда. Даже те недолгие месяцы, когда была с Санько. И постоянно в ней жило чувство вины перед Виктором. Обрушившееся на нее горе толкнуло на мысль поехать в Каменск, разыскать Виктора. Она очень, очень нуждалась сейчас в нем. Но убедила себя: надежды пустые и никчемные. «Какой опорой после происшедшего может быть Виктор? Зачем ты нужна ему? И нечего прятаться за чьи-то плечи. Теперь надейся только на себя». Это стало правилом, нормой поведения. Она заставила себя начисто, как дурной сон, забыть Санько. И добилась этого, хотя только она знала, сколько ночей было проплакано. Валя решила уехать из Песков на одну из строек, но не сюда, не в Каменск. Она ведь, наконец, приучила себя — еще одна победа — не думать часто, как было раньше, о Викторе. Его телеграмма была для нее полной неожиданностью. По решительному тексту было ясно, что он узнал все. Но откуда? Валя сначала обрадовалась, а потом засомневалась: «Что я там буду делать? И с ним как? Стыдно же в глаза глянуть». Ритка ничего слышать не хотела: «Поезжай, и все тут. Лучшего ничего не придумаешь. Видишь же, пишет: работа, жилье, — все есть. Ну, а там, глядишь… Сердце-то ведь не камень. Любит он тебя. Это уж точно». Валя с досадой отмахнулась: она вовсе не думает навязывать себя кому бы то ни было. Она едет работать, и только.
Однако, когда увидела Виктора на перроне, радости сдержать не смогла. Но скоро заметила и стройную черноволосую девушку рядом с ним. Сердце похолодело: «Вдвоем встречают. Что ж, правильно. А красивая-то какая. Что ж, пара хоть куда». И чуть отчужденно проговорила, обращаясь к Виктору:
